– Так картинка-то, оказывается, предельно ясная, еще два-три подтверждения – и я готов буду выложить вам на стол все свои выводы. Эти "умельцы" из следственного отделения даже не сочли необходимым допросить в качестве свидетеля вдову Грибанова, а в ее показаниях – они у меня уже имеются – есть факты, опровергающие не конкретные факты, а, оказывается, только "предположения" следствия, на которых, собственно, и построила прокуратура свое бездоказательное обвинение. Словом, нечисто было сработано. Калужкина можно будет, я думаю, скоро отпускать.
– Может, еще извиняться предложите? – с сарказмом спросил генерал.
– А как же?! – горячо воскликнул Турецкий. – Обязательно принести извинения – за четыре судебных ошибки! Это ж какой "золотой" материал для газетчиков-то! Громкая, но, увы, недобрая, слава на всю Россию-матушку!.. Ну, а нам с вами, по-моему, уже в Москву собираться пора! Там же скоро свадебка намечается! Вы еще официального приглашения не получили, нет? Я Грязнову напомню, чтоб он вас обязательно вместе с супругой пригласил, я слышал, она у вас просто замечательная женщина. Не врут слухи, господин генерал? – Турецкий "загадочно" рассмеялся. – А я со Славкой говорил вчера, он весьма решительно настроен! Ох, и погуляем, Алексей Кириллович! Вы знаете, я уж сколько раз пытался Славку женить, но у нас всякий раз почему-то срывалось. Ну, а теперь, думаю, он не сбежит, как известный Подколесин! Да, кстати, он-то мне и насчет улик этих напомнил… Ладно, все, молчу, совсем уже заболтал вас, извините, ради бога. И спасибо за помощь, – серьезно закончил он, понимая, что уже в достаточной степени "злоупотребил" терпением генерала, но в конце следовало и подсластить пилюлю напоминанием о том, что планы Привалова могут сбыться в самое ближайшее время. – Постараюсь больше вас не отвлекать.
Генерал пробурчал что-то невразумительное и неразборчивое, и из трубки прилетели короткие гудки. Вероятно, с большим облегчением.
К характеристике Привалова добавился еще один, весьма значительный штрих, о котором Грязнов также обязательно должен знать: лжет не краснея и без всякого зазрения совести. И это у генерала – не интуитивная попытка обойти "неудобный" для себя вопрос, а, скорее всего, основополагающий жизненный принцип. После его "откровений" в квартире любовницы это стало очевидным.
Но вот зачем сам Турецкий старался раздразнить генерала, он, пожалуй, и сам сейчас себе не ответил бы. Может, на это его подвигло желание хотя бы немножко отомстить тому за собственное нелепое сидение в шкафу? Не красящее никакого мужчину, особенно, когда он – в возрасте. Или это проявилась ревность к "хозяину жизни", распоряжающемуся той же Людкой, будто личной собственностью? Ну, пусть и с небольшой долей пиетета, пока она – еще в любовницах? К своим женам такие типы подобным образом, как правило, не относятся, там изначально ты – господин, а она – прислуга. Этакий "кавказский" вариант "счастливой семейной жизни". Пока джигит ухаживает за девушкой, он готов ежеминутно подвиги совершать в ее честь, но как только женился, все – ухаживания побоку, закончились, пади в ноги, ты, женщина! "Молчи, когда джигиты разговаривают!"
Однако напоминание о приближающейся "свадебке", как показалось Александру Борисовичу, почему-то было для генерала в данный момент и в этой конкретной ситуации не самым приятным известием. Почему? Странно, он же так на этот брак рассчитывал! Или его планы меняются?.. Может, и так быть. Но на этот сакраментальный вопрос сумеет дать точный и четкий ответ только один человек: Людмила Васильевна Егоркина. А вот надо ли ее спрашивать, Турецкий не был уверен.
Он решил, что правильно сделал, обратив внимание Привалова на свой интерес к красивой женщине. Было бы очень странно, если бы он "не заметил" Людмилу, которая активно помогала ему в архиве, что может легко подтвердить ее напарница, благообразная Варвара Лавровна, мимо взгляда которой, конечно, не прошел взаимные "флюиды", перетекавшие от Людмилы к москвичу, – вот тогда бы у генерала и возникли серьезные подозрения. При том что Людка, хотя, определенно, и способная артистка, но в запальчивости своей может сорваться и наговорить много лишнего, язвительного и даже "огнеопасного", о чем потом сама станет жалеть… А все эти многочисленные "Приваловы", как без тени юмора выразился однажды знакомый Турецкому "высокий" чиновник, по отношению к себе никаких "сарказьмов" не допускают и насмешек над собой не прощают.
Смех смехом, а у Турецкого после Людкиного признания подспудно возникало опасение, что она действительно способна выкинуть такой фортель: примчаться в станицу, чтобы накоротке повидаться еще раз со своим любовником. Она – женщина самостоятельная, решения принимает сама, возможно, и спонтанно, никого, похоже, не боится, будто уверена, что все обстоятельства у нее – под контролем и нет ничего такого, что грозило бы ей большими неприятностями. Авантюристка, иначе говоря, с хорошим зарядом прочности и нахальства. Прочность он имел в виду и телесную также. Но при всем при этом – какая роскошная "фемина"!..
Только вот, пожалуй, генерал не оценит ее смелости и самоуверенности. И там реакция будет непредсказуемая и чрезвычайно опасная. Нельзя злить голодного зверя, уводя у него из-под носа лакомый кусок. Да еще прилюдно и даже с элементом издевки, чего "хозяева жизни" никогда и никому не прощают. И мстят, даже не задумываясь о том, как прикрыть себя "лопушком" объективности. Зад прикрыть, естественно.
И, к слову, надо бы дать задание Славке: срочно встретиться со следователем Егоркиным и его супругой…
Ну, а теперь придется все происходящее в данный момент еще раз и более подробно объяснить Ивану Ивановичу с Зиной, которые наверняка с волнением ожидают информации, о чем у него шла речь с ментами и их генералом. Чтобы доктор, в случае проявленного к нему интереса со стороны того же Привалова, мог с полным достоинством отмести от себя любые подозрения. Впрочем, медики должны были наблюдать из окна "сцену у фонтана" – увы, неслышимую для них, но все равно выглядевшую, вероятно, достаточно красноречиво…
Глава четвертая
Как собирать улики…
После подробного, сдобренного изрядной долей юмора рассказа Турецкого доктор Свирский словно бы осознал свою значительность. А точнее, понял, какая нечистая игра разворачивается вокруг совершенно ясного, с его точки зрения, дела. И, конечно, он немедленно, а не на завтра или послезавтра, взял на себя миссию переговорить с Жоркой Козлом. Он же видел, что Турецкого "обкладывают" уже без всякого зазрения совести. И, следовательно, выигрыш сейчас может быть лишь в том, кто раньше успеет.
Это правильно, отметил Иван Иванович, что Александр Борисович проинформировал генерала о своей встрече с судебно-медицинским экспертом и предупредил о беседе с экспертом-криминалистом. Выполняется намеченная сыщиком программа, а не какая-то там художественная самодеятельность, непредсказуемая в своей основе. Это обстоятельство облегчит и Жорке общение. В общем, доктор одобрил в принципе суть разговора Турецкого с Приваловым. И теперь главное – опередить. Чтобы астраханская власть не успела изолировать от москвича своего эксперта, в котором почему-то так остро заинтересован Турецкий.
Александр Борисович протянул Свирскому свой телефон. И тот набрал номер отделения криминалистики ОВД. В трубке откликнулся – на удачу! – сам Георгий Евстафьевич.
– Жора, слушай-ка… – тот сразу узнал, кто звонит, постоянно ведь выезжают с опергруппой вместе. – У тебя там еще никакой легкой паники не наблюдается? Не предупреждало начальство, чтоб молчал в тряпочку? Ну, еще предупредят. А я сейчас хочу тебя попросить скоренько подскочить на Белинского, в кафе на автобусной станции. Только надо быстро, сошлись там на какое-нибудь срочное обстоятельство – и бегом сюда. Дело важное, Жора. Дело чести, скажу тебе. Можешь?
Неизвестно, подействовал ли аргумент по поводу чести, но Козел ответил, после короткого раздумья, что так и быть, подскочит, раз просит Иван Иванович. Видно, не часто обращался к коллегам с подобными просьбами пожилой патологоанатом…
– А чего у него фамилия такая? – поинтересовался Турецкий. – Мог же изменить немного, Козлов, например.
Доктор засмеялся.
– Предлагали! Я тоже советовал. Но это у него – своеобразный пунктик. Он происхождением из Одессы. Но – упрямый, как этот… Козлов… Вы уж не шутите над ним, очень восприимчив к обидам.
– Да ну, что вы! Я всего лишь уточнить хочу один вопрос. Кто нашел гильзы? Кто конкретно? И если мое предположение верно, их обнаружил и поднял не эксперт-криминалист, а, к примеру, Полозков. Это ведь у того такая неуважительная кличка – Мордатый?
– Он самый. Не помню таких деталей, но, кажется, ваша мысль, Александр Борисович, верна. Уточните у Жорки. Между прочим, я понимаю вашу логику. Тут в самом деле многочисленные нарушения элементарных основ проведения следственных действий. Но, знаете ли, любезнейший Александр Борисович, мы, к сожалению, здесь, у себя, привыкли не обращать внимания на подобные "мелочи". В кавычках, разумеется…
Это "любезнейший" задело память Турецкого. Правда, в противоположном высказыванию Свирского значении. Так, бывало, выражался Борис Львович Градус, когда чувствовал раздражение по адресу нерадивого следователя или кого-то другого из дежурной оперативно-следственной бригады, – еще в "муровские" времена, когда там Славка Грязнов еще в капитанах "бегал" и выезжал вместе со своим другом, обыкновенным "следаком" Саней Турецким, на очередные "трупы". Александр Борисович улыбнулся, и это заметил Свирский.
– Я что-то не так сказал? – он слегка нахмурился.
– Нет, напротив, я сейчас с этим вашим "любезнейшим" великого нашего "матерщинника" Бориса Львовича вспомнил. После этого его сокрушительного словечка можно было без зазрения совести подавать заявление об уходе по каким угодно обстоятельствам. – Турецкий безнадежным жестом махнул ладонью. – Суров был к нашему брату. Зато и выучил. По гроб жизни ему…
И по потеплевшему вдруг взгляду Свирского Александр Борисович понял, что попал в самую точку. Нужную струну задел и тем обрел верного сторонника. В беседе с Жоркой его участие станет очень важным. Существует все-таки истинная солидарность настоящих профессионалов, когда те работают, что называется, "ноздря в ноздрю". "Жаль, раньше не догадался, – уже мельком подумал Турецкий, – не потеряли бы столько времени на "притирку" и установление взаимопонимания. Но лучше уж позже, чем никогда…".
Жорка оказался относительно молодым человеком, исполненным значительности, но с выразительной и чуть комичной внешностью типично одесской национальности. Как сюда затесался "Евстафьевич" – уму было непостижимо. Но Турецкий заметил, что Свирский в начале, представляя ему Жорку, назвал его Евсеевичем, и тот принял это с естественным для одессита спокойствием. И после краткого вступления Свирского на первые же вопросы Александра Борисовича Жорка стал отвечать обстоятельно и серьезно. Казалось, он был заранее готов к встрече с московским сыщиком и только о том и думал, как бы поскладнее изложить ему свое возмущение по поводу явных нарушений следствия при осмотре места происшествия.
Собственно, интерес Турецкого сводился к вопросу о том, кем и как были найдены улики против Калужкина. Почему стали немедленно искать гильзы там, где они словно были положены заранее? Кто конкретно искал? Где был криминалист в это время? Чем занимался? Есть ли подтверждение нарушений во время осмотра места происшествия? Были ли приглашены понятые? Кто мог бы засвидетельствовать нахождение этих улик, кроме самого следователя Полозкова? Словом, Турецкий хотел "увидеть собственными глазами", как нашли улики. И очень надеялся на профессиональную память криминалиста. И тот "не подвел". Достаточно подробно рассказал, как вызвали дежурную бригаду и его подняли среди ночи. Как обшаривали округу при свете ручных фонариков, поскольку уличные фонари не горели. И фары от машины не могли осветить пространство. Именно в такой ситуации капитан Полозков закричал: "Нашел!" И тут же подошел к Жорке, неся в руке стреляную гильзу от автомата, как определил сразу криминалист. Доктор должен помнить этот факт. А потом следователь повел Жору туда, где обнаружил гильзу. "Пятачок" сухой травы во дворе пчеловода Калужкина был тщательно истоптан, будто надо было скрыть чьи-то следы. Он же, то есть Полозков, и потребовал, чтобы факт обнаружения гильзы был зафиксирован в протоколе.
– А мог он сам принести туда гильзу в кармане и там "найти" ее неожиданно? – спросил Турецкий, уже предвидя ответ.
– А то как же?! – запоздало возмутился Жора. – Я ему и сказал, вот и доктор слышал, так он меня просто послал. Заявил, что я лезу не в свои дела. А какие мои дела? Он и ответил: фиксировать найденные улики и помалкивать в тряпочку. Он, правда, погрубее выразился насчет того, куда мне идти со своими сомнениями. Да, Иван Иванович? – доктор согласно кивнул. – Ну, манера у него такая, так что, мол, и обижаться нечего.
– А вы – что?
– Как что? – удивился Жора. – Мне больше всех надо? Да сколько таких выездов было?! Ссориться с ним – значит, извините, – Жора оглянулся на Зину, заинтересованно слушающую их разговор, и, помолчав, закончил: – Ну, как бы против ветра… это самое. Всегда сам мокрый будешь! – он осклабился. И Турецкий, улыбнувшись ему, кивнул с полным пониманием.
В общем, картина и здесь была ясной: сплошные подлоги, подтасовки фактов.
– Скажите, Георгий, – спросил Турецкий, – а вы не зафиксировали в протоколе осмотра места происшествия, кем конкретно была обнаружена улика?
– Конечно, нет. Полозков запретил. Сказал, что для следствия важен сам факт обнаружения, а остальное никого не касается… Да у нас всегда так! Скажи, Иван Иванович? – и доктор кивком подтвердил.
Другое было гораздо хуже, чем явные подлоги: ни судебный медик, ни криминалист свидетельствовать фактически против себя не станут. Им этот новый геморрой совсем не нужен. А без их показаний все обличительные речи бессильны. Вот и получается круговая порука. Короче, унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла… И самое скверное, что они прекрасно понимали свое бессилие. Пожимали плечами, разводили руками и делали многозначительные мины – в свое оправдание…
И еще один вопрос волновал Турецкого. Он должен был знать, как производились обыски в домах подозреваемого Калужкина и потерпевших Дадаева, Грибанова и Усатова. Может, еще и калмыка Эренгенова. То есть московскому сыщику нужна была хотя бы приблизительная картина того, что в домах и в усадьбах искали конкретно? Или, может быть, производили обыск без всякой цели, выполняя никому не нужные действия и надеясь, разве что, на чистую случайность?
Нет, выяснилось, что искали все-таки целенаправленно. Полозкову нужны были не оружие или наркотики, а бумаги. Документы. Какие, Жора не знал, ибо все найденные, исписанные листы Полозков просматривал лично, а потом либо складывал в свою папку, либо комкал и отшвыривал в сторону. Словом, искали, не зная толком что. И что-то нашли все-таки. Но, очевидно, не то, потому что каждый раз следователя буквально трясло от злости, и он срывал свой гнев на домашних – на женщинах, только что ставших безутешными, рыдающими вдовами. Даже понятые, которых будили в ночное время и бесцеремонно приводили в дома пострадавших, возмущались бесцеремонностью Полозкова. Но на того никакие советы и просьбы вести себя посдержанней не действовали. Казалось, он готов был сам изобрести необходимые ему улики. Но никто, а уж доктор с криминалистом тем более, не знали, что конкретно нужно следователю и почему он так нервничает и злится…
Очевидно, понимал Александр Борисович, у этого Мордатого не сходились концы с концами.
И, наконец, у Турецкого обозначился самый главный вопрос. Ему требовалось узнать, причем из первых рук, как производился осмотр места убийства предпринимателя Дадаева? Как снимал показания Полозков? Какие у него были взаимоотношения с охранниками покойного? Тут важна будет буквально каждая, даже незначительная деталь, любая мелочь, которая могла бы пролить свет на связи Полозкова с чеченцами. Это ж ведь он первый и примчался в станицу, когда ему сообщили о пропаже – в смысле о похищении младшего из братьев Хасмагомедовых – Саида. Того фактически взял с поличным оперативник из службы собственной безопасности ГУВД Владимир Климушкин, присланный в помощь Вячеславу Ивановичу Грязнову самим же Приваловым. А вот следы этого опера Турецкому отыскать пока так и не удалось. Генерал же на вопросы Александра Борисовича о нем отделывался туманными объяснениями, что тот якобы находится на спецзадании и когда освободится – неизвестно, во всяком случае, нескоро. Ясно, что генерал просто уходил от ответа. А задержанного того – Саида – Грязнов с Климушкиным передали астраханскому спецназу, который с небывалой быстротой был доставлен в станицу вертолетом, между прочим, опять-таки по указанию самого же генерала Привалова. И Климушкин тогда же, вместе с задержанным, улетел с ними. С концами, как говорится. А вообще-то говоря, можно предположить, что у них там, в Астрахани, что-то не сошлось. Почему такая скоропалительность и последующая секретность? Концы торчат? Все можно предположить, но четкого ответа получить фактически не от кого…
Как теперь мог предположить Александр Борисович, в такой скоропалительности вполне могла проглядываться боязнь того, что плененный чеченец "откроет рот". Кстати, и о его судьбе дальнейшей также ничего не знал Привалов. Но… нехотя и неопределенно пообещал Александру Борисовичу – еще при первом их разговоре – попробовать "прояснить" этот вопрос. Это начальник-то ГУВД!
Да, скорее всего, быстрая транспортировка Саида с помощью спецназа в Астрахань могла определяться нежеланием генерала Привалова дожидаться, пока тот даст показания о тех людях, которые стояли над этими чеченцами. Но в любом случае ими никак не могли быть братья Дадаевы, если принять во внимание версию Турецкого об убийцах среднего брата Энвера. Вероятно, было как раз все наоборот: Дадаевы, ни о чем не подозревая, пригрели у себя на груди истинных змей, их же и погубивших в первую очередь. Значит, братья-карачаевцы вовсе не чеченцам, своим же легальным охранникам, находящимся в федеральном розыске, мешали жить, а кому-то более высокому, чье внимание, вполне возможно, привлек их успешный бизнес. Убрали практически одного за другим двух братьев из трех. И Вячеслав Иванович предположил тогда же, что третьего, младшего брата, спасло лишь то, что он отсутствовал в станице, участвуя со всей семьей в похоронах старших братьев под Нальчиком. А чеченцев спугнуло именно то обстоятельство, что один из них – Саид – был взят и отправлен со спецназом в Астрахань. И им было неизвестно, как дальше складывалась бы их судьба. И вообще, долетел ли тот до следственного изолятора или его "потеряли" еще по дороге. Скажем, нечаянно "выпал" из вертолета, к кому претензии? Ну, выговор старшему группы – официально, а неофициально и ему, и остальным членам опергруппы – хорошие денежные премии за успешное проведение особо важной операции.
А тут еще и Грязнов развил бурную деятельность и выяснил, что чеченцы давно в федеральном розыске, о чем и объявил во всеуслышание. Как мог отреагировать на это Привалов? Продемонстрировать "бурную деятельность", поскольку осложнять отношения со Славкой тоже не входило в его ближайшие планы. Вот так, очевидно, и складывались события здесь, в станице.