- Слушай, - сказал тот же голос. - Когда заходишь слишком далеко, думай о последствиях. И если что произойдет, знай, что виноват ты сам. И пеняй на себя. Торговаться и обсуждать тут нечего, и больше мы тебе, старший инспектор Хавьер Фалькон, звонить не станем.
Все смолкло. Номер не высветился. Он записал услышанные слова в записную книжку, которую всегда носил с собой. Увидев только что Марису на балконе, звонка он ждал, однако храбрости ему этот звонок не добавил. На что и рассчитывал звонивший. Верность его расчета - вот что вызывало досаду. Предсказуемость звонка должна была бы успокаивать, но не успокоила. Как въедливый вопрос его психоаналитика, слепой Алисии Агуадо, голос в трубке снял защитную крышку и выпустил наружу нечто, чью природу определить он не мог, но что страшился обнаружить.
Бар "Ла-Эслава" был переполнен. Консуэло стояла снаружи с сигаретой и рюмкой мансанильи в руках. Севильцы не слишком склонны уважать жизненное пространство друг друга, но для Консуэло было сделано исключение. Казалось, ее харизма создает некое силовое поле. Уличные фонари бросали отблеск на ее короткие светлые волосы. Простое ярко-розовое платье-мини казалось на ее фигуре даже дороже, чем было на самом деле, а высокие каблуки еще больше удлиняли ее крепкие стройные ноги. Фалькон порадовался тому, что успел принять душ и переодеться. Он протолкался к ней через толпу, и она заметила его, лишь когда он очутился рядом.
Они поцеловались. Он ощутил персиковый запах ее помады, обнял ее стройную талию, почувствовал, как ладно вжалась в его тело всеми своими изгибами ее фигура. Целуя ее в шею, он вдохнул ее запах и почувствовал, как царапнули его щеку ее бриллиантовые сережки.
- Ты в порядке? - спросила она, проводя рукой по его затылку, отчего весь позвоночник Фалькона до самых пяток пронзило электричество.
- А теперь даже больше чем в порядке, - отвечал он, в то время как руки Консуэло гладили его плечи, заставляя кровь течь быстрее и бурлить. Бедро Консуэло скользнуло ему между ног. Внутри в нем что-то екнуло, член встрепенулся, и впервые за этот день он ощутил себя человеком.
Почувствовав на себе взгляды окружающих, они разомкнули объятия.
- Я пива выпью, - сказал он.
- Я заказала столик напротив, - предупредила она.
Бар так и гудел голосами, громкими, как на бирже. Фалькон насилу протиснулся через толпу. Хозяина за стойкой он знал, но тот не сразу признал знакомого, а признав, стиснул его плечи со словами: "Hola, Javier, que tal?" Налив ему кружку, от денег он отказался. Пробираясь с кружкой к своему месту, он удостоился поцелуев от двух женщин, знакомой из которых мог назвать только одну. С кружкой он пробрался за дверь.
- Я и не знала, что ты сегодня ездил в Мадрид, - сказала Консуэло.
С Якобом она была знакома, но о порученной ему Фальконом работе не была осведомлена.
- Я встречался с одним копом по поводу того июньского дела, - отвечал Фалькон намеренно неопределенно, не желая афишировать ни встречу с Якобом, ни беседу с Марисой и второй телефонный звонок.
- Судя по твоему виду, день у тебя был не из легких.
Вытащив мобильник, Фалькон отключил его.
- Так будет лучше, - сказал он, потягивая пиво. - Ну а ты как провела день?
- У меня состоялись полезные переговоры с некоторыми агентами по недвижимости, а еще я побывала на приеме у Алисии.
- Как прошел прием?
- Я почти здорова, - сказала она с улыбкой, сделав большие глаза. - Еще годик - а там как рукой снимет!
Они посмеялись.
- Я сегодня виделся с Эстебаном Кальдероном.
- До этого помешанного мне, во всяком случае, далеко, - сказала Консуэло.
- Когда я ехал в Мадрид, мне позвонил начальник его тюрьмы и сообщил, что Эстебан выразил желание встретиться с Алисией.
- В его безумии даже она, как я думаю, не сможет разобраться, - сказала Консуэло.
- С того дня, когда все произошло, я его впервые увидел. Вид у него неважный.
- Если то, что у него внутри, выплеснулось наружу, то вид у него, должно быть, ужасающий.
- Ты что, переезд задумала? - спросил он.
- Переезд?
- Агенты по недвижимости, - пояснил Фалькон. - Санта-Клара еще не надоела тебе?
- Я планирую расширить бизнес.
- А в Севилье тебе уже тесно?
- Может быть, и не тесно. Но что скажешь насчет Мадрида или Валенсии? Как тебе такая идея?
- Не откажешь мне во встречах, когда твои фотографии появятся в "Hola": "Консуэло Хименес в своем роскошном доме в окружении милых деток"?
- И со своим любовником-полицейским? - Она невесело улыбнулась. - Нет, прогонять тебя я не собираюсь при условии, что ты научишься управлять яхтой.
Впервые она назвала его своим любовником и сделала это предумышленно. Он допил пиво и поставил на стойку пустую кружку. Потом подхватил ее под руку, и они перебежали площадь.
В ресторане, который, несмотря на арабское название, выдержан был в неоклассическом стиле - обилие колонн, мрамора и крахмальных белых скатертей и салфеток, - не было и намека на шведский стол. Метрдотель поспешил ей навстречу с двумя чашками кофе за счет фирмы. При виде их производимый посетителями многоголосый шум на секунду стих, чтобы потом, когда их проводили, возобновиться с новой силой. Меню выбирала Консуэло - и за себя, и за него. Предоставлять выбор ей ему нравилось. Они пили кофе, а ему хотелось очутиться с ней наедине, чтобы можно было, склонившись к ней, целовать ее шею. Они строили планы на будущее, и это было хорошим предзнаменованием.
На овальном блюде прибыли закуски - миниатюрный пирожок с козьим сыром, хрустящий хлебец с утиной печенкой в айвовом джеме и чашечка чесночно-миндального супа с вяленым тунцом и шариком мороженого из дыни. Все это было остро и изумительно вкусно.
- Вот он, истинный оральный секс! - заметила Консуэло.
Вычищенные чуть ли не до дыр тарелки были унесены, на столе явилась бутылка "Пескуэры" 2004 года из Рибера-дель-Дуэро, ее открыли, и в бокалы полилась темно-красная благоуханная жидкость. Они обсуждали трудности возвращения в Мадрид после вольной севильской жизни.
Ему она заказала утиную грудку, поданную на живописно раскинутых по тарелке холмиках кускуса, себе же взяла морского окуня, серебристая хрустящая кожица которого тонула в нежнейшем белом соусе. Он почувствовал, как ее нога прижимается к его ноге, и было решено, пожертвовав десертом, вызвать такси.
В такси они полулежали на заднем сиденье, и он целовал ее шею под мелькающими над ними огнями уличных фонарей в веренице машин, развозящих вечернюю публику из бара в клуб и обратно. У соседей Консуэло горел свет, и дочка им открыла. Фалькон поднял из постели крепко спавшего Дарио. Мальчик не проснулся.
По пути домой Дарио открыл глаза.
- Hola, Хави! - проговорил он спросонья и, ткнувшись светловолосой головкой в грудь Фалькона, замер. Доверчивость этого движения глубоко растрогала Фалькона. Они поднялись по лестнице, и он уложил мальчика в постель. Веки ребенка затрепетали, но сонная одурь не давала глазам раскрыться.
- Завтра футбольный матч, - пробормотал он. - Ты обещал!
- За невыполнение - штраф, - сказал Фалькон, накрывая его одеялом и целуя в лоб.
- Спокойной ночи, Хави!
Стоя в дверях, Фалькон ждал, пока Консуэло, склонившись к сыну, целовала его и гладила его волосы. Его обуревало сложное чувство - сродни не то родительской нежности, не то горечи от сознания, что собственных детей у него нет.
Они спустились вниз. Налив Фалькону виски, она приготовила себе джин с тоником. Теперь, впервые за этот вечер, он мог ее как следует разглядеть, вволю любоваться ее мускулистыми ногами, изящными щиколотками. Его охватило сильное желание целовать ее ноги сзади под коленками.
Что-то изменилось в ее поведении в этот вечер. Нельзя сказать, что после севильского взрыва и их воссоединения они не занимались любовью - никаких ограничений на этот счет она ему не ставила, хотя и летний отпуск, и присутствие детей рядом сексу не способствовали. Во время первого их сближения года два назад они вели себя более темпераментно, словно измученные долгой жаждой путники, которые никак не могут напиться. Теперь же они проявляли осмотрительность и действовали как бы с опаской. Им не хватало уверенности в том, что поступают они правильно. Но в этот вечер он чувствовал перемену. Она всецело доверилась ему. Возможно, роль сыграла ее беседа с Алисией, психоаналитиком, посоветовавшей ей раскрепоститься не только физически, но и морально.
- Что происходит? - спросила Консуэло.
- Ничего.
- Мужчины обычно так говорят, когда их одолевают сладострастные видения.
- Я думал о том, как вкусен был ужин.
- Нет, мысли лгут тебе.
- Как получается, что ты всегда угадываешь, о чем я думаю?
- Потому что мои мысли всецело заняты тобою.
- Тебе и вправду хочется знать, о чем я думал?
- Если думал ты обо мне.
- Я боролся с сильнейшим искушением целовать твои ноги сзади под коленками.
По ее лицу медленно скользнула улыбка и словно потекла дальше - вниз, к ногам.
- Я ценю в мужчинах терпение, - сказала она, - но терпение в меру.
Она цедила джин из стакана, и кубики льда бились о его стенку.
- Терпеливый мужчина должен уметь уловить момент, когда терпение начинает надоедать.
Она сделала вид, что сдерживает зевок.
- Joder, - сказал он, поднимаясь.
Они обменялись поцелуем и поспешили наверх, оставив на столе недопитые стаканы.
Она высвободилась из своего розового платья и узкой полоски трусиков. Больше на ней ничего не было. Он выпростал кисти из стягивавших их манжет рубашки, скинул туфли. Она сидела на краю кровати, вся темная от загара, пощадившего лишь белый треугольничек внизу живота. После нескольких торопливых судорожных движений он тоже освободился от одежды и, подойдя к ней, встал между ее ног. Она принялась гладить его, не сводя взгляда с его искаженного желанием лица. Ее губы с еще не стертыми следами персиковой, под цвет ее лака на ногтях, помады были влажны. Ее руки, оставив бедра, потянулись вверх, перейдя за спину, и впились в него ногтями. Он чувствовал касания ее губ, ее царапающие его ягодицы цепкие ногти. Из последних сил он сдерживал нетерпение.
Она легла на постель, перекатилась на живот и, бросив на него взгляд через плечо, пальцем указала на ноги под коленками. Чувствуя дрожь, он склонился к ней. Он поцеловал ее ахиллесово сухожилие, икру и место под коленкой, потом перешел к другой ноге, передвинулся повыше, чувствуя, как подрагивает ее плоть под его поцелуями. Она чуть приподняла таз навстречу ему, и о терпении было забыто. Они двигались в унисон, его руки сжимали ее тело. Она тискала простыню, зажимая ее в горсти. И весь сумбур прошедшего дня отошел в небытие.
Потом они лежали неподвижно там, где рухнули, лежали еще сцепившись, в комнате, освещаемой лишь пробивавшимся сквозь оконные шторы светом с улицы.
- Ты сегодня другая, - сказал Фалькон, гладя ее живот, целуя ее между влажных от пота лопаток.
- Я и чувствую себя по-другому.
- Сейчас все как два года назад.
Она устремила взгляд в темноту и щурилась, как от яркого света.
- Что-то случилось? - спросил он.
- Я освободилась.
- Почему именно теперь?
Он почувствовал пожатие ее плеч, дернувшихся под его руками.
- Может быть, потому, что дети теперь отдаляются от меня, - сказала она.
- Но Дарио в тебе еще нуждается.
- И в своем "Хави" тоже, - сказала она. - Он любит тебя. Я это знаю.
- И я его люблю, - сказал Фалькон. - Как люблю и тебя.
- Что ты сказал?
- Сказал, что люблю тебя… и всегда любил.
Сняв его руку с живота, она поцеловала его пальцы и переместила руку себе между грудей. Эти слова она уже слышала от мужчин, но впервые она была готова им поверить.
8
Дом Консуэло в Санта-Кларе, Севилья, суббота, 16 сентября 2006 года, 7.45
Утро началось с футбола. Фалькон стоял в воротах. Он чувствовал такую бодрость и силу в ногах, что приходилось останавливать себя, вспоминая, что не следует отражать все удары мальчика. Несколько раз он позволил Дарио забить гол и, стоя на коленях, смотрел, как мальчишка носится по саду, радостно размахивая над головой фирменной майкой в полном восторге и упоении. Консуэло, еще в халате, глядела на них из окна гостиной. На душе у нее было смутно, как будто вольности, допущенные накануне, сейчас вызывали в ней настороженность. Она понимала, что любит Фалькона, в особенности наблюдая его наигранное замешательство, когда очередное пенальти ребенка заставляло мяч с шумом врезаться в заднюю сетку ворот. В этом ее копе сохранилось что-то детское, что вызывало в ней щемящую нежность к нему, почти такую же, какая охватывала ее при виде ее мальчика, падающего на спину с распростертыми руками и принимающего воображаемые поздравления товарищей по команде. Она постучала по стеклу, чтобы пригласить игроков к завтраку, возвращая их тем самым к реальности.
На обратном пути Фалькон, сидя на переднем сиденье такси, оживленно болтал с шофером, обсуждая перспективы севильского футбольного клуба в борьбе за кубок УЕФА. Итоги матчей он знал назубок от Дарио. Потом он забрал свою машину. Движение по ту сторону площади Кубы, затрудняемое все еще продолжавшимся строительством метро, в этот день показалось ему вполне сносным. Он чувствовал себя бодрым, вполне восстановившимся. Грудь распирало жизнерадостное сознание своей силы. Не дававшие покоя заботы отступили. Параноидальная тревога казалась абсурдной. Решения представлялись легкодостижимыми. Он ясно понимал теперь, что историю с Якобом должен обсудить с Пабло из НРЦ. Пытаться все разрулить в одиночку не стоит. Теперь это было ему ясно, и это подтверждали слова Марка Флауэрса, агента ЦРУ, являвшегося по совместительству и ответственным по связям с общественностью американского консульства в Севилье: "Не старайся нарисовать себе всю картину целиком… Никто в мире не способен это сделать". Осознавая всю незначительность доступного ему среза реальности, он уверовал теперь в необходимость выслушать и чье-нибудь другое мнение.
В отделе убийств было еще пусто. Закрыв дверь, он взял в руки аппарат экстренной связи и позвонил Пабло непосредственно в помещение НРЦ в Мадриде. Час был ранний, и к тому же суббота, но Пабло заступил на место Хуана лишь недавно, и Фалькон знал, что застанет его на месте. Рассказ о том, что произошло накануне днем на квартире, расположенной в квартале Ла-Латина, занял у Фалькона полчаса, и еще пятнадцать минут потребовалось, чтобы ответить на все вопросы Пабло, последним из которых был:
- Куда, он сказал, отправляется и когда?
- В Рабат. Сегодня утром. Высокое начальство МИБГ сообщит ему о своем решении.
Долгая пауза.
- Ты еще тут, Пабло?
- Я еще тут, - последовал ответ. - Я обдумываю, не следует ли начать действовать немедленно.
- Почему?
- Якоб не в Рабате.
- Он утром летит туда из Мадрида.
- Самое занятное, - сказал Пабло, - состоит в том, что вчера вечером он прилетел в Хитроу. Возможно, это ничего бы не значило. Возможно, он просто упустил это из виду, говоря о своих планах, но ни в одном из рейсов на Касабланку до этого часа в списках пассажиров его имени нет.
Фалькон почувствовал, как нутро его опять заливает металлический холод.
- Вот поэтому-то, - сказал он, - я вчера и испугался, что теряю его.
- Доверие в нашем деле, - сказал Пабло, - отличается некоторыми особенностями. Оно более зыбко, чем где бы то ни было. От тех, кто постоянно таится, скрывая истинные чувства, трудно требовать надежности и доверять им как самому себе. Это как с романами у женатиков. Сначала ложь сходит им с рук - раз, другой, вырабатывается определенное мастерство уловок и хитростей. Ложь становится постоянной, превращается в основу жизни. Якоб сейчас вынужден притворяться все двадцать четыре часа в сутки. МИБГ взяла его в оборот, проникнув в его семью, и это означает, что помнить о том, кто он на самом деле, Якобу теперь труднее - от скалы, на которой зиждется его самосознание, отвалился увесистый камень.
- Я и есть остающаяся часть этой скалы.
- Без тебя ему грозит полная утрата своей идентичности, - сказал Пабло. - В твою задачу входит предоставить ему спасительный якорь, восстановить его самосознание. Постарайся уверить его в своей надежности, в том, что тебе можно довериться при всех обстоятельствах.
- Он не хотел, чтобы я посвящал в это тебя, - сказал Фалькон. - Боялся передоверить кому бы то ни было контроль над ситуацией и, стараясь контролировать меня, пытался избегнуть моего контроля над собой. Теперь я не знаю, на каком я свете и какое место занимаю в его сознании. Единственное, в чем я уверен, что место это несравнимо по значимости с тем, какое занимает в нем его сын Абдулла.
- Ты должен восстановить его доверие к тебе. Он должен вновь ощутить себя в одной связке с тобой в борьбе против МИБГ. Тебе придется остановить, вернуть его, - сказал Пабло. - А я займусь сбором информации о нем и его действиях.
- Но этим ты подведешь меня. Он поймет, что я говорил с тобой.
- Зыбкость доверия в наших партнерских отношениях бывает обоюдной, - заметил Пабло. - Он не поехал прямиком в Рабат, как говорил тебе. Ты же, в свою очередь, обратился ко мне за советом, как тебе быть. Так что вы квиты - никто не в обиде. Предоставь мне немного времени, не спеши, не советуйся больше ни с кем. В особенности с этим твоим дружком Марком Флауэрсом.
Он повесил трубку. Пабло не одобрял отношений Фалькона с Марком Флауэрсом, завязавшихся четыре года назад, когда Фалькон завоевал уважение агента ЦРУ в одном расследовании. С тех пор они поддерживали связь - Фалькон сообщал ему, что делается в полиции, тот же, в свою очередь, обеспечивал его специальными консультациями через свои знакомства в ФБР.
В дверь постучали, и в кабинет Фалькона вошла Кристина Феррера.
- Ну как дела? - осведомился он.
- Мы изучили все диски из кейса того русского и идентифицировали шестьдесят четыре человека - пятьдесят пять мужчин и девять женщин. Все они запечатлены со спущенными штанами, принимающими наркотики, денежные суммы либо взятки в виде подарков, а в некоторых случаях как то, так и другое.
- Каким образом вы установили личности?
- Висенте Кортесу из ОБОП, а также Мартину Диасу из ЦРОП удалось определить личности всех мафиози, а также всех так называемых жертв, кроме трех человек.
- Какие же "жертвы" имеются в виду?
- Рядовые члены муниципалитета, а также работники мэрии, застройщики, инспекторы строительных компаний, чиновники, занимающиеся вопросами здравоохранения, безопасности, городского благоустройства, несколько местных бизнесменов и агентов по продаже недвижимости. Гвардейцы и Диас не удивились увиденному, даже кадрам совращения малолетних и сексуальных контактов женщин с черными громилами.
- И все это, казалось бы, люди, которых мы призваны охранять, - сказал Фалькон, отводя взгляд и устремляя его в окно. - А выясняется, что они сами преступники и по уши в дерьме!