Марта всего на год моложе Ала, но с хорошим лицом после пластической операции и стройная, в то время как Ал жутко растолстел. Она годами приставала к их отцу, чтобы тот назначил ее руководить газетой; ее сегодняшний статус члена правления на самом Деле ничего не значит. Поэтому она в знак протеста стала вести колонку в конкурирующей газете "Хартфорд", но старик Ройс пригрозил ей, что вычеркнет ее из завещания, если она будет продолжать сотрудничать с другой газетой. Я догадалась, что сегодня состоится заседание членов правления, что объясняло наличие на нашей парковочной стоянке нескольких машин "континенталь".
Не лезь не в свои дела, Марта! – зарычал Ал.
– Ты не можешь уволить ее сейчас, – сказала она.
– Я могу делать все, что захочу. Это моя газета!
– Это наша газета, – сказала она елейным голоском. Кроме того, ты не уволишь ее, потому что до сих пор влюблен в ее мать.
Я постаралась сдержать улыбку: Ал действительно был неравнодушен к моей матери.
– Я не только знаю, кто убитый, Ал, но еще обладаю информацией, что кто-то преследовал меня на угнанном пикапе.
– Джо! – позвал Ал.
В мою кабинку просунулась голова Джо Бикса.
– Ты выяснил, кто убитый?
– Пока нет.
– Не увольняй ее, – посоветовала Марта, собираясь уходить. – Я буду вместе с другими членами правления в конференц-зале, Ал.
После того как она вышла, Ал повернулся ко мне, изумленно выгнув брови.
– Как ты узнала, кто он такой?
– Главное, что узнала, – ответила я. – Дело в том, Ал… Дашь ли ты мне пятинедельный неоплачиваемый отпуск начиная с завтрашнего дня в обмен на информацию или нет? Если скажешь "нет", я просто уволюсь с этой проклятой работы. Если скажешь "да", я передам Джо всю информацию, которой владею, и он "может замещать меня все эти пять недель.
– О чем ты говоришь, черт возьми? – заорал Ал.
– Хорошо, пусть будет одна неделя оплачиваемая, а четыре неоплачиваемые. Ты слышишь меня, Ал? Мне нужен отпуск, а тебе лучше согласиться, пока цена не возросла.
– Ты не посмеешь утаить эту информацию от своей газеты.
– Две недели оплачиваемого отпуска и три неоплачиваемого. И ты задолжал мне отпуск за прошлый год. Я вернусь на работу к Дню труда. – Я посмотрела на часы. – У тебя десять секунд до того, как я начну собирать свои вещи, чтобы уйти в Хартфорд курант". ("Хартфорд курант" – основной наш конкурент.)
– Сделай это, Ал, – посоветовал Джо. – Она нам все расскажет. – Он смотрел на меня. – Ведь правда? И как это связано с твоей семьей?
Я кивнула и посмотрела на Ала.
– Проклятие! – заорал он.
Скрестив руки на груди, я стала тихонько напевать.
– Хорошо! – крикнул он.
– Прекрасно!
– Но никакого оплачиваемого отпуска!
Я взяла со стола фотографию матери и брата и положила в портфель, делая вид, что собираюсь уходить.
– Хорошо, одну неделю, – сказал он.
– С завтрашнего дня?
Посмотрев на меня, он кивнул.
– Договорились, – сказала я, протягивая руку. – Ты не пожалеешь, Ал.
– Катись, Харрингтон. – Он удалился.
Джо принес в мою кабинку свой стул, и мы начали работать.
Меня не было дома почти до десяти вечера; Скотта нуждался в выгуле. Я устала, мысли путались, а дом превратился в полный хаос. Рядом с раковиной банки из-под собачьего корма соседствовали с банками из-под содовой, бутылками, коробками из-под йогурта – все это ожидало выноса в мусорный контейнер. Стопка газет за восемь дней тоже ожидала своей очереди на вынос в другой контейнер. Почта, по большей части нераспечатанная, валялась на кухонном столе рядом с кипой непрочитанных журналов, которые я поклялась аннулировать в один прекрасный день. Бельевая корзина переполнена; шерсть Скотти носится, как перекати-поле, по кухонному поду; в гостиной всюду пыль; в спальне ворох одежды, нуждающейся в химчистке (я сильно подозревала, что Скотти спал на ней); постельное белье следует сменить; зимняя одежда так и не заняла своего законного места в шкафу; в каждой комнате стопки-небоскребы книг грозят вот-вот обрушиться.
"По крайней мере, – подумала я, – можно хотя бы убрать зимние сапоги. На дворе июль".
Но у меня ни на что не хватает времени. Чудесно иметь дом и собаку, но часть меня тоскует по дням, проведенным в Лос-Анджелесе. Тогда я просто бросала одежду для стирки в конторку консьержки по пути на работу, и дважды в неделю ко мне приходила уборщица, чтобы тщательно вычистить мою квартиру, пока я сама карабкалась к успеху по служебной лестнице в одном из журналов. Кроме того, по субботам я подрабатывала в сверхмодном ночном клубе на бульваре Санта-Моника в Беверли-Хиллз. Я могла заработать там до двухсот долларов чаевых, что позволяло мне иметь машину и приходящую домработницу.
– Скотти, – сказала я своей горячо любимой собаке. – Иди сюда, мальчик, мы отправляемся гулять.
Его глаза вспыхнули радостью, рот расплылся в улыбке, хвост завилял, и он затанцевал вокруг меня на задних лапах.
Откровенно говоря, у моего Скотти огромные зубы, которые побуждают людей опасаться его. У него, кроме того, низкий, глухой как из бочки лай, но он самое нежное существо на свете. Мой ненаглядный.
Черт с этим домом! Газетой! Журналом! Со сном! Мне нужен свежий воздух! Мне нужна моя собака! Поэтому я переоделась в шорты, майку, кроссовки, а Скотти носился по комнате, ища поводок.
– Иди сюда, малыш, – позвала я, открывая заднюю дверь и выходя во двор.
Скотти выбежал, виляя хвостом и оглашая лаем окрестности.
"Я в Каслфорде", – подумала я.
Никто не просил меня вернуться домой, когда мать заболела. Я знала, какими шаткими были ее финансы – она платила за обучение Роба в школе и не была уверена, что ее страховое пособие учительницы позволит ей нанять кого-нибудь ухаживать за ней. У матери был рак, но не в быстро прогрессирующей форме, опухоль легкого. (Стоит заметить, она никогда не курила.) Тот тип рака, который ежегодно обнаруживают у сотен людей из многих тысяч и который, если обнаружить его на ранней стадии, поддается лечению. Поэтому матери сделали операцию, за которой последовало химиотерапевтическое лечение. Оно совершенно обессилило ее, и потому я совсем не жалела о своем решении вернуться домой, чтобы быть с ней рядом.
Я думала, что пробуду дома месяц-два. Когда мать позвонила мне, чтобы сообщить плохие новости, я только что узнала, что мой бойфренд в Лос-Анджелесе мне изменяет, и решила расстаться с ним на какое-то время. Я также была разочарована тем, как складывалась моя карьера в "Булеварде". Короче, мои причины приехать домой не были такими уж однозначными.
Но, как говорит мать, я приехала, а это главное.
Не думаю, что многое сделала для нее, за исключением того, что готовила и выполняла работу по дому и на участке. Я подстригала траву, полола сорняки, копала, ну и прочее в том же роде. Мы начинали разбивать сад вместе, и мать была поражена моей неуклюжестью и тупостью. Обычно она говорила: "Прости, но я думала, ты помнишь, как…", на что я отвечала: "Последний раз, когда я это делала, мне было всего семь лет, мама". Поэтому можно сказать, что первые два месяца я просто отдыхала. Я смотрела старые фильмы или выходила в город, если это можно назвать "выходом", так как после Лос-Анджелеса в Каслфорде особо не разбежишься.
Хуже всего было то, что, пока мать получала химиотерапию, наша собака стала умирать. Нашему спаниелю Мерфи было почти семнадцать, и он едва передвигался. И у меня не хватило смелости сказать матери, что посоветовал ветеринар. И я пошла в город и потратила все оставшиеся у меня деньги на щенка золотистого ретривера, которого принесла домой.
Мать, вернувшись домой, отправилась вздремнуть к себе наверх, а я поднялась вслед за ней и подложила к ней на постель щенка. Он крепко спал, потому что был очень слабым.
Сначала она по-настоящему рассердилась. Она сказала, что щенок расстроит Мерфи. Как Мерфи будет себя чувствовать, если все внимание будет уделено щенку? И тут внезапно ее глаза наполнились слезами, она, понурив голову, закрыла лицо руками и спросила:
– Ветеринар сказал, что лучше усыпить Мерфи, ведь так?
Я тоже начала плакать, села на край кровати, и тут щенок проснулся и лизнул матери руку. Я сказала, что Мерфи испытывает страшную боль, так как у него больны почки, артрит и возможно, рак легких…
Щенок спрыгнул на ковер, и у него начался понос, поэтому наш разговор на этом закончился.
Мать попросила меня забрать щенка вниз. Она пыталась выводить Мерфи на прогулку, но он не мог дойти дальше лестницы. Поэтому, несмотря на свою слабость, она взяла Мерфи на руки и на целый день унесла к себе в комнату. В четыре часа утра она позвала меня к себе наверх и попросила отвезти Мерфи к ветеринару.
– Он уже ждет его, – сказала я.
Мать обняла собаку, поцеловала и сказала, что она ее очень любит, что она лучшая псина в мире. У нее в глазах блестели слезы, и она отвернулась, а я схватила Мерфи и понесла в машину.
Не стану рассказывать, как трудно мне было, когда я отвезла Мерфи. Никогда так не плакала, даже когда умер мой отец, потому что я знала, что они сделают с Мерфи. И это было ужасно. Что мне оставалось делать, как не держать Мерфи, пока вводили препараты?
О Господи, я просто не знаю, что бы мы делали без Абигейл. Этот маленький щенок был таким слабеньким и так нуждался в любви. Уход за ним наполнил мать новой энергией; все выглядело так, словно Абигейл способствовала ее выздоровлению. Хорошая еда, сон, море любви и немного дрессировки. Теперь у матери было о ком заботиться, и эта забота была постоянной.
Как-то так получилось, что с появлением Абигейл я поняла, что не вернусь в Лос-Анджелес. Мать как-то упомянула об Але Ройсе и попросила меня зайти к нему в редакцию.
Я так и поступила, и он сказал, что у него есть вакансия, а я внезапно решила, что с удовольствием ею воспользуюсь. Месяц спустя матери сообщили хорошие новости о ее здоровье, и она упомянула мельком, что на "Бреклтон-фарм" сдается коттедж.
Таким образом мать тактично намекнула мне, что она уже сходит от меня с ума и что ей больше всего хочется вернуться к своей прежней жизни.
После двух недель моей работы в "Геральд американ" Ал пригласил меня в местный паб, чтобы обсудить возможность остаться у него работать постоянно. Пока мы сидели в пабе, туда пришел Даг, чтобы встретиться с приятелем, что меня совершенно ошеломило. Мы не виделись с ним девять лет. Я даже не знала, что он приехал в наши места. Думала, он еще в Бостоне.
Увидев меня, он словно прирос к месту. Ал что-то говорил, но я не слушала его, а смотрела на Дага. Наконец чуть улыбнулась и помахала ему.
– Не верю своим глазам, – сказал Даг, подойдя к нам. – Что ты здесь делаешь? Я думал, ты в Лос-Анджелесе.
– Даг, это Алфред Ройс, издатель газеты "Геральд американ". Ал, это Даг Рентам, который вырос здесь, в Каслфорде.
– Я знал вашего отца, – сказал Даг. – Они с моим отцом были членами комитета гольф-клуба.
– Как поживает ваш отец? – спросил Ал.
– Неплохо.
– Хорошо.
– Послушай, – сказал Даг, обращаясь ко мне, – когда закончишь с делами, может, мы… Не могли бы вместе где-нибудь посидеть?
– Мы уже почти закончили, – сказал Ал. – Дайте нам еще десять минут, и я отпущу ее.
Даг кивнул, улыбнулся мне и вернулся к бару.
– Итак, Салли, – сказал Ал, – будешь ли ты продолжать вести себя безответственно и уедешь отсюда через пару месяцев или попытаешься остепениться и получить солидную практику, работая с нами в старой газете твоего родного города? Что может убедить тебя остаться?
– Запах денег, – честно призналась я.
– Сейчас у нас снижение цен, – заметил Ал. – Жизнь в Каслфорде очень дешевая.
– Я не уверена, что соглашусь работать в газете ради дешевой жизни.
– Послушай, мы с тобой знаем, что твоя мать хочет, чтобы ты пожила здесь еще немного; почему бы тебе не остаться и не поднабраться опыта в написании статей и репортажей? Затем можешь вернуться в Лос-Анджелес первоклассным журналистом, а не секретаршей.
Когда наш разговор закончился, я направилась к Дагу, испытывая гордость от того, что на мне модная юбка и туфли на высоких каблуках.
– Привет. – Он шагнул мне навстречу и, подмигнув, спросил: – Ал не пытался приставать к тебе?
Я ударила его по щеке. Я просто не могла сдержаться. От этого стало легче на душе.
– За кого ты меня принимаешь? Считаешь, я могу встречаться с толстым старым женатиком?
– Я этого не говорил, – сказал он, поднимая руки вверх. Я толкнула его в плечо.
– И вы не виделись девять лет? – спросил приятель Дага.
– И не увидимся еще девять, если он будет продолжать в том же духе, – парировала я и обратилась к бармену: – Светлый "Амстель", пожалуйста. – Я решила, что обойдусь без стакана. Мою мать при виде этого хватил бы удар, но мне хотелось вернуться к школьной привычке.
– Итак, я думала, ты в Бостоне.
– Недавно переехал в Нью-Хейвен. Получил работу в офисе окружного прокурора, где специализируюсь по защите от мошенничества.
Я бросила взгляд на его руку и увидела, что кольца на пальце нет.
– Думала, ты женат. – Совсем забыла, что он, по слухам, в разводе.
– Был, – спокойно ответил он. Быстро отвернулся и протянул руку за блюдечком с арахисом, и я поняла, что он чувствует себя задетым. И даже очень.
Моя мать перенесла операцию по удалению раковой опухоли.
– О! – сказал он, быстро обернувшись. – Искренне сожалею…
– Сейчас она уже выкарабкалась. Операция и химиотерапия прошли успешно, и последнюю неделю она чувствует себя вполне сносно. Мы собираемся на неделю в Ирландию – отпраздновать ее выздоровление.
– Это чудесно. Передай ей от меня привет.
Я проигнорировала его просьбу, потому что она звучала так, словно он сам не собирался увидеться с ней, и это задело меня. Внезапно я почувствовала, что рада видеть его, что меня волнует встреча с ним. Удачное совпадение, что он вернулся в Коннектикут, когда я здесь.
– Ройс пытался убедить меня начать работать в его газете на полную ставку.
– А я думал, что ты поселилась в Лос-Анджелесе.
– Жила. Я работала в журнале "Булевард". Но когда мать заболела, вернулась домой. – Заметив выражение его лица, я добавила: – А она молодец. Думаю, она из числа тех, кому с каждым днем становится все лучше.
– Это чудесно, Салли.
– Извините меня, ребята, – сказал забытый нами приятель Дага, – но у меня назначена встреча. – Он встал и направился в туалет.
– Кто это? – спросила я.
– Не узнала звезду Каслфорда, футбольного защитника?
– Неужели Ред?
– Он самый, собственной персоной.
– Даг, а я теперь нашла себе жилье. Помнишь старую "Бреклтон-фарм"?
– Та, что с конюшнями?
– Там сдается коттедж. Если я здесь останусь, то сниму его.
– Такое возможно?
Голова у меня пошла кругом: так сильно меня к нему влекло. В моей голове промелькнуло: "Я люблю его. Я хочу, чтобы он ко мне вернулся".
* * *
Кто-то посигналил мне из "кадиллака", остановившегося на обочине. Стекло водителя опустилось.
– Никак Салли Харрингтон. Не видела тебя сто лет. Как поживаешь? – Соседка миссис О'Харн с любопытством рассматривала меня.
– Спасибо, хорошо. А как вы? – Я подошла к машине, чтобы поговорить.
– Отлично, отлично, – проворковала она. – Слышала, твоя мать водит компанию с профессором. – Улыбаясь, она изогнула бровь.
Матери не нравится, что люди говорят о ней.
– Вам не кажется, что после двадцати одного года вдовства она имеет на это право?
– Конечно. А кто он? Слышала, что-то преподает.
– Физику.
– О, значит, он интеллектуал. – Ее брови поползли вверх. – Он разведен или?…
– Вдовец. Вроде бы уже три года.
– Ах так. Понимаю. Как его зовут?
"Это не твое дело", – подумала я, а вслух сказала:
– Малькольм Клири, или просто Мак.
– И он тебе нравится?
– А как же!
– Я лишь недавно узнала эту потрясающую новость, – поделилась она.
– Он не единственный, кто ухаживал за ней, – заметила я, вспомнив, как глаза мистера О'Харна неотступно следили за матерью.
Мистер О'Харн ныне самый богатый в городе. Обустроил себе в горах большое поместье. Сейчас трудно поверить, что двадцать четыре года назад он пытался найти себе работу в строительном бизнесе и что именно мой отец дал ему первую работу. Было странно наблюдать, как О'Харн становился все богаче, а мы все беднее. (Вернее сказать – без денег. Мать всегда настаивала на таком разграничении. "Бедность означает, что у тебя нет денег и нет перспективы их заработать. А быть без денег – это просто временное состояние, пока хорошо не потрудишься и не заработаешь их". Я все больше убеждаюсь, что мать абсолютно права.)
– Полагаю, – сделала свои выводы миссис О'Харн, – сейчас для Бел самое время подумать о будущем.
Я нахмурилась, а Скотти тянул поводок, словно говоря: "Пошли! Она мне совсем не нравится".
– В наши годы трудно быть одинокой, – продолжала миссис О'Харн. – Вам, молодым, этого не понять, но такова реальность. Позволь заметить, возможность хорошо выйти замуж всегда есть. – Она улыбнулась. – С кем-нибудь встречаешься? И сколько тебе лет, Салли?
– Кое с кем встречаюсь, – ответила я, отходя в срочном порядке от машины и делая вид, что Скотти надоела моя болтовня. – В нашей семье все в полном порядке, миссис О'Харн. Я передам маме, что вы о ней справлялись.
– Передай. Пока!
Когда машина отъехала, я подумала, знает ли она, что люди говорят, будто мистер О'Харн содержит бывшую официантку в квартире над антикварной лавкой, которую он купил для своей дочери.
– Ну, что ты скажешь, мальчик? – спросила я пса. – Не пора ли нам домой? – Скотти завертелся вокруг меня. – Полегче, я совершенно без сил.
Нет ничего прекраснее, чем Центральный Коннектикут в пору, когда на землю спускаются сумерки. Небо над вершинами гор отливает розовым, красным и оранжевым, а на горизонте оно ярко-синего цвета, который быстро заволакивает черный бархат. Проступают крупные звезды, а вскоре луна будет лить на землю загадочный серебристый свет.
Я спустила Скотти с поводка и полной грудью вдыхала ароматы лета. Дурманящий запах Центрального Коннектикута соединял в себе благоухание деревьев, трав, полевых цветов и самой земли. Живя в Лос-Анджелесе, я постоянно ощущала в воздухе запах гари и подозревала, что даже сильная гроза его не уничтожала.
Можно подумать, я фермерская девушка. В какой-то степени, разумеется. Ведь со стороны Харрингтонов у нас в роду два столетия были образцовые фермеры; по материнской же линии фермеры вели хозяйство целых три столетия, но лишь один из них шестьдесят лет назад, отец матери, первым из всего рода поступил в колледж.
Назад я решила идти в обход, и мы со Скотти пересекли поле, где велась открытая добыча камня. Воздух здесь тяжелый. Полевой шпат, гравий, гранит – богатые месторождения, спрятанные всего на четыре фута под землей. Их добыча позволила Бреклтонам возвести каменную стену вокруг всей фермы. На богатой плодородной земле они выращивали сотни тысяч бушелей пшеницы, бобов, тыквы, томатов и огурцов.