- Папа, я тебя невероятно люблю, - прошептал он и чуть не расплакался, так его сердце было переполнено чувствами.
- Боже мой, Алекс; мое сокровище… - Матиас подхватил его на руки и крепко обнял, а Алекс прижался к отцу так, словно хотел слиться с ним. - И я тебя тоже люблю! Больше, чем могу выразить. Ты - самое большое счастье, какое только может быть, и я каждый день вижу, что у меня самый чудесный сын в мире.
У Алекса по щекам текли слезы.
Несколько минут отец и сын сидели обнявшись и ни один из них не решался пошевельнуться, чтобы не разрушить этот бесконечно драгоценный момент.
Потом Матиас встал, подошел к двери и послал сыну самый прочувствованный воздушный поцелуй, который когда-либо посылал.
На пятнадцатый день отпуска вдруг появился Вилль.
Алекс как раз сидел в песчаной крепости, которая со своими башнями, туннелями, перекрытиями и крепостными стенами была настолько сложным сооружением, что ее возведение заняло несколько дней, и сначала увидел короткие толстые ноги Вилля, на которых росли светло-рыжие волоски, почти как настоящая шерсть.
- Я могу поучаствовать? - спросил Вилль.
- Не-а, - ответил Алекс и засунул руку в подземные катакомбы по самое плечо.
Матиас встал и стряхнул песок с шортов.
- Что с тобой такое, Алекс? - спросил он и улыбнулся незнакомцу. - Почему ему нельзя поучаствовать? Нам нужен каждый, кто может помочь строить этот огромный замок.
Мальчик засиял и с восторгом схватился за совок, который протянул ему Матиас. Алекс пожал плечами. Ну и ладно. Правда, он с большим удовольствием продолжил бы строительство с отцом, но раз у него появился друг по играм, это тоже, наверное, неплохо. Тем более что вечера, когда его отец ходил гулять, а мать вгрызалась в толстенные книги, проходили ужасно скучно.
У Вилля были светло-рыжеватые волоски по всему телу, миллионы-веснушек и рыжие волосы, торчащие во все стороны. Он выглядел словно персонаж из детской книжки Астрид Линдгрен, и Алекс очень живо представил себе, как Вилль, подобно Михелю, засовывает голову в суповую миску, а потом не может снять ее.
Вилля на самом деле звали Вильгельмом, однако он считал свое имя отвратительным, скучным и невыносимо старомодным, поэтому настаивал на том, чтобы все звали его Виллем.
И не прошло и двух часов, как Алекс уже представить себе не мог, что раньше копался в песке без Вилля. Он так серьезно занимался этим делом и так старался, что Алексу и Матиасу доставляло огромное удовольствие вовлекать мальчика в свою игру.
Родители Вилля жили в той же гостинице, что и Штайнфельды, и перед обедом зашли, чтобы забрать Вилля. Они поздоровались с Матиасом и Тильдой, поговорили минут десять и удалились. Вилль пообещал прийти снова.
С тех пор мальчики были неразлучны. Тильда не разрешала Алексу без присмотра заходить в воду, поскольку он не был хорошим, и прежде всего выносливым, пловцом, но зато они могли от души играть на пляже и в дюнах, поэтому исчезали там на долгие часы. А по вечерам они гуляли в гостиничном парке, пока Тильда и Матиас с родителями Вилля пили коктейли.
Это произошло четыре дня спустя.
Алекс и Вилль играли в Робинзона Крузо, попавшего на необитаемый остров. Они обнаружили в дюнах участок территории, куда обычно не забредали туристы, и натащили туда обломков выброшенного волнами на берег дерева, чтобы построить хижину. Пока Вилль старался соорудить более-менее устойчивую крышу, Алекс стоял на самой верхней точке дюны и высматривал корабль, который, возможно, мог проплыть мимо и спасти потерпевших кораблекрушение. Но увидел он не корабль, а двух мужчин.
И одним из них был его отец.
Значит, он ходил гулять не один! Он солгал, когда сказал, что хочет побыть в одиночестве! Сердце Алекса сжалось. Ему даже в голову не пришло предупредить Вилля, он просто бросился вслед за мужчинами. На мягком песке его шаги были беззвучными, там не было веток, которые могли затрещать, и листьев, которые могли зашуршать, и через каждые пару метров Алекс на всякий случай падал на песок.
Те двое не увидели его и даже не заподозрили, что кто-то может следовать за ними.
Они шли рядом и разговаривали, однако были слишком далеко, чтобы Алекс смог что-то понять. Незнакомый мужчина был моложе, чем его отец, чуть выше и худощавее. У него были темные волнистые волосы, а одет он был в льняные брюки бежевого цвета и голубую футболку. На отце были шорты, которые он всегда надевал на пляж, и белая спортивная рубашка.
Они спускались с дюны, и Матиас шел впереди, когда вдруг тот, что помладше, споткнулся, и Матиас поймал его. И получилось так, что они держали друг друга в объятиях и смотрели друг другу в глаза.
Алекс не решался вздохнуть.
Младший положил руку на ягодицы Матиаса и крепче прижал его к себе. Потом они стали целовать друг друга. Долго, и с каждой секундой все неистовее.
Алекс уже видел нечто подобное по телевизору и в журналах, но никогда в реальности. И ни разу - чтобы это делали мужчины. И тем более - чтобы один из них был его отцом.
Ему стало плохо, но он неотрывно смотрел, что будет дальше.
Они целовались, и их руки бродили по телу друг друга. В конце концов они опустились на песок и судорожными движениями принялись раздеваться.
Алекс точно знал, что это означает. Он больше не мог этого видеть, ему казалось, что он сейчас умрет. Все было кончено, его жизнь разрушена. Он потерял веру в отца, а тем самым - веру в себя. Он возненавидел отца! В тот момент он ненавидел его настолько глубоко, всей силой детской души, что ему хотелось кричать! Его отец оказался лжецом и предателем. Этого мужчину, который сейчас лежал голый в дюнах рядом с другим мужчиной и ласкал его, Алекс не знал и знать не хотел!
Ему стало настолько противно, что его вырвало, а потом он отвернулся и уполз оттуда.
Слезы бежали по его щекам, и он не знал, что теперь делать. У него был панический страх вечером встретить отца, и ничего на свете ему так не хотелось, как никогда больше не видеть Матиаса.
На пути к их временной хижине его встретил Вилль.
Он страшно разозлился, что Алекс исчез, ничего не сказав, но когда он увидел, что тот идет весь в слезах, словно воплощение горя, то настолько испугался, что обида на друга моментально испарилась.
- Что случилось? - воскликнул Вилль и хотел обнять его, но Алекс оттолкнул его.
- Ничего. Все в порядке.
- А чего ты тогда ревешь?
Алекс вытер глаза и громко шмыгнул носом.
- Я хотел принести больше дров, упал и ударился.
- Где? - Вилль взглянул на колени Алекса.
- Щиколотка, просто не видно. Но сейчас уже лучше. - Алекс попытался изобразить вымученную улыбку.
- Будем строить дальше? - спросил Вилль.
Алекс покачал головой:
- Нет. Я хочу в гостиницу.
Он лег на кровать и отказался идти на ужин.
- Что с тобой, воробушек? - озабоченно спросила Тильда и положила руку ему на лоб. - Тебе плохо?
Алекс кивнул.
- У тебя голова болит?
Алекс кивнул.
- А что-нибудь еще болит?
- Все, - прошептал Алекс.
Тильда откопала в своей косметичке древний термометр, которым не пользовалась уже целую вечность, и сунула его сыну под мышку.
- Держи покрепче, хорошо? Десять минут.
Алекс кивнул и лег на руку, под которой торчал термометр. У него в голове все плыло.
Картины с пляжа были словно удары ножом.
"Я убегу, - думал он, смоюсь отсюда. Далеко-далеко. Куда-нибудь в чужую страну. Чтобы они меня никогда не нашли и чтобы я его больше не видел".
С одной стороны, эта идея еще больше нагнала на него страху, с другой - она его успокаивала. Алекс пребывал в полном смятении.
Вероятно, он уснул на пару минут, потому что, когда проснулся, отец был рядом и пытался вытащить термометр, который торчал там, где и должен быть.
Его лоб прорезала глубокая морщина, когда он покрутил градусник, чтобы рассмотреть столбик ртути.
- У мальчика высокая температура, - пробормотал он больше для себя, чем для Алекса.
Он присел на кровать.
- Что же нам с тобой теперь делать? - с любовью сказал он и убрал челку с потного лба Алекса. - Наверное, у тебя летний грипп. Я узнáю, есть ли в гостинице врач. А пока тебе следует оставаться в постели. Ты хочешь бульона?
Алекс покачал головой, закрыл глаза и отвернулся. Он не мог выносить никакого присутствия возле себя, а тем более - присутствия отца.
- Хорошо, тогда я принесу тебе попить и, может быть, немного фруктов. - Матиас погладил его по щеке и добавил: - Поспи и будешь здоров, мое маленькое сокровище, а я скоро приду.
Когда дверь гостиничного номера захлопнулась за ним, Алекс заплакал. Он плакал так, как не плакал еще никогда в жизни.
Алекс вздрогнул. Он не хотел больше думать о том времени, он вообще не хотел об этом думать! Но картины перед его глазами не бледнели, они были такими же яркими, как и тогда, тринадцать лет назад.
Он надел наушники и выставил громкость до отказа. Басы глухого техно-ритма гремели у него в мозгу, словно он изо всех сил бился головой о стену. Они вышибали мысли до тех пор, пока он не забыл, что вообще-то еще жив.
21
- Мама, ты меня слышишь?
Никакой реакции. Генриетта фон Штайнфельд сидела в кресле, напоминая экспонат в музее восковых фигур мадам Тюссо. Лицо ее оставалось неподвижным и застывшим, при этом выглядела она необычайно хорошо. Ее кожа казалась более гладкой, чем обычно, и если нанести чуть-чуть грима, то можно было бы подумать, что она прошла курс омоложения.
Она дышала ровно, но Матиас заметил, что она слишком редко моргает.
- Ты хорошо выглядишь, мама.
Эта фраза, словно по волшебству, всегда вызывала улыбку на ее лице, но в этот раз ничего не случилось.
"Я этого не выдержу, - подумал Матиас, - это ад на земле. Это выше моих сил".
Он положил ее ладонь на свою.
- Как думаешь, у тебя получится один раз сжать мою руку, если ты хочешь ответить на мой вопрос "да", и два раза, если ты хочешь сказать "нет"? Давай попробуем?
Она не сжала его руку, но, может быть, его последние слова она не восприняла как вопрос.
- Хорошо, тогда начнем. Ты сегодня уже обедала?
Она не сжала его руку.
- Ты понимаешь, что я говорю?
Ничего. Как может человек сидеть так дьявольски тихо?! Это просто невозможно представить!
- Может, тебе будет легче, если при ответе "да" ты просто будешь закрывать глаза, а "нет" - мигать два раза?
Она никак не отреагировала.
- Я считаю, что в комнате очень тепло. Тебе жарко?
Ее глаза остались неподвижными и открытыми.
- Может быть, снять с тебя куртку? Хочешь чего-нибудь выпить? Может, вывезти тебя в сад?
Он постепенно начал выходить из себя. Ему хотелось потрясти ее или ударить, сделать ей больно, чтобы она вынуждена была защищаться и двигаться.
Он в нерешительности стоял в комнате и смотрел на те немногие картины, что висели в комнате. Портрет женщины в голубом и белой соломенной шляпе над ее кроватью. В руке женщина держала красную герберу и, опустив голову, смотрела на цветок, словно вот-вот собиралась начать отрывать лепестки: "Любит, не любит…"
Матиасу картина показалась примитивной и невыносимо китчевой.
Над телевизором висела распечатка пейзажной фотографии. На холме одинокий дом, а рядом несколько кипарисов. Перед домом - цветущее поле подсолнухов. Красное, как жар, солнце опускалось за холмы, погружая местность в оранжевый цвет. "Тоже китч, - подумал он, - зато реальность". Фотография понравилась ему настолько, что он не мог оторвать от нее взгляда.
"Да, - подумал он, - да, я уеду". Он снова уехал бы в Италию, в Тоскану, которую любил, которая стала для него почти второй родиной. Там он, в принципе, чувствовал себя дома больше, чем в холодной сухой Германии, где вино было терпким, пейзажи бледными, а молодые мужчины лишь изредка страстными. Он тосковал по теплу. По музыке и красоте Давида - скульптуры Микеланджело.
Пока мать находилась в реанимации, она была под контролем, и он мог без особых забот уезжать. Когда она будет дома и ей потребуется круглосуточный уход, все усложнится.
Когда зазвонил мобильный, Матиас воспринял это почти как оскорбление своих чувств. Он встал, отошел на пару шагов от матери и ответил на звонок.
- Фон Штайнфельд.
- Приветствую вас, это Герсфельд.
- О, доктор Герсфельд! Рад вас слышать.
- Мы покупаем дом.
Матиас застыл с открытым ртом, не решаясь что-то сказать.
- Мы хотели бы пригласить вас на ужин, чтобы обсудить формальности. Когда вам будет удобно?
- В любое время.
- Скажем так, сегодня в двадцать часов в ресторане "Клостерхоф"?
- С большим удовольствием.
- Хорошо, тогда до вечера.
Доктор Герсфельд отключился.
С ума сойти! Матиасу хотелось закричать от радости, вытащить мать из инвалидного кресла и закружить ее в танце. Три миллиона сто тысяч, и из них добрых двести тысяч выпадало на его долю. Фирма по торговле недвижимостью принадлежала ему одному. Оба его сотрудника не получали процентов с прибыли, а имели твердый оклад, и Матиас считал, что это по-царски, им не на что было жаловаться. Двести тысяч моментально! Достаточная причина, чтобы сойти с ума от радости.
- Мама, я только что совершил сенсационную сделку. Проси что хочешь, я отвезу тебя куда угодно. К морю, в горы, куда скажешь. И я куплю тебе то, что ты захочешь. Инвалидное кресло с электрическим приводом, в котором ты сможешь передвигаться, нажимая на кнопку. Что ты думаешь по этому поводу?
Было бы очень хорошо, если бы она отреагировала хоть сейчас, но она этого не сделала.
"Хуже всего то, что она даже не сможет убить себя с помощью цианистого калия, если бы и захотела, - подумал Матиас. - Она вынуждена влачить жалкое существование, словно растение".
И ему захотелось убить ее. Из любви. Однако не здесь, не в этом сверхохраняемом медицинском учреждении.
Не прощаясь, он вышел из комнаты.
Казалось, что семья, сидевшая напротив него, была взята из книги с картинками. Чрезвычайно обходительный отец, спокойная и всем довольная мать, восемнадцатилетний сын с великолепными манерами, который, похоже, без потерь пережил период полового созревания, и вертлявая, вредная шестнадцатилетняя дочка, к которой отец явно благоволил и которая могла позволить себе все, что угодно.
Уже за аперитивом доктор Герсфельд перешел к делу:
- Как я уже сказал по телефону, вилла у озера нам чрезвычайно понравилась и мы намереваемся купить ее.
- Но Бастиан и я ее пока не видели! - возразила Амалия. - Может, она нам вообще не понравится, а ведь, в конце-то концов, нам тоже придется там жить.
"Маленькая жаба, - подумал Матиас, - заткнись и не усложняй дело!"
- Дом вам понравится, в этом я совершенно уверена, - ответила мать. - Кто еще живет в центре Берлина на острове с прекрасным видом на Ваннзее? Определенно, что никто из ваших друзей.
- А когда мы по вечерам будем возвращаться с дискотеки, нам что, добираться до дома вплавь? - Амалия явно была настроена на скандал.
- На остров ведет дорога.
- Значит, это не остров.
Ирис вздохнула:
- Строго говоря, нет. Но зато это очень практично.
- Как ты считаешь, Бастиан?
- Я смотрю на это без фанатизма. В конце концов, я здесь долго жить не буду. После окончания школы я уеду. Значит, делайте все, что хотите.
Подошел официант и принял заказ.
После этого доктор Герсфельд снова обратился к Матиасу:
- Нужно уточнить еще две вещи. Я плачу два целых и девять десятых миллиона и ни единого евро больше, я плачу комиссионные в размере ста тысяч. Это, с моей точки зрения, достаточно за осмотр двух домов. Значит, в общей сложности я плачу три миллиона и ни цента больше. Если вы согласны, мы совершаем сделку, а иначе - нет.
Матиас внутренне застонал. Значит, только сто тысяч, а не двести! Снова старая песня. Клиенты нагло вычитали из цены на дом комиссионную долю маклера, и тому приходилось выкручиваться самому и как-то договариваться с продавцом. Так что продажа дома еще не была доведена до конца.
- Я поговорю с продавцом и посмотрю, что можно сделать.
- Полагаете, вам это удастся?
- Надеюсь. Что касается меня, то я готов на уступки, но согласен ли продавец - это знают только звезды. Я ведь уже говорил, что он не хочет торговаться.
- Конечно. Но я думаю, что не каждый день приходит клиент и выкладывает на стол три миллиона. Это же уйма денег! Может быть, продавец учтет, что при определенных обстоятельствах выгоднее получить меньшую сумму, зато сразу и прямо в руки. Кроме того, нужно не забывать о процентах. В старой доброй проверенной пословице "Лучше воробей в руке, чем голубь на крыше" есть своя правда, я так считаю.
"Старый лис", - подумал Матиас, а вслух сказал:
- Это аргумент. Мне и самому интересно, как он отреагирует.
Подали закуски.
Матиас не мог насмотреться на Бастиана. Он с трудом сдерживался, чтобы не показать, что в настоящий момент его ничто так не интересует, как этот юноша. Еще никогда в жизни он не видел у молодых людей таких густых ресниц и таких сияющих синих глаз.
"Когда-нибудь, - подумал Матиас, - когда-нибудь мы вдвоем выплывем на озеро в лодке. На закате солнца. Только мы вдвоем. И я утону в глубине твоих глаз".
22
Матиас совсем измучился. Каждый день он по нескольку раз говорил по телефону с продавцом виллы у Ваннзее, который оказался очень упорным. Тем не менее он не отвергал торг, и Матиас чувствовал, что продавец блефует: он просто не хотел признаваться в том, что находится в отчаянном положении.
Матиас продолжал проявлять настойчивость и одновременно был очень любезен. Это стоило ему огромной выдержки, а страх, что сделка может не состояться из-за старого упрямца, просто сводил его с ума.
Десять дней они мерились силами, ведя борьбу, которая могла принести победителю богатство, а проигравшему, возможно, инфаркт, и в конце концов Матиасу удалось продвинуть условия доктора Герсфельда. Продажа была идеальная. Все остальное могли довести до конца Виола и Гернот, он свою работу сделал.
В субботу около восьми вечера он позвонил Алексу.
- Нет желания поужинать со мной?
Пауза была почти оскорбительной, наконец тот ответил:
- Мне все равно. Жрать очень хочется.
- О’кей, я заеду за тобой. Скажем так, через четверть часа?
- Через двадцать минут.
- Хорошо, через двадцать минут.