Матиас увидел достаточно и последовал за Йохеном в гостиную, одновременно служившую спальней. Помещение обладало очарованием вытрезвителя. Никаких картин на стенах, ни одного яркого пятна или комнатного цветка. Серый ковер без единого пятнышка на полу, простая металлическая кровать с черным широким матрацем и огромный стол с тремя компьютерами и лэптопом. А еще кипы бумаги и горы книг.
- А чем ты вообще-то занимаешься?
- Изучаю информатику.
Значит, головастый, а людей подобного сорта Матиас не уважал. Вдобавок ему следовало подавить свое любопытство, потому что если он будет узнавать о случайном знакомом все больше и больше, то желание пропадет. Наверное, излишним было уже спрашивать его имя. Зачем Матиас это сделал, он и сам не понимал. Ему просто было не по себе, но в такой день, как сегодня, это и неудивительно.
Йохен принес две бутылки пива из кухни и открыл их зажигалкой. Они пили молча.
Решающим было то, кто начнет первым, - это сигнал, что он готов подчиниться и признать правила игры. Матиас выжидал.
Йохен подошел к окну и задернул занавески цвета антрацита. Потом уселся на кровать. Попивая пиво, он оценивающе смотрел на гостя, словно пытаясь определить, кто он. Мужчина был старше, и у него были деньги. Это понятно. И у него была насмешливая складка у рта, что Йохен счел интересным.
Все было в порядке, и Йохен начал раздеваться.
6
Лони Майер, качая головой, вытаскивала почту из узкой прорези почтового ящика и поранила средний палец на правой руке, да так, что пошла кровь. Уже несколько дней из почтового ящика никто ничего не вынимал, а у нее не было ключей. Большинство из того, что там лежало, было рекламой - этот молодой студент даже не прицепил на почтовый ящик наклейку "Пожалуйста, не бросайте рекламу". Она решила обязательно поговорить с ним.
Уже тридцать лет подряд Лони беспокоилась обо всем, что происходило в этом доме, и считала своей особой заслугой то, что до сих пор здесь не случалось квартирных краж. Когда жильцы были в отпуске, она поливала цветы, кормила кошку и опорожняла почтовые ящики. Она выводила собак погулять, когда хозяева или хозяйки по десять часов были на работе, и ожидала мастеров из службы ремонта стиральных машин.
Лони делала все необходимое исключительно из любви к делу. Она, конечно, радовалась, если время от времени получала в награду за это коробку шоколадных конфет или приглашение выпить чашку кофе. Тогда она чувствовала себя любимой, нужной и ужасно важной. Этого чувства уже давно не мог дать ей муж, Гайнц, который целыми днями сидел перед телевизором и не перекидывался с ней даже двумя словами. Лони отдавала себе отчет в том, что сможет проникнуть в его сознание, только если обеда не окажется на столе - по причине ее болезни или смерти.
Она взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Вполне цивильное время, чтобы вытащить студента из постели. И она поднялась по лестнице на третий этаж, где жил Йохен Умлауф.
Лони позвонила в дверь. Сначала робко, затем настойчиво и громко. Никто ей не открыл. Она приложила ухо к двери, но не услышала ни единого, даже самого тихого, звука.
Она уже хотела повернуться и уйти, когда едкий запах ударил ей в нос. Он был несильным, однако вызывающим отвращение.
Что это еще такое? Неужели студент накапливает мусор в квартире? Странно. Такого она не могла себе представить, потому что Йохен Умлауф - зато короткое время, что она его знала, - показался ей человеком порядочным и надежным. Может быть, избегающим контактов, однако по нынешним временам это скорее преимущество, нежели недостаток. И если она чем-то гордилась, так это своим умением распознавать людей. Она очень редко ошибалась в оценке человека.
Лони снова нажала на звонок. Ничего.
Она решила пока не поднимать панику, ничего не предпринимать и просто понаблюдать. Может, молодой человек просто уехал на несколько дней и забыл оставить ей ключ, хотя она ему это настоятельно советовала - на случай, если вдруг прорвет трубу и придется открывать дверь мастерам.
Она спустилась на первый этаж в свою квартиру, чтобы взять ведро и швабру. Нужно срочно вымыть лестничную клетку. Конечно, ей за уборку не платят, но если этого не сделает она, то не сделает и никто другой.
В следующие три дня Лони вытаскивала почту из ящика Йохена и звонила ему в дверь. В квартире не слышалось никакого движения, ни единого звука. Зато неприятный запах стал сильнее.
- Я не знаю, Гайнц, - сказала она после обеда мужу, пытаясь перекричать какую-то телевизионную мыльную оперу, потому что Гайнц и не собирался сделать звук потише, - но что касается этого нового квартиросъемщика… ты понимаешь, этого студента с третьего этажа…
- Я его не знаю и знать не хочу. Меня он не интересует.
- Гайнц, тут что-то не то. Он словно сквозь землю провалился, а из квартиры воняет точно так же, как когда-то воняло у нас, когда мы нашли двух дохлых мышей в тумбочке под раковиной. Помнишь?
- Неприятно вспоминать.
- Но ты помнишь?
- Да.
- Вот видишь. А теперь точно так же тянет из-под двери. Так что мне делать?
- Вызови полицию и оставь меня в покое. Из-за твоей болтовни я уже сюжетную линию потерял…
Стоило возникнуть какой-то проблеме, как Гайнц говорил: "Вызови полицию". Ничего другого ему в голову не приходило. Если дети дрались перед домом, или уборщики мусора слишком шумели, или ссорились Мюллеры со второго этажа, или кто-то слишком громко включал музыку, он всегда говорил: "Да вызови ты полицию".
Лони никогда этого не делала, но вмешивалась во все, и обычно проблема была устранена, но в этот раз у нее были связаны руки. В конце концов, не могла же она взломать дверь!
Лони было немного не по себе, однако после того, как она проспала с этой мыслью еще ночь, в воскресенье утром после завтрака, когда Гайнц удалился в гостиную и включил телевизор, она набрала номер "один-один-ноль".
Через десять минут патрульная машина полиции уже была здесь.
7
Только после пятого звонка Сузанна Кнауэр сообразила, что это звонит ее телефон. Аппарат стоял на полу рядом с кроватью, и она, по-прежнему лежа, схватила трубку. При этом ее взгляд упал на радиобудильник. Двадцать минут одиннадцатого. Собственно, вполне цивильное время, но ведь сегодня воскресенье - единственный день, когда она могла действительно отоспаться!
- Да? - простонала она.
- Это я, Бен. Извини, что разбудил тебя, но есть работа. Убийство в центре. Я заеду за тобой. Через десять минут внизу, перед дверью?
- Нет, - пробормотала она. - Оставь меня в покое!
- О’кей. Значит, сейчас буду. - Он положил трубку.
Сузанна вздохнула, как больная собака, вскочила с постели и побежала в ванную.
Девять минут спустя она нацарапала короткую записочку для дочери: "Sorry, мне нужно уехать из-за убийства, в холодильнике есть суп, надеюсь, ненадолго, пока. С.", оставила бумажку на кухонном столе и помчалась вниз. За много лет она отвыкла подписываться "мама", потому что уже не помнила, когда в последний раз дочь ее так называла. Чаще всего Мелани обращалась к матери просто "эй", или "привет", или же "эй ты", а когда была в необычайно хорошем настроении, что случалось чрезвычайно редко, то именовала ее "Сузе". Сузанна воображала, что это звучит с любовью, поэтому была счастлива, когда Мелани снисходила до того, чтобы упоминать ее в сокращенном виде.
Может быть, дочь вообще не найдет записку, потому что, вероятнее всего, будет дрыхнуть до двух часов, чтобы затем исчезнуть на полчаса в ванной, а после снова залезть в постель и начать бесконечные телефонные разговоры. Так что она, возможно, даже не заметит, что мать отсутствует. В данном случае это было хорошо, но в целом Сузанна находила нынешнюю ситуацию невыносимой. Квартира была небольшая, тем не менее Мелани удавалось избегать встречи с матерью часами, а то и днями, словно они были в ссоре или одна из них больна свиным гриппом, если не чумой.
За время, пока мчалась по лестнице, Сузанна еще успела подумать об этом, но когда через пару секунд она села в машину к своему ассистенту Бену, трудности с Мелани отошли на второй план.
Йохен Умлауф был мертв уже более недели. Трасологи занимались своей работой, полицейский фотограф снимал тело со всех, сторон, Бен делал записи, а Сузанна, сосредоточившись и погрузившись в свои мысли, стояла перед трупом и пыталась как можно точнее запомнить каждую деталь. Она старалась сохранить первое впечатление о жертве, чтобы оно всегда было наготове, словно фотография, которую можно в любой момент вытащить из кармана.
Обнаженная жертва была привязана за ноги и руки к кровати обычным, имеющимся в продаже толстым шнуром, который применяется для завязывания пакетов. Ноги и руки были разведены, рот широко открыт, словно в последнем крике.
"Мамма миа, - подумала Сузанна, - какая ужасная смерть!" Картина пошлая, но вместе с тем жуткая, банальная и лишенная фантазии. Она видела в огромном количестве кинофильмов привязанные к кровати жертвы, и этот убийца явно не старался быть оригинальным.
Бен подошел к ней и прочитал то, что уже успел записать:
- Погибший - Йохен Умлауф, двадцати двух лет, родился в Штутгарте. Студент информатики в Техническом университете, пятый семестр. Проживает в Берлине последние полгода. Еще три недели назад жил в кооперативной квартире в Пренцельберге, а затем переселился сюда. Бумажник, документы, немного денег - все на месте. Убийство с целью ограбления, похоже, исключается.
- Я тоже не знаю ни одного убийцы или грабителя, который привязывал бы свою жертву в голом виде к кровати, - заметила Сузанна. - Обычно они бьют по голове - и готово.
- Да, ты права, - раздраженно ответил Бен.
- Пожалуйста, иди и начни марафон с опросами: соседи, знакомые, однокурсники, преподаватели… Что это был за тип? Какие у него были привычки? Что в нем было особенного? Как он проводил свободное время? Была ли у него подруга? Или друг? Я знаю, это очень много мороки, поэтому не будем терять времени. А я займусь семьей.
- В воскресенье в университете удача мне вряд ли светит.
- Ах да, тогда сходишь туда завтра. А пока можешь опросить массу людей здесь, в доме.
- В кухне сидит женщина, которая вызвала полицию, и проливает слезы. Лони Майер. Ей где-то лет семьдесят.
- Хорошо, тогда утешай Лони Майер и вытирай ей нос. Может, в благодарность она тебе кое-что и расскажет. Никогда не знаешь…
Бен кивнул и исчез в направлении кухни.
Сузанна почувствовала, что все происходящее ее сильно раздражает. Возможно, дело было в отвратительном запахе разложения, к которому она никогда не сможет привыкнуть. Раньше она считала, что только старики бывают одинокими, оказывается, и молодые люди неделями лежат в своих квартирах, и никто о них не беспокоится, никто о них не думает, никто в них не нуждается.
Она повернулась к патологоанатому:
- Вы уже можете что-нибудь сказать?
Доктор Шахт поднял на нее глаза:
- Немного. Но с большой долей вероятности - его задушили.
- Чем?
- Не знаю. Мы не нашли ничего, что убийца мог бы использовать в качестве орудия убийства. В любом случае это был не шнур - он бы оставил на шее четкие следы и повреждения. Скорее всего, шарф, шелковый носок или чулок либо нечто подобное.
- Значит, убийца забрал орудие убийства с собой. В качестве милого напоминания.
- Так и есть.
- И как давно этот парень здесь лежит?
- Определенно неделю. Может быть, даже дней десять. Точно я пока не скажу.
- А когда я получу заключение?
- Послезавтра.
- Спасибо, доктор.
- И вот еще что, фрау Кнауэр!
- Да?
Доктор Шахт ухмыльнулся:
- Мы нашли кучу ДНК, в ней можно даже купаться. Волосы, частицы кожи, сперма и кровь. Все, что ни пожелаете. Похоже, преступнику было безразлично, что он оставляет нам десятки своих генетических следов.
- При убийстве на сексуальной почве этого трудно избежать…
- Точно. Но я думаю, что о картотеке сексуальных преступников мы можем забыть. Там его точно не будет, иначе мы могли бы нанести ему визит уже послезавтра.
- Чудесно. Значит, чистый лист? - Сузанна горько улыбнулась. - Законопослушный гражданин, такой же, как вы и я. Великолепно!
Доктор Шахт снял перчатки.
- Точно. Я, как и вы, в восторге.
Сузанна еще на пару минут остановилась у кровати и всмотрелась в лицо трупа. Оно выглядело изможденным, хотя парень не был худощавым. Кожа казалась дубленой и имела отвратительный грязно-серый оттенок.
На столе в гостиной лежал бумажник Йохена. Она надела перчатки и внимательно исследовала его содержимое. Удостоверение личности с фотографией, на которой у него еще были длинные волосы; водительское удостоверение, выданное три года назад; две кредитные карточки; карточка кассы "Барнер"; маленький пластиковый календарь за прошлый год и фотография ребенка, вероятно - самого Йохена. Две купюры по пятьдесят евро, одна - двадцать евро, еще одна - пять. А также три евро семнадцать центов мелочью. И никаких других фотографий, никаких личных записей, записок, писем, квитанций или чего-то подобного. Сузанна редко видела такой организованный бумажник.
Она засунула его в пластиковый пакет.
Трасологи закончили свою работу. Йохена Умлауфа уложили в серый пластмассовый гроб. Она молча смотрела вслед мужчинам, которые уносили его из квартиры.
Покойник мог бы быть ее сыном. Где-то, скорее всего в Штутгарте, жили его родители, которые понятия не имеют, чем он занимался тут, в Берлине, и с кем проводил время. С большой вероятностью их сын был гомосексуалистом, а они об этом ничего не знали. Скорее всего, он переселился в Берлин, чтобы быть подальше от любопытных глаз.
Надо как можно скорее связаться с его родителями.
Выходя из дому и садясь в машину, Сузанна задумалась: а что, собственно, она знает о собственной дочери? В принципе немного. Мелани было семнадцать лет, она ходила в двенадцатый класс и каждое утро за завтраком демонстративно извлекала противозачаточную таблетку из пластмассовой упаковки. Время от времени она задавала вопросы типа "Что, сегодня действительно вторник?". Ответа она не ожидала, однако была уверена в том, что мать внимательно смотрит, как она бросает таблетку в рот и, запрокинув голову, глотает ее. У Мелани не было постоянного друга, но каждые три-четыре недели она демонстрировала матери нового бойфренда, которого считала "невероятно сладким". Сузанна покупала для нее презервативы, уговаривала подумать о том, насколько опасен СПИД, однако в ответ получала только делано нервный стон и поднятые к потолку глаза.
Сузанну бросило в жар, когда до нее дошло: она не имеет ни малейшего понятия, с кем ее дочь ложится в постель! Иногда она пыталась представить такую картинку, но это было практически невозможно. Одна только мысль об этом казалась абсурдной и пугающей одновременно. И потому она просто выбрасывала ее из головы.
При взгляде на труп Сузанна подумала: "Слава богу, у меня нет сына!" - однако, если быть честной, она не могла с уверенностью заявить, что ее дочь сейчас невинно дремлет в постели. Кто знает, какие игры она уже испробовала! И существовала опасность, что однажды она напорется на кого-то…
Хотя день был теплым, Сузанну пробрала дрожь. Она вздрогнула и решила заехать домой, просто чтобы выпить кофе. Она испытывала невероятное желание обнять Мелани, чтобы убедиться: все хорошо и дальше все будет в порядке!
8
В понедельник утром Матиас встал в восемь часов, чтобы присутствовать при переводе матери в санаторий для реабилитации. При компьютерной томографии было однозначно установлено, что она пережила инсульт, который частично повредил мозг. Тем не менее представлялось возможным заставить другие отделы взять на себя ту или иную функцию его разрушенных частей. Таким образом, вполне вероятно, что пусть через продолжительное время, но может наступить улучшение.
Генриетта пробыла в клинике неделю и сейчас получила здесь, в санатории, отдельную комнату, которая практически не отличалась от обычной больничной палаты. Маленькая и бледная, она сидела в инвалидном кресле у окна и смотрела на улицу, в парк, но Матиас сомневался, что она вообще что-то видит, что-то воспринимает.
- Как дела, мама?
Ему показалось, что она едва заметно кивнула.
Ходить мать не могла, разговаривать тоже не могла, и было неясно, в состоянии ли она сдвинуться с места хотя бы в инвалидном кресле.
Он взял ее за руку, погладил пальцы, но ничего не произошло. На легкое пожатие она тоже не ответила.
Матиас нерешительно стоял в комнате, не зная, как поступить. Потерянное время… Что он должен с ней делать, если она ни на что не реагирует? Может, она сейчас в совершенно ином мире и все его усилия коту под хвост? С ужасом он подумал о том, что теперь придется регулярно посещать мать. Сначала долгая поездка, а потом бестолковое стояние в этой комнате. Какие затраты времени, и абсолютно неэффективные! Она ведь не могла с ним поговорить, не могла ему помочь, не могла дать никакого совета. Она просто сидела тут. Словно мертвая.
Для Матиаса ее состояние было хуже смерти, потому что, несмотря на то что мать как будто не жила, тем не менее она оставалась для него обузой.
Какая ужасная ситуация! И чем больше он думал об этом, тем сильнее злился.
- Пока, мама, - сказал он наконец и погладил ее по голове. - Пусть тебе будет хорошо, я скоро приду снова.
Она даже не посмотрела на него, и он поспешно вышел из комнаты.
В коридоре он заговорил с медсестрой, которая катила тележку с бельем.
- А что сейчас будет с моей матерью?
- Как ее зовут?
- Генриетта фон Штайнфельд. Комната 4а.
- Ах да. Ну, вам нужно набраться терпения. Логопеды и физиотерапевты будут делать все возможное, заниматься с ней, но только через пару недель станет понятно, можно снова активировать некоторые функции или они утеряны безвозвратно. Однако лучше поговорите об этом и обо всем остальном с доктором Борном.
У Матиаса не было никакого желания ждать врача, чтобы в итоге поговорить с ним минут пять. Ему хотелось только одного - уйти.
- У нее на коленях лежит звонок. Но я не знаю, в состоянии ли она нажать на кнопку, если ей что-то понадобится.
- Не беспокойтесь. Мы будем регулярно заглядывать к ней.
- Спасибо, сестра.
Он торопливым шагом покинул клинику.
Во время возвращения в бюро Матиас успокоился, и ему даже удалось забыть, что мать находится в клинике. Он думал о Йохене Умлауфе и невольно улыбался. Он был далеко не Адонисом, но все же очень сладким. Очень милым и послушным. И он делал все, что хотел Матиас. Без возражений и без обиды. Ему это даже доставляло удовольствие.
Матиасу пришлось остановиться. Воспоминания настолько захватили его, что он был просто не в состоянии ехать дальше. Еще никогда он не ощущал ничего подобного, это было самым огромным и сильным чувством, какое только можно пережить. Перед ним открылся совершенно новый мир - мир, от которого он больше не хотел отказываться.