- К священнику обращаются, когда чей-то брак трещит по швам, и иногда ему приходится встать на чью-то сторону. Это не всегда легко. Он пытается привить мораль пастве, наставить на путь истинный своих детей, многие из которых сбились с него во время войны.
- И это говорит о том, что отец Джеймс знал секреты многих.
Монсеньор Хольстен покачал головой:
- Я не говорил сейчас о тайне исповеди.
- Я тоже. Имел в виду только такие тайны, которые могли оказаться серьезнее, чем он предполагал.
- Викарий Святой Троицы скажет вам то же самое, если спросите. Проблемы везде одинаковы. Вряд ли речь идет о мести, если вы к этому клоните. Был один юнец в Остерли. Совершенно дикий, неуправляемый, который всегда искал проблемы на свою голову. Мы думали, что с ним делать. Куда направить его энергию. Отец Джеймс узнал, что его интересуют автомобили, аэропланы и все, что связано с механикой. Отец мальчика хотел сделать из него фермера, как поступали его родители и деды. Понадобились усилия, чтобы уговорить отца разрешить сыну учиться другому ремеслу. - Монсеньор Хольстен сдержанно улыбнулся. - Вот вам типичный пример.
- Но не назовешь типичным случай, когда надо уговорить отца семейства признаться жене, что у него растет ребенок на стороне. Или уговорить человека примириться с соседом и просить прощения за свой поступок. Здесь есть основания для мести, - сказал Ратлидж и поменял тему: - Расскажите мне об интересе отца Джеймса к "Титанику".
Удивленный монсеньор Хольстен не донес ложку до рта. Помедлив, он ответил:
- Я думаю, он был потрясен этой катастрофой, как и все мы. Так же было и с "Лузитанией". Всегда потрясают огромные человеческие потери.
Хэмиш сказал: "Он не дает тебе прямого ответа".
- Дело в том, что была фотография, которую отец Джеймс завещал одному человеку. Но солиситор не смог ее найти. Фотографии не было в ящике стола, где она должна была находиться. - Ратлидж снова отломил хлеба.
Монсеньор Хольстен отложил ложку.
- Дайте подумать. Я помню, у него были фотографии из семинарии, несколько снимков его семьи. Ему нравился Уэльс, он бывал там, в отпуске, и памятные снимки из тех мест даже вставил в рамки. Поговорите с Рут Уайнер, она знает.
- Я уже разговаривал с ней. Но она не знает о той фотографии. - Ратлидж ждал, пока монсеньор Хольстен доест свой суп. Когда пустые тарелки унесли, он продолжил: - Скажите, известно ли вам что-нибудь такое об отце Джеймсе, что могло вас сильно испугать? У него были свои тайны, никому не известные стороны жизни?
Бледные щеки священника окрасились сердитым румянцем.
- Это просто чудовищно, вы понимаете всю абсурдность такого предположения? - Он некоторое время смотрел на Ратлиджа с возмущением, потом сказал уже спокойнее: - Я думал, что дело раскрыто. И Блевинс нашел человека, виновного в его смерти.
- А я думаю, что вы и сами не удовлетворены версией ограбления. Если бы вы так действительно считали, то не боялись бы оставаться в доме настоятеля. Действительно, в обвинении против Уолша много неясностей и пробелов. Даже инспектор Блевинс испытывает сомнения. Но вопрос в том, куда, в какую сторону направить наш поиск, если предполагаемый убийца окажется невиновен. Я здесь человек посторонний, у меня нет здесь друзей, и я не имею отношения к приходу отца Джеймса. Поэтому и не боюсь поднять камень, чтобы заглянуть под него. Настало время сказать мне, чего вы так боитесь.
Ответ монсеньора Хольстена прозвучал вполне искренне:
- Послушайте, я понятия не имею, виновен этот человек или нет. Единственно, что могу вам сказать, - у отца Джеймса не было никакой тайной жизни.
- Он был потрясен гибелью "Титаника", как все?
- Это с ваших слов! Он мне сам ни разу не говорил о том, что катастрофа так его задела. Ради бога, поверьте, что священники тоже люди и у них может быть личная жизнь. Я знал одного священника, он писал неплохие книги о жизни бабочек. А другой гордился тем, что выращивал лучшие кабачки в Суффолке. Я сам увлекался прививкой растений. Но не могу сказать, что часто говорил с кем-то о своем увлечении. Это просто способ отдыха в свободное время.
Хэмиш снова заметил: "Да он просто мастер уходить от твоих вопросов…"
- А вот миссис Уайнер уверена, что отца Джеймса убили из мести. Почему она так сказала, если у него не было врагов?
- Спросите у нее!
- И еще есть Присцилла Коннот, которая заявляет, что отец Джеймс разрушил ее жизнь, и она его ненавидит. Я смотрел в ее глаза, когда она об этом говорила. Есть еще Питер Гендерсон, чей отец отрекся от него, и отец Джеймс пытался их примирить, чем вызывал ярость с обеих сторон. Все они - его неудачи. И потенциальные убийцы?
Подошла миссис Барнет с подносом. Она бросила взгляд на красное лицо монсеньора Хольстена, потом на невозмутимое лицо инспектора и, молча поставив перед ними блюдо с жареной рыбой и тарелки с запеченными картофелем и овощами, удалилась.
Когда она отошла, монсеньор Хольстен сделал попытку взять себя в руки. В нем явно шла внутренняя борьба.
- Я попытаюсь объяснить. Тот парнишка, который хотел быть механиком, держал свою мечту в секрете и не хотел говорить о ней отцу. Но сказал отцу Джеймсу. Люди часто доверяют священнику свои тайные мечты, страхи и надежды. Но и мы не идеальны и поэтому можем иногда ошибаться. И наши неудачи объясняются неготовностью примириться с обстоятельствами. Мы не можем творить чудеса, даже если их ждут от нас. Мы также не можем свидетельствовать перед судом и рассказывать о тайнах, которые нам доверили. - По глазам священника Ратлидж понял, что тот сразу же пожалел о сказанном.
- Вы имели в виду, что отец Джеймс хранил тайну, связанную с преступлением?
Монсеньор Хольстен поднес салфетку к губам, как будто оттягивая время и подыскивая нужные слова.
- Я еще раз вам повторяю - уверен, что отец Джеймс не вел двойную жизнь. Я могу в этом поклясться на вашем суде. А что касается признаний прихожан на исповеди, он унес их с собой в могилу. Он никогда меня не посвящал в них, только в тех случаях, когда считал, что я могу помочь. Но я не могу понять, почему вы так упорно расспрашиваете об этом, хотя у вас сидит в камере человек, подозреваемый в убийстве. И почему вы считаете, что я не верю в его вину? Вы со мной недостаточно откровенны.
Хэмиш тут же отозвался: "Он не хочет, чтобы ты прекращал поиски".
Ратлидж помолчал, внимательно глядя на монсеньора Хольстена.
- Говорил когда-нибудь отец Джеймс с вами об Уолше? Что происходило на фронте или после войны?
- Это имя человека, которого арестовал Блевинс? Нет, никогда не говорил.
- Я спросил, чтобы закрыть эту тему.
И Ратлидж пустил разговор по другому руслу, более приятному. Он уже узнал все, что хотел. Даже ради близкой дружбы с другим священником монсеньор Хольстен не нарушит правил, обязывающих его молчать. Или существует другая причина - он мог заподозрить неладное, заметив странное тревожное состояние отца Джеймса, как заметила и миссис Уайнер. Но боится обсуждать свои подозрения вслух, ведь, если он ошибся, разумнее промолчать и оставить все свои сомнения при себе.
"Он не может рассказать и предпочитает, чтобы ты сам сделал выводы из его недомолвок", - сказал Хэмиш.
Если убийца боялся, что один священник может открыть тайну исповеди другому священнику, то это говорит о том, что он далек от знания правил религии, духовного братства и не является верующим прихожанином церкви Святой Анны. Интересный вывод, надо о нем поразмыслить. У Ратлиджа вдруг появилось чувство, что Блевинс прав в одном - не белый воротничок священника стал причиной его убийства.
Остаток обеда монсеньор Хольстен был задумчив и теперь, когда они беседовали на отвлеченные темы, кажется, вспоминал и взвешивал сказанное, им ранее, а также думал, какие выводы инспектор из Лондона мог вывести исходя из его слов. Когда они поднялись из-за стола, он остановился в дверях, ведущих в холл, и в его глазах можно было прочитать, что он встревожен и переживает чувство глубокой вины.
- Я сведущий человек в вопросах веры и хорошо знаю церковные законы, разбираюсь в малейших их нюансах, сознаю свою ответственность за их выполнение. Отец Джеймс был другим, более приземленным, ближе к людям, всегда глубоко вникал в их проблемы и нужды. Не стремился к карьерному росту и поэтому был всего лишь приходским священником, а я поднялся высоко в церковной иерархии. Если бы он не стал священником, думаю, он стал бы учителем. И прошу, не забывайте об этом, когда станете копать в его прошлой жизни. Вы можете причинить непоправимый вред, сами не понимая этого.
Но Ратлидж понял, что он хотел сказать этими словами - нужно и важно осознавать, что ты собираешься сделать достоянием гласности.
Монсеньор Хольстен продолжал устало:
- Я уже не уверен в том, что чувствовал раньше. Было там зло, в комнате, где его нашли, или мне показалось. У меня могло разыграться воображение, как у вас в ту нашу первую встречу. Как вы заметили по этому поводу, может быть, я пытался таким образом объяснить себе смерть друга. Я даже не знаю, что чувствую в отношении этого Уолша, испытываю ли я к нему сострадание или нет. В первые дни после убийства мною двигало желание действовать немедленно, искать ответы, требовать от властей участия, найти объяснение и мотив. Я был уверен, что все это надо сделать ради памяти убитого, который был хорошим человеком и хорошим священником.
- Вполне возможно, вы были тогда правы, говоря о присутствии зла, - сказал Ратлидж. - Я задавался с самого начала вопросом: почему зло отыскало приходского священника в маленьком, размером с деревню, городе на болотах, на этом заброшенном и заболоченном берегу. Вот ответ на него я и должен найти.
Монсеньор Хольстен хотел что-то ответить, но передумал и вместо этого неожиданно положил руку на плечо Ратлиджа:
- Я вступаю в сделку с вами. Что является большим грехом. Она заключается в следующем: если вы придете ко мне с правдой и я почувствую это - я так вам и скажу, невзирая ни на что.
И ушел, посеяв одно лишь недоумение. Ратлидж добился от него того предела откровенности, на который священник из Нориджа был способен.
Глава 16
Чтобы немного проветрить мозги и не спеша подумать об услышанном, Ратлидж пошел на набережную. Он все пытался понять, почему его так беспокоит яростная защита монсеньором Хольстеном памяти своего убитого друга и духовного брата.
Это мог быть продуманный тонкий ход с целью повлиять на следствие. Он как будто таким образом приказывал: "Не надо смотреть туда, не надо искать здесь. Он ничего дурного не сделал. Вам нечего тут копать". Так умелый кукловод дергает за веревочки, управляя своим строптивым актером, который не желает исполнять свою роль, как надо мастеру.
Если причиной убийства не была тайна исповеди о чьем-то преступлении и не моральное падение самого священника, оставалось вульгарное ограбление.
Или за этим стоит преступление, совершенное давно, но ранее так и не раскрытое?
Хэмиш тут же отозвался: "Мы не знаем, что тревожило отца Джеймса, но не обязательно это было чье-то преступление".
- Да, - согласился Ратлидж, - но если священник действительно узнал о преступлении, он оказался в трудном положении.
Вспомнился египетский барельеф в поместье Восточного Шермана - Свидетели Времени. Бабуины, которые наблюдали за всем, что делают люди и боги, но при этом оставались лишь безмолвными свидетелями, которые не могли и не имели власти ни судить, ни приговорить.
Что, если священник стал таким свидетелем? И постепенно из отрывков услышанного, увиденного сделал выводы и подошел близко к опасному рубежу. Как бобби, патрулирующий свой район в Лондоне, священник знал своих прихожан, каждого в лицо, его имя и характер. Он хотел видеть добро в каждом и знал искушения, которым они подвергались из-за нужды, страсти, голода, зависти, жадности, того или иного порока. Священник знал их тайны из исповеди и делал свои заключения о каждом из них.
Тревога, замеченная у отца Джеймса перед смертью, необъяснимый разгром, учиненный в день убийства в его кабинете, - свидетельства того, что у преступника имелась личная причина убить его и тем самым обезопасить себя. Но если у отца Джеймса не было доказательств того, что было совершено, он не мог пойти к полицейскому инспектору с одними подозрениями. Почему его убили? Наверное, потому, что кто-то мог испугаться, что он все равно это сделает.
Оставался вопрос: какое преступление он разгадал и, если тайна умерла вместе с ним, где те маленькие признаки, те разрозненные факты, по которым он догадался, они ведь остались где-то спрятанными, надо только их отыскать.
Или убийца нашел те улики, которые собрал против него священник, когда перевернул весь кабинет, и унес вместе с деньгами приходской кассы?
Несколько фунтов послужили прикрытием для преступления и скрыли настоящий мотив.
Хэмиш напомнил: "Кража этих денег отправила инспектора Блевинса по ложному следу, и он сразу нашел своего подозреваемого".
Тем не менее Уолш все еще может оказаться убийцей.
Ирония судьбы. Так бывает. Как много времени понадобилось отцу Джеймсу, чтобы сложить воедино кусочки мозаики и узнать правду?
"Начни с ярмарки", - посоветовал Хэмиш.
- Нет, я вернусь в кабинет отца Джеймса.
И он отправился к Блевинсу брать разрешение.
Как и в прошлый раз, миссис Уайнер не захотела подняться с ним наверх.
- Знаете, я пришла к убеждению, что все-таки инспектор Блевинс поймал настоящего убийцу. Он мне сам сказал, что все указывает на Уолша, да и у меня было время подумать. Это была не месть, я ошибалась, и это только продлило боль, но привело в никуда. Я уже начала собирать его вещи в коробку, чтобы отдать сестре. Скоро епископ объявит нового священника, и надо освободить для него место. Это мой долг.
Ратлидж оглядел гостиную. Казалось, в ней ничего не изменилось с его первого визита.
- Что вы уже собрали?
Лицо экономки стало совсем расстроенным, она посмотрела вниз, на свои руки:
- Начала с его вещей в сарае, что в саду, потом на кухне. Мне тяжело было даже подумать, что придется подняться наверх, снова войти в кабинет… Но я справлюсь. Это последнее, что я для него делаю, и я хочу сделать все хорошо.
- Я понимаю вас, миссис Уайнер. И долго вас не задержу. Хочу, если можно, взглянуть на фотографии в рамках. И я должен спросить, не хранил ли отец Джеймс свои документы в другом месте в доме, кроме кабинета?
- Не думаю, - сказала женщина с сомнением, - в доме есть еще одна комната наверху, кроме спальни и кабинета, в конце коридора, где хранятся церковные книги и бумаги. Счета, касающиеся услуг церкви - крещение, смерти, браки. Их накопилось так много, целых две полки заняты этими книгами, - добавила она с гордостью. - Все это останется нетронутым до приезда нового священника. Я соберу только личные вещи.
- Не сомневаюсь. Может быть, начнем с гостиной? Покажите мне, пожалуйста, что там принадлежало лично отцу Джеймсу.
Беря в руки каждую фотографию, миссис Уайнер стала объяснять:
- Вот маленький домик в Камберленде, недалеко от Кезвика, он провел там целую неделю прямо перед войной. Играл там в триктрак, жил среди воды и уток и не мог ступить из дома, чтобы не промочить ноги. А вот молодой священник, их вместе посвящали, отец Остин. Умер от отравления газами во время войны, бедный.
Каждая фотография имела свою историю, но ни одна не вызывала вопросов и сомнений. Потом миссис Уайнер перешла к личным вещам:
- Он любил трубки, хотя никогда не курил, их была целая дюжина. А вон там трость для ходьбы, в китайской подставке для зонтов, он брал ее с собой в Уэльс и на озеро в Уэстморленде. Подставка принадлежала его двоюродной бабушке - подарок на свадьбу, я ее тоже отправлю сестре отца Джеймса. Вот часы на камине…
На книжной полке стояли книги отца Джеймса, подписанные его каллиграфическим почерком, и другие, принадлежавшие приходу. Ратлидж перелистал страницы, но ничего не обнаружил.
"Никаких следов темного прошлого", - насмешливо заметил Хэмиш.
Когда Ратлидж направился к лестнице, чтобы подняться на второй этаж, миссис Уайнер сказала, как и в прошлый раз:
- Идите туда один. Я приготовлю чай к вашему возвращению. - И вернулась на кухню прежде, чем он успел подняться на первую ступеньку.
Сначала он направился в маленькую комнату, о которой говорила миссис Уайнер, туда, где хранились церковные записи и отчетные документы. Тяжелые конторские книги в переплетах стояли плотными рядами на полках. Он начал с гроссбухов, бегло просмотрел длинные списки различных ремонтных работ: починка крыши после шторма в 1903-м, даже пожелтевшая расписка рабочего, который ремонтировал крышу. Все было аккуратно записано, так что в любой момент можно было проверить, кто работал, сколько получил за работу и какой священник в то время служил в церкви. В конце нашел почерком отца Джеймса запись о сумме, собранной на ярмарке, - одиннадцать фунтов три шиллинга шесть пенсов. Последний расход - зарплата миссис Уайнер, за два дня до смерти священника.
Большие списки священников, мальчиков-алтарников, чтецов, служек и кладбищенских рабочих, всех. Списки крещений с датами, именами младенцев, кто были крестными и кто родители. Взгляд наткнулся на знакомую фамилию - Блевинс, здесь были даты крещения самого инспектора, а потом, через несколько страниц, и крещения его первого ребенка, а также даты бракосочетаний миссис Уайнер, Блевинса и других, уже знакомых Ратлиджу, людей.
Присутствовали и мрачные списки умерших: Джордж Питерс, возраст сорок семь, три месяца и четыре дня, умер в воскресенье 24 августа в год от Рождества Христова 1848, погиб от падения в шахту в Ханстентоне в субботу двадцать третьего. И дальше: младенец, мертворожденный, от Мэри и Генри Катберт, 14 марта 1862-го, похоронен среди семи его братьев и сестер, да сохранит Бог его душу.
Это были хроники маленького городка, возможно, единственное свидетельство для потомков о существовании на земле его жителей. Ратлиджу стало тоскливо. Последний том заканчивался 7 июля 1912-го. Последующие тома, наверное, хранились в церковной ризнице.
Больше там не было ничего интересного, и он перешел в кабинет. Из слов Блевинса он знал, что миссис Уайнер собрала все разбросанные грабителем бумаги, книги и другие вещи и разложила их снова по своим местам. Она сделала это без помощи полиции.
Ратлидж полистал книги, просмотрел фотографии, стоявшие на каминной полке и на столике около камина. Это были снимки семьи, родных, память о путешествиях по Уэльсу. Ратлидж даже поднял диванные подушки и заглянул под них. Кабинет тоже был в каком-то смысле общественной приемной, отец Джеймс беседовал здесь со своими прихожанами. Давал советы молодым парам, утешал вдов. Сюда приходили церковнослужители, обсуждали дела прихода. Кто-то мог здесь сидеть в одиночестве, ожидая отца Джеймса, оглядываясь с естественным любопытством, от нечего делать, и, может быть, замечая маленький замочек на одном из ящиков стола.
Хэмиш вспомнил: "Газетные вырезки о "Титанике" были разложены на столе, когда доктор их увидел".
- Да, он вошел в тот момент, когда отец Джеймс их рассматривал.