Они сидели тогда на кухне, пили чай. Большое окно выходило прямо на запад, и вечернее солнце заливало кухню красноватым, ласковым светом, играло на пузатых боках самовара, начищенного бузиной с речным песком.
По дороге, - так бывало почти всегда во время чаепитий, - пастух гнал домой стадо. Алеша с братом внимательно следили, какая корова пойдет по деревне первой. Если красная - погода назавтра будет хорошая, красная с белым - так себе, черная - дождь зарядит на целые сутки. Каждый вечер они затевали эту игру, и выигравший получал десяток фантиков.
Дверь растворилась, и в кухню вошла пожилая, крупная женщина. Она остановилась на пороге и, прикрыв ладонью глаза от солнца, поздоровалась.
- Здравствуйте, Ольга Ростиславна! - приветливо сказала тетка и, вскочив из-за стола, суетясь, стала доставать из буфета чайный прибор, тарелки.
Ольга Ростиславна не спеша повесила на вешалку свою похожую на панамку шляпку. Сколько потом ни встречал ее Алексей Николаевич, учительница всегда ходила в такой шляпке-панамке. И зимой, и летом…
- Ну что, Александр, еще не всю рыбу в Оредеже выловил? - усевшись за стол, спросила Ольга Ростислава Алешиного брата. - Смотри, за тобой уха для класса. Помнишь свое обещание?
- Не клюет! Вот в августе…
- В августе, так в августе. Только не забудь. Уха чтоб была по всем правилам!
Она тут же, как показалось Антонову, потеряла всякий интерес к Саше и, обернувшись к Дарье Филипповне, с довольной улыбкой смотрела, как та подкладывает в блюдечко сочные тяжелые соты, наливает крепкий, почти черный чай.
- Ну, удружила Дарьюшка. Чай с медом для меня - королевское лакомство.
- Кушайте, Ольга Ростиславна. Медок-то свой, только вчера снимали. А чай цейлонский. Племянник из города привез, - она кивнула на Алексея.
- Панин сын? - она пристально посмотрела на Антонова, и он прочел в ее взгляде скрытую жалость. А жалости, даже скрытой, Алеша не переносил. Тяжело болел его отец, и все наперебой жалели Антонова, ничуть не заботясь о том, приятна ли ему эта жалость. Он был все время насторожен и, почувствовав, что его начинают жалеть, замыкался.
Тетка с учительницей заговорили о видах на урожай, о том, что год очень удачный, травы уродились густые, а рожь уже вымахала в рост человека.
- Наша учителка, - шепнул Антонову брат.
Алеша не очень-то прислушивался к их разговору и насторожился только тогда, когда Ольга Ростиславна обратилась к дяде, молча и сосредоточенно пившему чай:
- Ты, Николай, похоже, сильно озабочен? - Не дожидаясь ответа, она покачала головой. - Знаю, знаю… Все о председательстве думаешь?
Николай Иванович насупился, а тетка, поставив на стол блюдце, так и впилась взглядом в Ольгу Ростиславну.
Все последние дни в доме только и разговоры были об этом председательстве. За выпивки сняли председателя колхоза, и правление обратилось к Николаю Ивановичу с просьбой принимать дела. Работал он механиком, чинил старые косилки и жатки и даже собрал маленький колесный трактор, пролежавший в колхозном сарае чуть ли не с революции. Но главным аргументом, склонившим правленцев в пользу Николая Ивановича, была его трезвость. Водки он не пил вовсе. Дарья Филипповна упрашивала мужа не соглашаться, не брать на себя непосильную обузу, а Алексей с Сашей страстно желали, чтоб он стал председателем. Им казалось, что с этого момента начнется у них райская жизнь - походы в ночное, купанье колхозных лошадей на реке, поездки с Николаем Ивановичем на бричке на дальние покосы…
- Ты, Николай, на уговоры не поддавайся, - сказала Ольга Ростиславна, и стекла ее золотого пенсне строго блеснули. - Не для тебя это дело - председательское. Ты как был кустарем-одиночкой, так и остался. Я тебя не первый год знаю. Все от людей в сторонке…
Короткий разговор этот врезался в память Антонова навечно. Каждый раз, вспоминая о нем, Алексей Николаевич ощущал, как горели его уши от обиды за дядю, сильного, на всякое дело умелого и очень доброго, несмотря на внешнюю хмурость, человека. Алексей сидел как на раскаленных углях, негодуя, что дядя Коля спокойно слушает эту чудную учительницу в хрупком пенсне, так не идущем к ее широкому мужицкому лицу. Его просто подмывало сказать учительнице что-нибудь обидное… А тетка поддакивала ей, явно обрадованная:
- Вот-вот, Ольга Ростиславна! И я ему, козлу, про то же толкую… - Но дядя Коля посмотрел на нее сурово, исподлобья, и она смолкла.
- У тебя, Коля, вся мудрость - в руках. Ты ими чудеса делаешь, а разговоры говорить не мастак. Ты ведь Прошу Ветрова отговорить от выпивки не сможешь? Не сможешь. И пристращать не сможешь! Лучше сам за него косить поедешь. А таких, как Ветров, у нас - через дом. Занимайся ты в своей мастерской железками. Может, еще такое изобретешь, что все ахнут. И не суйся в председатели, судьбу свою не ломай!
Алексей думал, что дядя Коля рассердится, цыкнет на учительницу или уж, по крайней мере, "одарит" ее суровым взглядом. А дядя посмотрел на Ольгу Ростиславну виновато, и губы его тронула еле заметная застенчивая улыбка.
- Так ведь они прямо с ножом к горлу…
- А ты характер прояви, - строго сказала Ольга Ростиславна. - Уцепились они за тебя, а главное - позабыли. Кто технику в колхозе чинить будет? Нет у них такого мастера. И в Рождественне нет. Ты же чинить и будешь!
- Из Гатчины третьего дня приезжали, - уже открыто улыбнулся Николай Иванович. - Новую жатку получили, а не идет. Просят взглянуть. Поеду завтра… - Он помолчал немного и обернулся к сыну: - Ну как, Санька? Не пойдем в председатели?
Саша пожал плечами - ну совсем как отец - и сказал, глядя в сторону:
- Не пойдем, пап…
Алексей потом долго зудил ему за отступничество, а брат твердил, как попугай:
- Да раз Ольга Ростиславна сказала, так что уж!
Много времени прошло, прежде чем Антонов научился спокойно, вот так, как сделал это Николай Иванович, выслушивать правду о себе, но заставить себя в душе согласиться с этой правдой, принять ее - удавалось ему не всегда. В таких случаях он вспоминал Ольгу Ростиславну, вспоминал этот разговор, услышанный в далеком детстве. Вспоминал свои стычки и ссоры с учительницей. Повзрослев, Антонов стал относиться к Ольге Ростислав- не чуть-чуть снисходительно, иногда даже подшучивал над ней, объясняя ее прямолинейность и максимализм причудами старой девы. И только после сорока понял наконец ее доброту и большой человеческий талант. И жалел, что такие люди редко оказывались рядом с ним в трудные минуты. И ловил себя на мысли, что ему проще с людьми легкими, с людьми, которым нет дела до его слабостей и недостатков, а, значит, попросту говоря, и до него самого. И старался держаться подальше от таких людей, хотя и не всегда решался с ними ссориться, оправдывая себя тем, что неудобно, дескать, сказать человеку в глаза то, что о нем думаешь. Ведь ты и сам не святой…
Временами у Алексея Николаевича появлялось страстное желание поговорить с Ольгой Ростиславной, рассказать ей о том, что вот теперь он понял ее и полюбил.
И что, как ни трудно ему порой, он старается быть прямым и открытым. Ему хотелось проявить о ней заботу, обласкать ее, чтобы и Ольга Ростиславна не думала о нем плохо. Одно время Антонов даже решил пригласить ее к себе в гости в Москву, но приходилось много ездить по экспедициям, а потом навалились диссертантские дела.
В один из своих редких приездов в деревню Антонов уже собрался было пойти к Ольге Ростиславне, но тетка сказала, что ее сейчас нет дома. В Замостье, в соседней деревне, свадьба, так она там.
- Кто-то из бывших учеников пригласил? - поинтересовался Антонов.
- Пригласили аль нет, не знаю, - ответила Дарья Филипповна. - Да она и без приглашения ходит. И на свадьбы, и на похороны…
Алексея Николаевича это немножко покоробило. "Опустилась, старая", - подумал он, и у него пропала охота изливать Ольге Ростиславне душу. Когда Ольга Ростиславна зашла на следующий день к тетке, Антонов подарил ей коробку конфет, специально для этого случая привезенных из Москвы, перекинулся парой ничего не значащих фраз, но серьезного разговора заводить не стал.
Наверное, Ольга Ростиславна что-то почувствовала. Она поблагодарила за конфеты и, разглядывая застывшую в прыжке балерину на коробке, спросила с грустной улыбкой:
- Они горчить не будут, Алеша?
…Когда умер отец, Алеше пришлось два года проучиться в деревенской школе, у Ольги Ростиславны, в третьем и четвертом классах.
Не очень-то у него тогда ладились отношения с одноклассниками. Наверное, кое в чем он успевал лучше- в городской школе требования были повыше. Наверное, и домашние избаловали Алешу своим вниманием. Он мог посмеяться над мальчишкой, которому с трудом давались задачки, съязвить, услышав неверно поставленное в слове ударение. В классе Антонова считали задавакой. А к Ольге Ростиславне он относился с недоверием и неприязнью. Особенно после одной ссоры в классе.
- Антонов, иди-ка ты, голубчик, к доске, - вызвала его однажды Ольга Ростиславна. Но когда Алеша, взяв мел в руку, приготовился решать задачки, она не стала ему ничего диктовать, а спросила:
- Ты, когда вырастешь, кем собираешься стать?
- Геологом-разведчиком, - не задумываясь, ответил Антонов. Мать работала в институте усовершенствования учителей лаборанткой на кафедре химии и брала иногда Алешу с собой. Больше всего ему нравилась огромная коллекция минералов, и он часами любовался причудливыми кристаллами берилла, горного хрусталя, медного колчедана… И в мечтах уже видел себя путешествующим по горным ущельям и тайге.
- Геологом-разведчиком… - повторила, словно эхо, Ольга Ростиславна и вздохнула. - Ничего у тебя не получится…
- Нет, получится! - запальчиво крикнул Антонов.
- В одиночку только в книгах Джека Лондона золото находят, - спокойно сказала Ольга Ростиславна. - А сейчас геологи сообща работают…
"Откуда вы знаете?" - хотел сказать Алеша, но сдержался. Он считал, что, кроме арифметики да правил правописания, Ольга Ростиславна ничего знать не может.
- …А другие люди с тобой не пойдут, - продолжала учительница. - Не пойдут ведь, правда, дети?
Ребята сдержанно засмеялись, а Богунков, второгодник и драчун, пробасил с "камчатки":
- Не пойдут!
- Не пойдут, потому что ты, Антонов, относишься к ним свысока. Можешь обидеть любого… Да и плохо привыкаешь к деревенской жизни. А геолог - он все в поле, в горах, - опять вздохнула Ольга Ростиславна. - Вот мы осенью на экскурсию ходили - так ты даже волчьи ягоды от черной смородины отличить не смог. И вереск с можжевельником путаешь…
Кто-то из ребят снова хихикнул.
- Это кто там смеется? - строго спросила Ольга Ростиславна. - Аникина? Ты подожди смеяться. На следующем уроке я вчерашнюю диктовку раздам. Так мы и похохочем вместе. Над тем, как ты знаки препинания расставила…
- Ничего я не путаю, - обиженно буркнул Алеша. Он совсем растерялся и не знал, как себя вести - то ли заплакать от обиды и убежать, то ли продолжать огрызаться.
- А вдруг заблукаешь? - снова подал голос веселый Богунков.
- Ребята, а как Антонов с костром справляется? - спросила Ольга Ростиславна. - Может он быстро запалить?
- С одной спички, - вступился за Алексея Саша.
- Я все минералы знаю! - буркнул Антонов, ободренный поддержкой брата. - И где их искать знаю! У меня мама с профессором Верховским работает…
- Чтобы с камешками разобраться, надо с людьми подружиться, - сказала Ольга Ростиславна. - Не будешь с людьми дружить, ничего не добьешься. Вот ты про маму сказал… Я ее хорошо знаю. Она у тебя прекрасный человек. Парасковью Филипповну в деревне с детства все любили, маму твою. И когда она в сельскохозяйственной школе кухаркой работала…
- Она лаборант! - запальчиво крикнул Антонов. - И не работала кухаркой!
- Ну что ж тут плохого? - удивилась Ольга Ростиславна. - Сейчас там Ани Семеновой мама работает.
- А моя мама не работала! Не работала! - закричал Антонов. Слезы душили его. Он уже не мог сдерживаться и все твердил и твердил, остервенело, не слыша звона колокольчика, возвестившего перемену: - Не работала, не работала!
Он сам не понимал, почему, но с того случая как-то постепенно, сами собой, у него наладились отношения с учениками. Только на Ольгу Ростиславну он еще долго был обижен и, отвечая ей на уроке, всегда отводил глаза. А когда приехала в одно из воскресений из Ленинграда мать - спросил ее про сельскохозяйственную школу. Работала ли она там кухаркой?
Мать засмеялась.
- Работала, Леха. Я и с папкой твоим в этой школе познакомилась… Приехал он читать курсантам лекции. И неделю я кормила его супами своими… - Она обняла Алешу, прижала к себе. - Папка уж и не мог потом без моих супов. Это только ты, привереда, супы плохо ешь!
…Вечером в доме у Дарьи Филипповны собрался народ. Алексей Николаевич с трудом узнал Аню Семенову, когда-то веселую и озорную девчонку, с которой они были особенно дружны в детстве. Деревенские мальчишки, из тех, что помладше, дразнили их: "Тили-тили тесто, жених и невеста".
- Что, Лешенька, на улице не признал бы? - спросила Семенова и улыбнулась. И Антонов почувствовал в ее наигранно-бодром голосе обиду. Обиду за то, что не смог он сразу узнать Аню, не смог скрыть своего разочарования.
Загорелая до черноты, с выцветшими на солнце волосами, Аня показалась Антонову задерганной и неспокойной. Она то громко смеялась по любому пустячному поводу, то вдруг задумывалась, и лицо у нее становилось замкнутым и отрешенным. Зато Борис Ситников, которого Алексей Николаевич не видал, наверное, лет двадцать, был таким же добродушным и улыбчивым увальнем, как и раньше. Только на большой сивой голове появились залысины да отрастил курчавую, тоже сивую, бородку. Жену его, Варвару, Антонов видел впервые - Ситников женился совсем недавно. "Своих-то баб мало, - успела шепнуть Алексею Николаевичу тетка с осуждением, - так с Псковщины привез".
Разговор получился шумный, безалаберный, как всегда бывает при встрече старых знакомых. Дарья Филипповна уже несколько раз заглядывала на веранду и приглашала к столу. Наконец все перешли в избу.
После того как помянули Ольгу Ростиславну, Антонов спросил:
- А как она умерла? Не очень болела? - И по тому, как все неожиданно притихли, понял, что здесь не все просто.
- Это я, я во всем виновата! - со вздохом сказала Аня Семенова, и губы ее страдальчески скривились.
- Ну, Аня! - ласково сказал Саша. - Перестань, в чем ты виновата?
Она взмахнула рукой, словно хотела от кого-то защититься, и разрыдалась. Варвара обняла ее и стала что-то ласково шептать.
- Ты, мама, не рассказала Леше? - обернувшись к Дарье Филипповне, спросил Саша. Та отрицательно качнула головой.
- Неладно с Ольгой Ростиславной вышло, - хмуро сказал Ситников. - Утонула она. Пошла зачем-то ночью на реку. На ГЭС. То ли в голове у нее помутилось, то ли еще чего… Утром выловили.
- Все у нее с головой было в порядке, - подняла глаза Аня. - Утопилась она, Алеша! Утопилась!
- Опять за свое! - буркнул Саша.
- Правда, Аня, чего ты все болтаешь? - вступился Ситников. - Ее и похоронили на кладбище. А вот Марусю-нищенку поп не дал на кладбище хоронить. Самоубийц только за оградой можно…
- Да ладно вы! - вспылила Аня. - Говорю, что знаю…
"Неужели это правда? - подумал Антонов, но расспрашивать не решился. - Завтра все узнаю подробно". Он вдруг вспомнил, как шел сегодня по плотине, вспомнил чистую, отразившую белые облака и прибрежный лес воду, широкие листья кувшинок и тоненький одинокий поплавок, медленно кружащий над омутом.
- Я виновата, - чуть успокоившись, пробормотала Семенова и с каким-то остервенением, по-мужицки, не закусывая, выпила водку. - Перед той ночью пришла к ней. Принесла молока, колбасы из города привезла. Убралась… Сидели, чаевничали. Ну, и разговорились. О наших ребятах. Кто, где… Я возьми да и брякни: "Какие-то мы все неприкаянные у вас, Ольга Ростиславна, получились. Мыкаемся по свету, ищем все чего-то, а чего - сами не знаем…"
- Ну ты даешь, подружка… - с осуждением покачала головой Варвара.
- Сама понимаю, что дура, - опять всхлипнула Анна. - Словно за язык кто дернул…
Несколько минут все молчали.
- Глупость ты, Анька, конечно, ляпнула, - хмуро сказал Саша. - Только к ее смерти это отношения не имеет.
- Имеет, имеет! - упрямо твердила Анна. - И не глупость, да только зачем я старуху обидела.
Общий разговор распался. Борис и Саша сидели притихшие, задумчивые, сосредоточенно курили. Дарья Филипповна собрала со стола закуски, убрала недопитую водку.
Анна с Варварой затеяли вполголоса разговор о какой-то проворовавшейся Алке из сиверского универмага. Алку они единодушно осуждали и горевали по поводу ее детишек, которым теперь года три придется мыкаться без матери, с пьяницей отцом.
Антонов молча курил, приглядываясь к своим сильно постаревшим однокашникам, и в голову ему лезли какие- то нелепые обрывки воспоминаний из далекого детства. Про то, как они с Ситниковым наловили раков и засунули Ане в портфель, а раки расползлись по классу. И было столько веселого визга! Про то, как Саша, ревновавший к нему Аню, подстерег ее вечером во время купанья и спрятал одежду. И Анька вылезла из воды голая и спокойно стала искать в кустах свое платье, а Саша, красный как помидор, убежал в деревню и долго боялся показаться Ане на глаза…
На столе появился самовар, вазочки с вареньем.
- Ну, чего пригорюнились? - сказала Дарья Филипповна. - Давайте чайку погоняем. Хороший чай - он половину забот снимает…
- А что тебе, Аня, Ольга Ростиславна ответила? - неожиданно спросил Борис.
- Ну вот, опять двадцать пять! - недовольно проворчал Саша. Анна по-детски виновато улыбнулась и пожала плечами.
- Ничего особенного. "Были бы у меня, Анюта, свои ребятишки, - сказала, - может, и вас я по-другому учила. А петушиного слова на счастье - не знаю. Знала бы - каждого вызубрить заставила…"
- Последние годы она уже не в себе была, - сказала Варвара. - Заговаривалась.
- Ты доживи до ее лет, - оборвал жену Ситников. - Двух слов не свяжешь…
- Ей восемьдесят четыре было, - напомнил Саша.
- Небось тоже немало… - Анна с сожалением покачала головой и упрямо бросила: - И все-таки…
Даже Дарья Филипповна сердито зыркнула на нее:
- Вот до чего упрямый человек! Так и будет зудить одно и то же… И вся ваша порода, семеновская, такая…
- Да что вы, тетя Дарья, сердитесь? И правда, ведь мы какие-то строгие к жизни выросли…
- Или жизнь к нам строгая, - засмеялся Борис.
- Анна отмахнулась от него.
- Вот я о себе скажу… - она оглядела всех сидящих за столом, словно приглашая в свидетели. - Да вы и сами знаете. Какая уж любовь у нас с Николаем была! Красивая! Пять лет жили душа в душу. А как узнала, что он у Натки Гоноховой в городе переночевал - все из сердца вон… Не смогла я его простить.
- А Ольга Ростиславна-то при чем? - спросил Антонов.