А теперь что? Сам, своими руками накликал на себя неприятности и беды… Посмотри правде в глаза, Миша. Никакого плана в твоей жизни не стало, и ты ею больше не управляешь. С женой ситуация мутная, и не известно, что будет. Дочь женится с арабом и хочет уехать, вдобавок хочет все семейство за собой тащить, включая неизвестное арабское число, и все это в расчете на твои камни. Твои… Какой черт тебя тогда попутал, ты можешь это понять? Одна минута, одна-единственная дурацкая минута, и всю свою философию забыл, и вся хорошая жизнь насмарку. Да плюс к тому шейка бедра, хотя это непосредственно не связано, но тоже не известно, когда еще полностью оправишься…
Это перкосет перестал действовать. Все-таки есть в нем то отрицательное качество, что действует, действует, и вдруг незаметно как с горки съезжаешь. То есть боль по-прежнему сдерживает, но мысли пошли уже не те.
7
Поэтому хватит валяться, а надо встать и подготовиться. Скоро должна прийти Ирис, и хочу встретить ее в приличном виде, то есть хотя бы пижамные штаны натянуть, потому что лежу без. Она мне и в этом больше не хочет помогать, сам можешь, говорит. И она права, могу вообще, именно при больной ноге оказалось, что могу больше, чем думал. Вот вам Татьяна, сперва распустила меня, а теперь бросать.
Вставать я научился хорошо, но со штанами по-прежнему много трудностей. Однако планирую даже побриться, Ирис в прошлый раз очень ругала, что лежу небритый.
Вот и звонок в дверь, точно вовремя, как всегда у Ирис. И я все успел, и штаны, и все. Цепляюсь за ходунок и начинаю потихоньку двигаться.
Тут опять звонок. Чего это ей не терпится? Смешная, знает же, что у меня на это уходит много времени. И еще звонок, два подряд.
Ковыляю, тороплюсь, но без всякой осторожности в смысле открыть дверь, только досада на Ирис, что не хочет ждать. Кричу ей: сейчас, сейчас. Уже взялся за ключ, и тут что-то меня подтолкнуло посмотреть в глазок - больше любопытство взглянуть на Ирис, когда она не знает.
Но там вовсе не Ирис. Не Ирис, а эта старая гнида с костылем из моей палаты.
Ну, надо же. И дома меня разыскал, гад такой! Хотя это не трудно, имя с таблички на кровати прочел, и вряд ли в Иерусалиме так много Михаэлей Чериковеров. И костыль ему не помешал, и голова не закружилась, приперся, симулянт вонючий.
Но зря трудился. Так я тебя, гниду, и пустил! Постой, думаю, постой на площадке, покукуй. А долго звонить будешь, надоешь - полицию позову, за приставание и нарушение общественного порядка.
Полицию… нет, пожалуй, полицию не позову. Дождусь, пока Ирис придет, она с ним быстро разберется.
А он еще и стучать начал. Боюсь, опять Ицик выскочит, опять сделает мне медвежью услугу, стучите, мол, сильнее, он всегда дома. Говорю ему через дверь:
- Чего приперся, пошел вон. Все равно не открою.
Он мне с другой стороны ласково говорит:
- Открой, пожалуйста, я по делу.
- Что, - говорю, - еще камею принес? Нет у меня с тобой никаких дел, убирайся.
- Камея, - говорит, - глупость, ошибка, ты уж извини. Нет, у меня серьезное дело.
- Не трать времени.
- Хорошее для тебя.
И что это Ириска не идет? Такая всегда аккуратная девочка.
Опять колотиться начал. Всех соседей мне переполошит!
- Сейчас в полицию позвоню, - говорю.
- Нет, - говорит, - в полицию ты не позвонишь, а лучше открой, у меня есть для тебя предложение.
- Никаких предложений, отваливай.
- Хорошее предложение. Я у тебя твой цирконий куплю.
- Какой еще цирконий?
- А камушек твой красный, замечательная имитация, приличных денег стоит.
- Имитация! Убирайся, дед, а то покажу тебе имитацию!
- Да брось, где тебе. А имитация прекрасная, говорю как старый ювелир. Я таких и не видал никогда.
- И больше не увидишь.
- На что она тебе? А я обработаю, оправлю красиво, и тебе выгода, и мне. Открой!
- Иди отсюда.
Опять я уставать начал, да еще стоя, а Ириски все нет.
- Три тыщи шекелей даю! Наличными.
- Да ты смеешься, дед! - Так меня эта сумма возмутила, что не удержался, дурак.
А он и в самом деле хихикает там за дверью.
- Ну, - говорит, - три пятьсот дам. Только для тебя. Ты что, и правда думал, это бриллиант? - И хихикает изо всех сил.
- Дед, добром говорю, вали отсюда, - больше не поддаюсь на провокацию, говорю мирно, на крик уже сил нет.
- Больше никто не даст, поверь мне.
Обожаю, когда человек говорит "поверь мне", первый показатель, что врет.
Наконец-то хлопнула дверь подъезда, идет Ириска. Торопится, мигом взлетела по лестнице, и слышу ее голосок:
- Вы к Михаэлю?
- К нему, - отвечает дед, - но что-то долго не открывает.
- А он медленно ходит, - смеется, - сейчас мы его поторопим, - и нажимает на звонок.
- Ирис, - говорю громко и отчетливо, - выручай. Гони этого гада в шею.
Вижу в глазок, она растерялась. Смотрит на деда и говорит:
- Михаэль, ты что?
- Пока не уйдет, никому не открою. Гони.
Растерялась ненадолго. Не стала расспрашивать что да почему, а прямо ему говорит:
- Он не хочет вас видеть. Вам придется уйти.
- Миленькая девочка, он же шутит, разве не видите? У вас есть ключ?
- Нет, кричу прямо в глазок, - я не шучу! Пусть убирается. Я больше стоять не могу.
Ириска свела брови и строго говорит:
- Вы слышали? Попрошу немедленно отойти от двери. Мне срочно нужно к больному.
- А вы врач? - спрашивает. Рассчитывает, гад, что врач побудет и уйдет.
Но Ириска, умница, даже не запнулась:
- Нет, - говорит, - я тут живу.
Дед ухмыляется игриво:
- С ним?
Тут моя Ириска и сама разозлилась:
- А вам какое дело? С кем хочу, с тем живу!
Ах, если бы!
Но дед мотает головой.
- Нет, - говорит, - я его жену видел, ничего женщина. И дочку. А вы, значит, приходящая.
Тут маленькая Ириска с нежным голоском как заорет, не хуже любой марокканки:
- А ну, пошел отсюда, старый козел! Пошел, пошел, пошел! - И плечиком ему в грудь, теснит его к ступенькам.
Он на нее костылем. Она рукой защиту выставила, как в карате, он даже покачнулся. Не дай Бог, сверзится дедуля, хлопот не оберешься!
Но я уже видел, как Ирис умеет с травмированными справляться, чтоб не повредить. Пока он костылем махал, она проскользнула со спины, обхватила за туловище, коленкой под зад и аккуратно спустила его на две ступеньки вниз. Толкнула легонько в спину, катись, говорит, старый, и не возвращайся! Тебя здесь не хотят!
Пошел. Ковыляет со ступеньки на ступеньку, бормочет что-то, потом обернулся к двери и крикнул:
- Меня здесь еще захотят! Да поздно будет! Пожалеешь, Чериковер!
Чего-то еще говорил, но я открыл дверь и впустил Ириску.
8
Как-то я совсем разучился быть один. Происходят какие-то нежелательные изменения.
Всегда любил находиться сам с собой, это подходит к моему характеру, особенно после коммуналки, где мы жили с родителями в детстве, там одному получалось побыть только в туалете, да и то гнали. И у меня вся взрослая жизнь была так устроена, чтоб хоть на время оставаться одному, благодаря болезни была такая возможность, поскольку на работу не ходить. Правда, когда дети были в доме, маленькие еще, случалось иногда удаляться к матери, хоть и не идеальный выход, но все же лучше. За это, как известно, у дочери претензии, но вижу, что повзрослела и у нее проходит.
А здесь последние годы стало совсем хорошо. Дети из дому ушли, а Татьяна иной раз как закатится на две смены подряд - у меня просторное время чуть не на сутки. Что я особенно любил, это что находишься один, но при этом всегда знаешь, что она рано или поздно придет. И я одиночества не только не боялся, наоборот, ждал, чтоб ушла.
По-моему, насчет одиночества, как и во многом, это сильно преувеличено. Некоторые вообще не могут ни минуты оставаться сами с собой и непременно либо телевизор, либо хотят сбиваться в стадо. На миру, говорят, и смерть красна. Не знаю пока, про смерть, может, и так, но жизнь на миру меня не устраивает. И одиночества от этого не меньше, а, наоборот, больше, образуется его тяжелая общая масса, и тогда действительно страшно.
Особенно много про одиночество в книжках, как люди от него переживают и какое это ужасное состояние. А по-моему, совсем не ужасное, а самое нормальное. Как и должно быть. Я уже говорил про клетки, как человек каждый в самом себе как в клетке сидит и наружу только выглядывает, а по-настоящему изнутри знает только про себя и с другими соприкоснуться не может. Так это устроено, и спорить не приходится, потому что не с кем, а назвать можно как угодно, хоть, пожалуйста, и словом "одиночество". Во всяком случае, я так чувствую. Разбить эту клетку нет никакой возможности и выйти из нее можно только на тот свет или временно под влиянием химии, отсюда наркотики, выпивка и все такое, но одиночества этим не убьешь, только здоровье портить. Разве только некоторым сумасшедшим удается разбить эту клетку, думаю, именно из-за дикой паники, что приходится быть один на один с самим собой. Но там, куда они из нее выскакивают, им уж, я думаю, не до одиночества.
А мне в моей клетке вполне комфортно. И я это называю не одиночество, а духовная свобода. В компании разве только в картишки или выпить иногда, и еще не известно, какой пойдет разговор, скажут ли что-нибудь или так треп. А сам с собой уж точно никогда не соскучишься, во всяком случае я.
Единственно только с женщинами мне никогда не бывает скучно, но это отдельная ситуация. И даже с Татьяной я практически никогда не скучал, хоть и блажил раньше, неинтересно, мол, смотреть. Вот и доблажился. Позвонила с работы и сказала, что вечером домой не придет, отправится, значит, к своему Иехезкелю, а ко мне придет ночевать Галка.
Эта, понятно, приведет Азама, но неужели и он останется ночевать? И этот араб будет с моей дочерью у меня в салоне на диване? Нет, не могу допустить.
Ириска побыла, позанималась со мной, разогрела мне поесть, про старика особо не расспрашивала. Сказала только: могу тебя понять, я его видела в больнице, противный дед. И убежала к своему Эйялю с детками. Славненькая тайманочка, умненькая и красоточка, но ясно, что ей не до меня.
Остался один, и надо же! Мне скучно.
Больница, что ли, меня так разбаловала и все последние события, когда вокруг все время крутился народ? Совсем пропало всякое настроение. И лежать неохота. Работать пока не могу, больно стоять, да и сидеть тоже. Не говоря уже, что просто не хочется, глянул на свои тряпки, и даже противно стало. И начатое панно стоит, скучное, как и было.
Может, Кармелу позвать? Прислушался к себе внимательно, не возникнет ли что. Жена ушла, имею полное право. Про голос Кармелин постарался не вспоминать, а только все хорошее, какой у нее зад круглый и крепкий и как она в больницу приходила, принесла кускус и старалась меня развеселить. Но нет, не возникло, а если и есть немного, то не к ней.
И вообще напрасная идея, все равно я сейчас не гожусь. А просто так, для разговора, мне не Кармелу нужно. И это жаль. Таня правду говорит, Кармела добрая женщина и все умеет. Как вспомнил эти Танины слова, как она сказала, буду, мол, рада, если у вас с ней что-нибудь получится, и совсем стало скучно.
Бедро побаливает, но далеко не так, как раньше. Настоящей причины принимать перкосет еще нет, но подумал, что скоро явится Галка со своим арабом и опять будем сражаться, а я совсем не в форме. И хочу говорить с ними не лежа, а хотя бы сидя, чтоб они надо мной не нависали и не смотрели на меня сверху вниз. Лежа вообще невыгодная позиция для разговора, как будто тебя уже сбили с ног и слова твои ничего не значат. Поэтому все-таки приму одну.
9
Конечно же, это было только временное настроение, от усталости, и дед разозлил.
Принял таблетку, отдохнул немного, и все прошло. Опять смотрю на вещи положительно и доволен, что остался один. И с любопытством жду, что Азам придумал, но тем временем решил все-таки найти для камней подходящий тайник.
Отдам или не отдам - это видно будет, а пока под подушкой им делать нечего. Едва уберег их, когда Ириска хотела перестилать постель. Улегся поскорее и сказал, что крошек там нет, все в порядке и мне вставать неохота. Она поругала за капризы, но я лежал твердо, отстала.
Ищу место, ползаю потихоньку по квартире и не нарадуюсь, какая она у нас симпатичная. То есть не у нас, а у меня теперь. Если Татьяна окончательно решит уходить, квартиру ей не отдам. Судиться буду, но не отдам. Но она и не потребует, а уж судиться точно не станет. А главное, и не уйдет.
Но все равно. Моя квартира.
Здесь люди, особенно восточные, которые попроще, про квартиру говорят "дом", "я купил дом", а купил-то всего квартиренку где-нибудь в стандартном строительстве. Но говорят правильно. Это и есть мой дом. Единственная моя защита. Страна - не знаю, город - не знаю, а дом мой. Чтобы я отсюда уехал? Когда здесь каждый уголок обжит и прилажен для моего вкуса и удобства? Опять двигаться, опять где-то обживать? Опять новый язык учить, когда и этот-то только-только? Ни за что.
Эта квартира как-то с самого начала, как я глянул, вижу - моя. И ведь что смешно. В ней ведь до нас люди жили, не одно семейство сменилось, и каждое рассматривало ее как свою. Дети в ней рождались, которые и стен других не знали, вот, как например, у кого мы эту квартиру купили. Люди нам втройне чужие - раз, что вообще незнакомые, два, что здешние, и три, что восточные выходцы, парси, то есть из Ирана, а не европейцы, как мы. С четырьмя детьми в этой квартирке ютились, и вот переезжали в отдельный дом, отец-парси из кожи вон вылез, извернулся, взаймы набрал, где мог, и построил. Не буду говорить, как он меня при этом нагрел, какие долги на квартире оставил, но дети-то его в этой квартире каждую трещинку в потолке знали, каждую плитку на полу, каждый бугорок на стене. Один мальчишка, может быть, лежал ночью, смотрел на этот бугорок, как по нему ходят уличные отсветы, и воображал себе какие-нибудь горы и долины… Ему этот бугорок и вся квартира были свои и родные.
А теперь я точно так же про эту квартиру чувствую, говорю "мой дом", будто ничей другой и не был. И через это мы с ним и с его бандитом-папашей тоже стали вроде как родственники. Но взять долги с этого родственничка нет никакой возможности, я его встретил раз на рынке, а он только смеется, не будь, говорит, фраером.
А ведь квартира - это не просто недвижимая собственность, купил-продал. Если съемная, то тогда, конечно, не так, но собственная - это твое место на земле, твое жизненное пространство, и другого у тебя нет.
И это при том, что квартиры, они изменщицы не хуже женщин. Вот только что в ней жил Хаим и считал, что она совершенно его, Хаимова, квартира, просто разделить их нельзя, и вот съехал Хаим и въехал Эфраим, поставил свою мебель - и тут же она к нему приспособилась и стала как будто его, а от Хаима даже воспоминания не сохранила, тем более сделали ремонт. Кто знает, может, квартиры как воздух, кто им дышит, тому и принадлежит, а на самом деле ничей.
Но про свою квартиру я точно знаю, что она моя, хотя еще пятнадцать лет выплачивать. Просто она нашла наконец своего настоящего хозяина. И она тоже про меня знает и потому так дружелюбно ко мне относится, я с первого взгляда почувствовал. Другие квартиры, что мы до того смотрели, никак не относились, купишь ее, не купишь, ей все равно, или даже враждебно, а эта сразу сказала: покупай, друг, я твоя.