– Семейственность разводите, – проворчал Бушмакин. – Ладно. Был бы результат.
* * *
Еще раз осмотрели помещение кассы. Коля тщательно измерил все расстояния – между трупами, от каждого трупа до стены, окон и дверей. Маруська записывала. Витька пока только глазел.
– Какие предложения? – спросил Коля. – Давай, Витя, не стесняйся.
Витька покраснел:
– В пределах инструкции, товарищ начальник. Ну, чтобы за номерами похищенных купюр следили по торговым заведениям, – мало ли? Не исключен крупный выброс похищенных денег. В малинах зацепиться надо – может, кто и обронит нужное нам слово.
– Ничего, – кивнул Коля. – Мыслишь немного привычно, но инструкции тоже надо выполнять.
– Спиноза ты… – Маруська насмешливо-ласково взглянула на Витьку. – Эммануил Кант. Говоришь, как пишешь. Одна загвоздка: надо, чтобы фигурант начал тратить деньги. И чтобы он имел болтливый язык.
– Верно. – Коля улыбнулся: – Ты, Витька, не обижайся, научишься еще. Сам подумай: преступление это совершено, прямо скажем, талантливо. А ты предполагаешь, что потом преступники будут действовать бездарно. Это неверно, учти. Мы как должны мыслить? А так, что все их дальнейшие поступки будут на таком же высоком, хитром, затейливом уровне. Тогда мы не ошибемся. Все записала? Что получается?
Маруська осмотрелась:
– В момент первого выстрела преступник с наганом вахтера Куликова стоял у окна.
Коля развернул план и отметил.
– Кассир Анисимов, Тихоныч, – продолжала Маруська, – сидел за столом, вот так, – показала Маруська, – и наверняка распаковывал мешок с деньгами, других предположений у меня пока нет. Выстрел. Тихоныч рухнул, а преступник в то же мгновение саданул в затылок Евстигнееву, младшему кассиру. Он вот здесь стоял. – Маруська подошла к дверям.
– Он, значит, уходил? – вступил в разговор Витька.
– Почему? – возразил Коля. – В дверях окошечко. Возможно, Евстигнеев подошел, чтобы его открыть и приготовиться к выдаче денег. Продолжай, Маруся.
– Иванов сидел здесь… – Маруська переместилась к столику в противоположном углу комнаты. – Он, наверное, не позавтракал.
– Почему? – удивился Витька, но вспомнил что-то и покраснел. – Верно… Здесь были найдены остатки чайной колбасы и крошки хлеба. На этом самом месте. Он, значит, ел.
– Ел, – подтвердила Маруська. – На эти два выстрела Иванов только обернуться успел, выстрелы менее чем в секунду прогремели. И тут одно из двух: либо он, смертельно раненный, успел выстрелить и преступника убить, либо выстрелил первым, а умирающий преступник убил его. Что в лоб, то и по лбу.
– Значит, в тот момент, когда преступник стрелял, Иванов сидел к нему спиной? – уточнил Коля.
– Да, – кивнула Маруська. – Сидел бы лицом – стрелял бы намного раньше и наверняка остался бы жив. Кроме того, расположение остатков пищи на столе, положение стула, крошки на полу – все это доказывает очень точно: в момент выстрела Иванов сидел спиной к преступнику.
– Иванов, Анисимов, Евстигнеев, – сказал Витька. – С ними все ясно. А Куликов?
Маруська снисходительно улыбнулась:
– Я как будто по-русски сказала, Витя. Ты не витай в облаках! Анисимов, Иванов и Евстигнеев убиты из нагана Куликова, а сам Куликов убит из нагана Иванова. Ты же докладывал об этом сам, Витя?
– Значит, преступник, получается, Куликов? – неуверенно сказал Витька. – Решил завладеть деньгами, улучил момент, перебил всех, но напоролся на пулю Иванова? Нет, мать, что-то здесь не то…
– Почему? – повысила голос Маруська. – Докажи!
– А кто деньги взял? – тихо спросил Витька. – Если бы Куликов был преступник, он бы, убитый, не успел взять денег, и мы бы их нашли! – Витька развел руками: – Не взыщи, мать, но ты чего-то недодумала…
– Черт… – Маруська почесала в затылке и восхищенно посмотрела на Витьку.
– Он прав, – сказал Коля. – В том смысле прав, что этот крючок портит всю картину и требует объяснения. Ну, скажем, так: неожиданно возник пятый человек, кто-то из очереди…
– Или этот пятый всегда был, – пожала плечами Маруська.
– Где же он спрятался? – спросил Витька. – Здесь? Так негде! А если он из очереди – все увидели бы!
– Верно, – кивнул Коля. – Давайте подумаем вот о чем. Как проверить связи Куликова и остальных? Это первое. Второе. Куликов, так пока выходит, – убийца. Пока не доказано обратное, несмотря на все остроумие твоих, Витя, предположений, иначе мы считать не можем.
– Тогда надо сообщить дирекции, – заметила Маруська. – Завтра похороны. Нельзя, чтобы убийцу хоронили вместе с убитыми.
Коля покачал головой:
– А вот об этом мы промолчим, Маруся. Простят нас за это молчание. Я так думаю: пусть все считают, что Куликов – тоже жертва. Пока считают.
…Убитых хоронили на четвертый день. Утро было морозное, тротуар звенел под ногами, как стекло. Гробы поставили на облупившиеся от долгой службы катафалки. Прицокнули и натянули вожжи подвыпившие кучера. Встряхнули ощипанными султанами худые лошади, и процессия тронулась под неслаженные, рыдающие звуки похоронного оркестра: четыре старика в черном, четыре потертых трубы и барабанщик в синей бархатной толстовке, которая была видна из-под распахнутого пальто. Над толпой разлилась и поплыла угрюмо-тоскливая мелодия шопеновского марша.
У ворот Смоленского кладбища мальчишки, сопровождающие процессию, обогнали всех и встали у края могилы, чтобы лучше видеть.
Коля тоже шел в толпе. Неподалеку от него шагали его помощники – Маруська и Витька.
Представитель дирекции потоптался, вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку, неторопливо развернул. Оркестр смолк. Оратор снял кепку и начал читать:
– Граждане! Бандитская рука вырвала из наших рядов уважаемых людей и сотрудников нашего завода. Ушли из жизни четыре скромных человека, они были не на виду, как наши передовики или руководители, но это и правильно. – Оратор вдруг скомкал бумажку и сунул ее в карман. – Потому что есть люди, чья жизнь и дела всегда на виду, а есть и такие, и их большинство, которые в тени, незаметны, и мы о них вспоминаем, когда теряем.
Коля незаметно осмотрелся. Вокруг стояли рабочие, было много женщин. У гробов – бухгалтер Ровский, рядом с ним – девушка лет двадцати двух, в черном кружевном платке.
"Дочь, наверное, – подумал Коля. – Лицо заплаканное, глаза – красные. Честно сказать, признаки такого горя, которое выходит за рамки официального сочувствия. Надо выяснить: в нем тут дело?"
– Вот и теперь ушли из жизни хорошие люди, – продолжал оратор. – И многие из нас укоряют себя, что не знали никого из них и даже не замечали… Горе не утешить словами. Могилы скроют погибших, но преступники живы! Их нужно найти и наказать! И я говорю: спите спокойно, дорогие товарищи! Ничто в жизни не проходит безнаказанно, и те, кто совершил это черное дело, еще встанут лицом к лицу со своими судьями, с нами, товарищи!
Заплакали, заголосили родственники, начали прощаться с покойными. Надсадно вступил оркестр, застучали молотки. И вдруг девушка в черном платке оттолкнула Ровского и с криком бросилась к гробу Куликова, упала на него.
– Юра… Ю-ю-ра-а-а-а, – закричала она. – Ю-ро-чка-а…
Ровский пытался ее оттащить, растерянно оглядываясь на окружающих, но не сумел, безнадежно махнул рукой и отошел. Через десять минут все было кончено, толпа разошлась, и пожилой кладбищенский сторож начал старательно собирать обрывки бумаг и окурки, накалывая их на острый железный прут.
Коля вышел за ограду кладбища, подождал. Вскоре подошли Витька и Маруська. Коля вопросительно посмотрел на них.
– У меня – ничего, – развел руками Витька.
– А я видела Длинного, – сказала Маруська. – Помнишь, в позапрошлом году он проходил по ограблению Шнейдерова, только улик не было.
– Помню, – кивнул Коля. – Матерый преступник. Он подходил к кому-нибудь?
– Нет, – Маруська покачала головой. – Он просто… смотрел, Коля. Как мы. Возьмем его, поговорим?
– Бесполезно. Он только смотрел, и все?
– Положил хвойные ветки во-он на ту могилу, – показала Маруська.
– Посмотрим. – Коля пошел по узкой дорожке, то и дело проваливаясь в снег.
На ржавом кресте топорщилась погнутая жестяная табличка: "Фекла Алексеевна Чеботарева. 1860 – 1910".
– Ну и что? – спросил Витька. – Вот ветки, которые он оставил.
Осмотрели ветки. Ничего подозрительного на них не было.
– А может, это его мать? – сказала Маруська.
– Или просто прикрытие на случай, если придеремся, – предположил Витька. – А приходил он за тем же, за чем и мы, – посмотреть и послушать.
– Вот и проверь, – сказал Коля. – Поручаю это тебе. Вы, братки, ничего не заметили? – Коля обвел своих помощников лукавым взглядом.
– Я – ничего, – опешил Витька.
– Я что заметила – доложила, – сухо сказала Маруська. – Я терпеть не могу твой нахальный тон! – взорвалась она. – Подумаешь, Нат Пинкертон! Скромнее надо быть, товарищ начальник опергруппы!
– Есть быть скромнее, – кивнул Коля. – Как эта девушка, ну та, что кричала над Куликовым, как она его называла?
– Юрой, – ответила Маруська. – Ну и что?
Коля молчал.
– А он… – вдруг сказал Витька. – Погодите. – Он открыл записную книжку. – А он… Николай? – Витька растерянно посмотрел на Колю. – Ничего не понимаю.
Маруська хлопнула Колю по плечу:
– Извини, товарищ начальник, я погорячилась. Покойник Колычев считал тебя гением УГРО, и он был прав. А ты будь справедлив: кто тебе первым сказал, что быть тебе наркомом внутренних дел? Кто? – Маруська явно старалась загладить свой выпад.
– Витя, – Коля улыбнулся, – возможно, в этом Длинном и в этом Коле-Юре – гвоздь всей истории. А может, мы и ошибаемся… Отнесись серьезно, лады!
– Есть, – покраснел Витька. – Вы не сомневайтесь. Я оправдаю.
Витька долго раздумывал, как выполнить поручение Коли, и решил начать не с архива и бумаг, а с дочери Ровского – Нины. Витька написал ей записку. Он писал, что ему кое-что известно о смерти Юры, и он желал бы рассказать об этом.
Встреча состоялась утром на Марсовом поле, на остановке трамвая. Девушка приехала на три минуты раньше условленного срока, и Витька отметил про себя, что ей, вероятно, очень интересна и важна эта встреча.
– Здравствуйте, – подошел он к ней. – Это я вам написал.
Она смерила его холодно-безразличным взглядом.
– Вы? Хорошо, говорите.
– Пройдемся? – предложил Витька.
Она пожала плечами, но послушно двинулась за ним.
– Я из УГРО. Вот мое служебное удостоверение. Вызывать к нам не хотелось, вот и написал записку. А на самом деле ничегошеньки я не знаю, – признался Витька. – Не сердитесь и расскажите, что вы знаете, ладно?
Она покачала головой:
– О чем рассказывать. Юру не вернуть, а убийцы… Бог их накажет.
– Бог накажет, если мы их ему представим, – без улыбки сказал Витька. – Я вижу, вы девушка хорошая, а я вас долго не задержу. Вот скажите, почему ваш Юра на заводе значился Николаем?
Она недоуменно взглянула на Витьку:
– Ей-богу, не знаю. Недоразумение, вероятно. Он – Юра. Юра Томич.
– Как это Томич, когда он – Куликов? – опешил Витька.
– Возможно, – сказала она безразличным голосом. – Только ни для меня, ни для Юры это уже ничего не прибавит и не убавит.
– Ладно, это наше дело, – сказал Витька. – А как вы с ним познакомились?
– На Сенном рынке. В прошлом году. Я по развалу книжному бродила, хотела комплект "Нивы" купить – за любой год, со скуки полистать. А он искал Лермонтова – какое-то редкое издание.
– Культурный сторож, этот ваш Юра, – заметил Витька. – Простой вахтер, а поди ж ты. Впрочем, это хорошо.
– Умер вахтером, а был… – она махнула рукой. – Это ни о чем не говорит – вахтер, князь, царь. Что в голове – это важно. Вы на Сытном рынке бываете?
– Редко. А что? – заинтересовался Витька.
– Сходите, поглядите, – посоветовала Нина. – Весной там княгиня Ширинская-Шихматова редиской торгует. Сама, между прочим, выращивает.
– А кем он… был? – осторожно спросил Витька.
– До революции? – уточнила она. – Юнкером Константиновского училища. – Она помолчала, видно было, что ей очень хочется сказать что-то еще, но она не решается. Витька заметил это.
– Давайте на откровенность, – улыбнулся он. – Вы на нашу встречу раньше на три минуты пришли. Я вижу, у вас наболело, недоговариваете вы. А зря.
– Вы думаете? – Она заколебалась. – Не знаю, не знаю.
– Я вам помогу, – сказал Витька и показал фото Длинного. – Знаете его?
Она скользнула взглядом по фотографии:
– Да, он к Юре иногда захаживал. Они служили вместе, Юра мне говорил.
– Когда, где?
– Не знаю. – Она виновато развела руками.
– Этот Длинный – тоже офицер? – осторожно спросил Витька.
– Право, не знаю. Если бы это был друг Юры, а то так, знакомый. Зачем мне знать? Извините, я должна идти.
Витька удержал ее за руку.
– Не пожалеть бы нам всем потом, – он заглянул ей в глаза. – Скажите, не томите себя. Вам легче станет.
Она заколебалась, но тут же вырвала свою руку из Витькиной:
– Прощайте…
Подошел трамвай. Нина побежала, прыгнула на подножку. Набирая ход, трамвай двинулся к Инженерному замку. Витька помахал Нине рукой и ушел. На человека в длинной кавалерийской шинели, который вскочил в первый вагон того же самого трамвая, Витька не обратил ни малейшего внимания. То ли издали не узнал, то ли просто не заметил.
А это был Длинный…
Накануне встречи Витьки и Нины Коля просидел в отделе всю ночь напролет – анализировал результаты экспертизы, изучал – в который уже раз – показания свидетелей. Поэтому утром он позволил себе поспать не до шести, как обычно, а до восьми. Когда проснулся, Маша собирала Генку в школу, кормила его завтраком.
– Локти на стол не ставь, – выговаривала она Генке. – Не шмыгай носом, горе мое. И в кого только ты такой уродился!
– В отца, – Генка хитро покосился на диван. – Он тоже сопит и чавкает, когда ест.
– Ну и брешешь, – Коля сел на диване и потянулся. – Сопеть я, может, и соплю, но это только когда у меня насморк. А чавкать… Это, брат, извини, ты придумал.
– Это факт! – обиделся Генка.
– Все! – прикрикнула Маша. – Коля, вставай, я ухожу.
Уже второй год Маша преподавала в соседней школе французский язык. Коля тоже пытался выучить язык – взялся за английский, но одолеть не смог и бросил. Маша никогда не упускала случая напомнить ему об этом. Вот и на этот раз она насмешливо посмотрела на мужа:
– Я тебе Конан-Дойля принесла. Шерлок Холмс… Полностью. – И, заметив, как радостно вспыхнули глаза Коли, добавила: – На английском. Ты ведь вот-вот осилишь?
– Да ну тебя, – в сердцах сказал Коля. – Дай срок, я и французский осилю! Времени сейчас нет.
– А его никогда не будет. Ты этого еще не понял?
– Преступность пойдет на убыль, – не слишком уверенно сказал Коля, – тогда я и наверстаю.
– А ты уверен, что она пойдет на убыль? – спросила Маша. – Я вот думаю: пока будет разрыв между уровнем жизни отдельных людей – будут и преступления. Всегда кто-то захочет иметь больше. И попытаться добыть это большее нечестным путем.
– Сложный вопрос, – сказал Коля. – Может, ты в чем-то и права. Но главное, я считаю, царизм оставил нам родимые пятна. В них все дело.
– А когда умрут носители родимых пятен, тогда чем ты будешь объяснять преступность?
– А она тогда будет? – спросил Коля.
– Не знаю. – Маша улыбнулась. – Разошлись, мужчины. До вечера.
…Коля встретился с Витькой у входа в управление.
– Что узнал?
– Есть кое-что. – Витька пропустил Колю вперед и добавил с плохо скрытой гордостью: – Недаром время терял.
– Расскажешь.
Когда вошли в кабинет, Коля позвонил Маруське, попросил зайти.
– Вот мои выводы, – Маруська раскрыла папку и протянула Коле лист бумаги, исписанный мелким, убористым почерком. – Обращаю твое внимание, что на гимнастерке Куликова – пороховой нагар!
– Неужели наган Иванова бьет так сильно? – удивился Витька. – Ведь метров с семи стрелял Иванов!
– Не стрелял, – оборвала его Маруська.
– А… а кто же? – оторопело спросил Витька.
Коля положил рапорт Маруськи на стол.
– Тот, кто стоял рядом с Куликовым. – Коля подошел к Витьке, добавил: – Помнишь, мы говорили о том, что мог быть пятый человек? Так вот, он был! Он застрелил Куликова в упор – оттого и нагар на гимнастерку Куликова попал. Он же, вероятно, и деньги украл.
– Кто же это? – недоверчиво спросил Витька.
Коля и Маруська рассмеялись.
– Знать бы, – сказала Маруська. – Но есть в твоем вопросе, так сказать, два подвопроса, сынок. Как преступник попал в запертую комнату? Почему его впустили? Замки-то целы.
– Может быть, это был свой человек? – загорячился Витька. – Его все знали, потому и впустили.
Коля с интересом взглянул на Витьку:
– А что? Есть резон. Как версия – годится. Значит, так: некто, назовем его Свой, сразу же после кассира Евстигнеева и вахтеров вошел в помещение кассы. Его не испугались, пустили.
– И прямо с порога он начал садить из нагана! – подхватил Витька.
– Подожди. – Маруська развернула план места происшествия. – Вот как были расположены трупы. О чем это говорит? Я написала в рапорте: о том, что Свой стрелял только в Куликова.
Витька схватил план:
– Точно! Куликов – его сообщник, я понял, мать! Куликов убил Евстигнеева и Анисимова, а неизвестный, "свой", одним словом, видит – дело сделано, деньги – вот они, зачем еще с одним человеком делиться? И шлепнул Куликова за милую душу!
– Молодец! – сдержанно похвалил Коля. – Я думаю, так оно и было. Считаем факт установленным: убийство совершил фигурант, которого мы в дальнейшем обозначаем кличкой Свой. Предположим, что деньги унес именно он. Каким образом? Ты, Маруся?
Маруська мучительно раздумывала о чем-то.
– Понимаете… Куликов запросто уложил двоих людей, хорошо ему знакомых. А мог ли он? Способен ли был? Что мы в сущности о нем знаем, чтобы быть уверенными: мог? Что это – он и никто другой! Витя, ты говорил с дочерью Ровского? Как она характеризует Куликова? И вообще, что ты узнал?
– Куликов Николай на самом деле Юрий Томич, – ответил Витька.
– Так-так… – заинтересованно сказал Коля. – Я ожидал нечто в таком смысле. Кто он по образованию, вообще давай подробности!
– Я так понял, что он окончил Константиновское училище, значит – офицер, – сказал Витька. – Но дочь Ровского, Нина, толком ничего не знает. А мать права. Томич этот – человек образованный, на Сенном развале первое издание Лермонтова искал. На бандита не очень похоже. Они Лермонтова редко читают.
– Значит, ты тоже сомневаешься, что Куликов убийца? – спросил Коля.
– Сомнительно, – кивнул Витька. – Одно против: Томич встречался с Длинным, Нина опознала фотографию. Я вижу – она чего-то недоговаривает, ну, пристал к ней, а она – молчок. А жаль.