В данный сборник вошли ранние рассказы Дафны Дюморье. Они захватывают читателя и отражают мысли, тревожившие автора на протяжении всей жизни.
Без этих рассказов не было бы и легендарных "Птиц", превращенных великим Хичкоком в подлинный киношедевр.
Главным же украшением сборника остается завораживающая "Кукла".
Содержание:
Об авторе 1
Предисловие 1
Восточный ветер 2
Кукла 4
Предисловие 4
Хвала Господу, Отцу нашему 7
Несходство темпераментов 11
Крушение надежд 13
Пиккадилли 15
Котяра 17
Мэйзи 19
Любая боль проходит 22
Уик-энд 24
Счастливая Лощина 26
А его письма становились все холоднее 28
Прилипала 30
Примечания 36
Дафна Дюморье
Кукла (сборник)
Об авторе
Дафна Дюморье (1907–1989) родилась в Лондоне. Ее отец, сэр Джеральд Дюморье, был известным актером-антрепренером, а дед Джордж Дюморье - писателем и художником. С ранних лет у девочки проявилась страсть к чтению. Вымышленный мир, описываемый в книгах, заворожил Дафну, и ее фантазия создала образ родственного по духу мужчины, близкого друга. Дафна Дюморье обучалась вместе с сестрами дома, а затем продолжила образование в Париже. В 1928 году она начала писать рассказы и статьи, а в 1931 году был издан первый роман "Дух любви". Затем вышли в свет биография отца и еще три романа. Но громкую славу принес роман "Ребекка", благодаря которому Дюморье заняла место в литературной элите и стала одной из самых популярных писательниц своего времени. В 1932 году Дафна Дюморье вышла замуж за майора Фредерика Браунинга. В этом браке родилось трое детей.
Помимо романов, перу Дюморье принадлежат сборники рассказов, пьесы и биографические книги. Многие известные романы писательницы легли в основу фильмов, которые впоследствии получили престижные награды. В 1969 году Дафна Дюморье стала кавалером ордена Британской империи. Большую часть жизни она провела в графстве Корнуолл, где развивается действие многих ее романов. Умерла Дафна Дюморье в 1989 году. В некрологе Маргарет Форстер пишет: "Ни одному из известных писателей не удавалось с таким блеском выйти за рамки определенного жанра… В ее произведениях полностью выдержаны все сомнительные критерии популярной литературы, однако при этом неукоснительно соблюдаются и строгие требования, предъявляемые "большой литературе". Качество, которым обладают лишь очень немногие авторы".
Предисловие
Итак, вы дочитали до конца рассказ "Кукла" и будто застыли, онемев от ужаса, у двери в полутемную комнату, где черноволосая Ребекка (да-да, это имя на некоторое время ввело в заблуждение, и так же, как я, вы пытались найти ключ к разгадке) пребывает в состоянии безумного сексуального возбуждения. Она лежит на тахте вместе со своим партнером, куклой в человеческий рост по имени Джулио, которая мерзко ухмыляется и кривит влажные темно-красные губы. Вы взволнованны, сбиты с толку и чувствуете себя весьма неуютно. Механическая кукла с подвижными частями тела? Об этом ли хотела рассказать автор? Да и существовали ли подобные игрушки в двадцатые годы прошлого столетия? Жутко и странно. Или, возможно, вы не так поняли смысл рассказа? Перечитываете его, поражаясь фантазии совсем юной писательницы, придумавшей такой сюжет.
Дафна Дюморье написала "Куклу" в двадцатилетнем возрасте. Первое произведение, написанное в Фоуи, куда она сбежала от распрей в семье, погрязшей в сплетнях и театральных интригах. Эта история повествует об одержимости страстью, и тайные желания и страхи, тревожащие разум молодой писательницы, просачиваются на страницы как вино сквозь воду.
Меня озадачило описание влажных красных губ Джулио, но потом, желая разобраться в сюжете рассказов, я прочла мемуары Дафны Дюморье "Я в юности", где она пишет, что первые поцелуи украдкой с кузеном Джеффри (который был старше на двадцать два года и успел дважды жениться) напоминали поцелуи Джеральда, ее отца. "Странное дело, все равно что целоваться с папой", - признается писательница. И тут я стала размышлять над именем "Джулио". Почти что "Джулиус", отец, питающий греховную, кровожадную страсть к собственной дочери в самом скандальном одноименном романе Дюморье, опубликованном пять лет спустя, в 1933 году.
Проблемы, волновавшие юную Дафну Дюморье, отчетливо просматриваются во многих ранних рассказах, и настоящий сборник, с моей точки зрения, самый интригующий и захватывающий, не является исключением. Фанатичная любовь к недоступной женщине, постыдные сексуальные отношения и использование различных средств для удовлетворения сексуальных потребностей, а также стремление к уединению, с одной стороны, и желание общаться с людьми, с другой, - все эти темы, освещенные в выдающихся произведениях более позднего периода, находятся здесь в зачаточном состоянии.
Неудивительно, что Джеральд Дюморье играет важную роль и его образ принимает угрожающий вид. Дафна бежала из Лондона и просила разрешения остаться в Корнуолле не только чтобы писать книги, но также желая избавиться от маниакальной любви отца, чьи подогреваемые вином вспышки ярости и обвинения причиняли страдания. Невинная детская игрушка превращается ночью в нечто вульгарное и постыдное, и это, вероятно, объясняет переживания юной девушки, открывшей для себя "порочный экстаз секса". Чувство вины, подобное несмываемому пятну, ярко выражено у героинь более поздних произведений, в частности у Хесты из второго по счету романа "Прощай, молодость", и, конечно же, у первой миссис де Винтер из "Ребекки", где оно проявляется в виде нимфомании.
"Кукла" не единственный рассказ, где таится скрытый намек на ситуацию, в которой отец не хочет, чтобы любимая дочь взрослела и отдалялась от него. Возможно, "Восточный ветер" - самый сильный рассказ в сборнике. Дафна Дюморье написала его в девятнадцатилетнем возрасте. И снова в нем идет речь о разрушении. На сей раз непорочным раем является одинокий остров, отрезанный морем от большого мира. Местное население, подобно малым детям, пребывает в счастливом неведении и не подозревает о бушующих вокруг страстях. Гатри и Джейн чужды желаниям, и все идет хорошо, пока внезапно не меняется ветер. И тогда "будто демон сорвался с цепи и обрушился на остров" или змей-искуситель обжег его пропитанным чувственностью дыханием, что привез с востока чужой бриг со смуглыми моряками и изобилием бренди. Пробуждается вожделение, и Джейн, испытывая сладострастный трепет, оглядывается по сторонам из боязни, что ее состояние заметил муж, и впервые в жизни чувствует себя виноватой. Рассказ заканчивается жестоким убийством, так как не ведающую порока землю разрывает на части неистовый зов плоти, который не может остаться безнаказанным.
В таком же неприглядном виде предстает вспышка сексуальности и в рассказе "Котяра", где достигшая половой зрелости дочь с изумлением обнаруживает, что мать отрекается от нее и отказывает в защите, видя в ней соперницу. На сей раз речь идет о Мюриэл Дюморье, матери Дафны, чье хорошо известное двойственное отношение к средней дочери описывается в самых мрачных красках. И шутливые слова во время праздника: "С каждым днем ты все больше становишься похожей на мать. Как замечательно для вас обеих" - звучат проклятием.
Многие из рассказов в сборнике были написаны за зловещими стенами Кэннон-Холла, фамильного гнезда в Хэмпстеде, где Дафна Дюморье жила до двадцати двух лет. Даже после того как обнаружилось, что успокоить ее мятежную душу может только разрешение остаться в Фоуи и писать книги, по окончании каникул девушке было велено вернуться в Лондон. А там стремление родных ограничить свободу вызывает возмущение, о чем Дафна Дюморье и пишет в мемуарах "Я в юности". Она смотрит на окружающих сквозь "завесу ненависти", которая проникает в рассказы и становится почти осязаемой, будто слышишь, как писательница бормочет между строк оскорбительные замечания, характерные для любого, кто пытается заниматься литературной деятельностью в лоне семьи. "Доброй ночи, дорогая", - говорит героиня рассказа "Любая боль проходит" убитой горем подруге. Нежно целуя несчастную и гладя по залитому слезами, искаженному страданием лицу, она вдруг испытывает безумное желание рассмеяться.
Битву за право жить в Фоуи и писать книги удалось выиграть на двадцать третьем году жизни. К этому времени были опубликованы два рассказа, включенные в настоящий сборник: "Хвала Господу, Отцу нашему" и "Несходство темпераментов". В рассказе "Хвала Господу, Отцу нашему" тщеславный, любящий позлословить священник не спешит претворять в жизнь принципы, которые проповедует. Возможно, он является заготовкой образа безнравственного викария в романе "Трактир "Ямайка"". "Несходство темпераментов" - история мужчины, которому порой требуется уединение, и женщины, вцепившейся в него мертвой хваткой и пытающейся проследить каждый шаг. Здесь проявляется способность автора существовать одновременно в двух ипостасях, благодаря чему читатель воспринимает слова, произносимые героями вслух, и одновременно проникает в их тайные мысли. Этот особый дар чудесным образом проявился впоследствии в романе "Паразиты".
В некоторых из ранних рассказов повествование ведется от лица мужчины, в двух - от имени потрепанных жизнью проституток. И как ни старается автор спрятать свои переживания за мужским костюмом или слишком коротким облегающим атласным платьем, наружу проступает боль, вызванная собственническим отношением Джеральда и покорной снисходительностью Мюриэл к его многочисленным романам, и скрыть ее не удается.
"Ребенок, которому судьбой предназначено стать писателем, реагирует на любое дуновение ветерка", - пишет Дюморье в книге воспоминаний "Я в юности". Из ранних рассказов видно, как сознание наблюдательной нервной девочки, имеющей обыкновение до крови грызть ногти, так что однажды пришлось даже обратиться за помощью к врачу, формируется в условиях постоянной настороженности в ожидании предвестников бури. Когда всякий раз в преддверии очередной трагедии с замирающим сердцем ловишь на лице матери страдальческое выражение "нет, детям этого знать не надо". Сквозь цинизм рассказов "Уик-энд", "А его письма становились все холоднее" и "Любая боль проходит", где жестокосердные мужчины и несчастные женщины утверждают, что в любви не бывает счастливых финалов, просматривается проницательный юный ум со слабой верой в возможность любви и счастливого брака. Все это было бы невыносимо горько, если бы не полные восхитительного юмора меткие наблюдения, как в случае со стоящим у алтаря женихом, который смотрит на невесту, как пекинес на плитку шоколада.
С самого начала Дафну Дюморье отличала способность подарить читателю радость переживать прошлое и будущее сквозь призму иллюзорного настоящего, что отчетливо видно на примере полного удивительных пророчеств рассказа "Счастливая Лощина", опубликованного в ежемесячном журнале "Иллюстрейтед Лондон ньюс" в 1932 году. Подобно призраку, неотступно преследующему будущее самой писательницы, в рассказе присутствует атмосфера неотвратимости, фантастическая интуиция и предвидение грядущих событий на грани галлюцинаций, как в ее самом знаменитом романе, так и в реальной жизни. Здесь перед нами впервые предстает поместье Мэндерли. Героиня рассказа не может понять, почему оказывается во власти событий, случившихся в прошлом, которого она не переживала. Мятущаяся истерзанная душа обретает покой лишь во сне, где можно прижаться щекой к гладкой белой стене заветного дома, ставшего неотъемлемой частью жизни и завладевшего всем ее существом.
В сборник вошли более и менее удачные рассказы, но все они захватывают читателя и отражают мысли, тревожившие Дафну Дюморье на протяжении всей жизни. В ранних произведениях отчетливо видно умение автора проникнуть в психологические глубины, что впоследствии проявится еще ярче на примере героев будущих романов и биографий. А в этом сборнике попытки психологического анализа сосредоточены на ее собственных переживаниях.
Секс и страсть в сочетании с завистью и чувством вины - вот чего я ждала от Дафны Дюморье, когда вместе с другими возомнившими себя несчастными подростками зачитывалась ее книгами. А ведь именно в этом юном возрасте она начала писать свои первые произведения. Неужели же секрет ее популярности скрывается между строк ранних рассказов, таких как "Кукла" и "Восточный ветер"? И из глубин сознания каждого из нас мерзко ухмыляется Джулио? Может ли чувство стыда, принявшее изысканно-обостренный характер в более поздних произведениях, стать не индивидуальным, а всеобщим? Вот какие вопросы задавала я себе, перечитывая страницы, принадлежащие перу юной писательницы. К моменту их написания она уже начала выбираться из панциря одиночества и в то же время искала места, куда можно спрятаться, стремясь к уединению и свободе среди плеска морских волн, где можно полностью посвятить себя писательскому труду. И после опубликования первых рассказов Дафна Дюморье наконец получила такую возможность.
Полли Сэмсон
Восточный ветер
Примерно в сотне миль западнее островов Силли, вдали от главного морского пути, притаился скалистый островок, названный в честь святой Хильды. Бесплодный, не радующий глаз кусочек суши, покрытый крутыми утесами, уходящими глубоко в воду. В гавань ведет узкий, как ручей, залив, похожий на прорезанную в скале черную щель. Остров вздымается из морской бездны причудливым колючим обломком, величественным в своем одиночестве, бесстрашно подставляя угрюмый лик всем четырем ветрам. Словно неведомая сила в минуту страшного гнева вышвырнула его из недр Атлантики, навеки оставив дерзкий осколок противостоять яростной стихии. Более ста лет назад лишь немногие знали о его существовании, и моряки, заметив черный контур на горизонте, принимали остров Святой Хильды за скалу, возвышающуюся подобно одинокому часовому среди океана.
Население Святой Хильды никогда не превышало семидесяти человек. Все они были потомками первых поселенцев, приехавших с островов Силли и западной части Ирландии. Единственным средством к существованию служили рыбная ловля и земледелие. С появлением радио и берегового катера, что приходит на остров каждый месяц, жизнь существенно изменилась. А тогда, в середине девятнадцатого века, связь с Большой землей порой отсутствовала по нескольку лет, и люди деградировали, превращаясь в покорное апатичное стадо. Таков неизбежный результат браков между родственниками. Не было ни книг, ни газет, и даже маленькая часовня, построенная первыми поселенцами, пришла в запустение. Год за годом неспешно текла скучная жизнь, без новых лиц и свежих мыслей, способных нарушить привычное однообразие. Иногда на горизонте мелькал парус, и глаза островитян загорались любопытством, но неизвестный корабль, подобно далекому призраку, медленно таял в туманной дымке, предаваясь забвению.
Коренное население острова Святой Хильды состояло из людей миролюбивых, рожденных для безмятежного существования без тревог и волнений, такого же монотонного, как плеск разбивающихся о берег волн. Они ничего не знали о мире, находящемся за пределами маленького кусочка каменистой земли, где самыми важными событиями являлись рождение и смерть, да еще смена времен года. Человеческие страсти и великие горести обходили их стороной, а желаниям, что томились в неволе в потайных уголках души, так и не суждено было увидеть свет. Счастливые в своей слепоте, они, подобно детям, радостно брели ощупью в темноте, не стремясь найти выход из окружающего мрака. Внутреннее чутье безошибочно подсказывало, что на неведении зиждется благополучие, в котором нет места необузданным порывам и неистовству, где безраздельно царит не нуждающаяся в словах умиротворенность. Люди обычно ходили, потупив глаза в землю, так как устали смотреть на пустынное море без единого суденышка и на не меняющееся годами вечно одинаковое небо.
На смену лету приходила зима, дети взрослели, превращаясь в мужчин и женщин, - а больше, собственно, ничего и не происходило. Далеко-далеко раскинулись неведомые земли, где обитали чужие непонятные люди. По слухам, они вели суровую жизнь, и мужчинам приходилось бороться за существование. Иногда кто-нибудь из островитян отправлялся на лодочке в сторону Большой земли, обещая вскоре вернуться и поведать, что творится в мире. Возможно, его поглощала морская пучина или подбирал проходящий мимо корабль, но назад так никто и не возвратился. Ни один человек. Даже редкие суда, бросавшие якорь в гавани Святой Хильды, вскоре навсегда исчезали в морской дали.
Будто и не существовало на свете острова Святой Хильды, а был он лишь пригрезившимся сновидением, плодом воображения моряков, что вздымается в полночь из бездны и, бросив вызов миру живых, снова исчезает в пучине. А спустя годы внезапно выныривает из забвения и мелькает ошеломляющей вспышкой в покрывшемся пеплом сознании, подобно давно умершему воспоминанию. Но для местных жителей именно остров Святой Хильды и являлся реальностью, а изредка проходящие мимо корабли - бесплотными привидениями.
Весь белый свет сосредоточился на родном острове, а дальше - туманная, опасно ускользающая неопределенность. Настоящая жизнь проходила среди бесплодных скал и заключалась в общении с землей и рокоте волн, разбивающихся об утесы. В это верили непритязательные робкие рыбаки и забрасывали днем свои сети, а вечером сплетничали на пристани, никогда не задумываясь о землях, что находятся за морем. На рассвете мужчины снова отправлялись ловить рыбу, а когда сети были полны, возвращались домой и взбирались по крутой тропинке, ведущей к полям. Там они с флегматичным терпением обрабатывали землю.
У самой кромки воды сгрудились хижины, где на каждую семью приходилось не больше двух комнат. Склонившись над очагами, женщины с рассвета до наступления сумерек готовили еду и чинили мужчинам одежду, дружелюбно переговариваясь между собой.
На высокой скале особняком от остальных стояла хижина, выходившая окнами на бухту. Сейчас вместо нее возвышается уродливое здание радиостанции, но шестьдесят лет назад здесь находился дом старосты рыбаков острова Святой Хильды. Гатри и его жена Джейн жили, подобно детям, довольные друг другом, не ведая о страстях и страданиях.
С наступлением сумерек Гатри поднимался на утес и смотрел на море. Внизу, в бухте, покачивались на воде рыбачьи лодки, причалившие на ночь к берегу. Мужчины собирались на набережной и болтали о своих делах. Гатри слышал их голоса, к которым примешивался детский гам. Маленькая пристань была скользкой от брызг, рыбьей чешуи и крови. Из труб поднимался дым, извиваясь в воздухе тонкими синими струйками. Вскоре из хижины выходила Джейн и, приложив руку к глазам, всматривалась в даль в поисках мужа.
- Спускайся скорее! - звала она. - Ужин давно готов и скоро станет несъедобным.