* * *
Я очнулся от того, что кто-то закричал.
Отдышался, вытер пот со лба. Охлопал карманы в поисках сигарет и тут же сам на себя злобно выругался: времени и так нет, а я думаю о какой-то ерунде.
Часы показывали без пяти двенадцать. Я обернулся. На заднем сиденьи сидел белокурый кудрявый мальчик и улыбался:
- Ты отвезешь меня к отцу?
Я замялся в нерешительности:
- Да… То есть… Я хочу сказать… Я и есть - твой отец.
Он звонко рассмеялся:
- Ха-ха-ха! Ты врешь! Я знаю, что ты врешь!
Я вдруг сильно обрадовался от того, что моя бездарная, неуклюжая ложь оказалась ненужной. Я даже вздохнул облегченно:
- Конечно, вру. Это я так… Пошутил. Но обещаю, что мы найдем твоего отца. А если я чего обещаю - то обязательно делаю. Понял?
- Ага! - от нетерпения он подпрыгнул на месте.
- Ну тогда - поехали! - я завел машину и вырулил на шоссе. Выкрутил руль влево и дал газу до упора. Из-под задних колес вырвались фонтанчики щебня; маленькие камешки забарабанили в днище; над обочиной поднялись белые столбы придорожной пыли.
- А-а-а! - заорал мне на ухо сорванец и снова залился счастливым смехом.
Издалека послышался надсадный гул мощных моторов, рассерженное шуршание шин по пересохшему асфальту и обрывки веселой мелодии, разбросанные ветром как попало, безо всякого порядка. Навстречу нам, плавно покачиваясь, неспешно катились разноцветные фургоны передвижного цирка шапито. Они ехали в город, а мы - прочь от него…
* * *
Можете смело входить в подъезд - там лежит только мой окоченевший труп, а сам я далеко, ох, как далеко!; серая лента дороги медленно наплывает и, раскрученная колесами, стремительно убегает вдаль, куда-то за спину, а мы все едем и едем, и никак не можем остановиться; мы веселы и счастливы - я и кудрявый белобрысый мальчишка, чье хрупкое тело наспех закидано сухими трескучими ветками в безымянном лесном овраге…
Видно, не было для нас другого расклада…
Человек с крылышками на плечах
Смешно… Право же, смешно! Вы представляете, что он мне сказал! Он сказал… Он сказал: "Все могло бы сложиться совсем иначе, мой мальчик…" Ха! Иначе! Если бы я знал заранее! Нет, хорошо, конечно, иметь ангажемент в Лас-Вегасе и носить маленькие крылышки на плечах, но если бы я знал заранее, какую цену придется за это заплатить!
Впрочем, ладно. Обо всем по порядку. Только сначала выпью - чтобы немного успокоиться.
Ну вот, теперь можно начинать.
* * *
История эта приключилась не так давно - прошлым летом. Мы переезжали в Энск - впереди была неделя гастролей в маленьком, пыльном, Богом забытом городишке.
Васильич - иллюзионист, шпрехшталмейстер и директор труппы в одном лице - считал, что дольше недели задерживаться в Энске не стоит: какие летом сборы? Так, одни слезы - на еду бы заработать. И он был, как всегда, прав. Да и программа, говоря откровенно, ничем особенным не блистала: никаких рекордных трюков, никаких новых номеров. С такой программой только по глубинке и чесать. Ну так ведь Энск - город-то не столичный.
Ребята в труппе подобрались хорошие, душевные. Но, положа руку на сердце, артисты - никудышные. Не тот уровень. Давно уже пора в утиль с их устаревшими номерами. Вы, конечно, спросите: "А сам-то ты как туда попал?" Отвечу: "Случайно". То есть, не совсем чтобы случайно - тройное сальто я тогда еще не делал. Не мог. А таких, которые двойное крутят - хоть пруд пруди.
Ха! Может быть, вы еще не поняли, о чем идет речь? Ну что ж, тогда объясню.
Я - воздушный гимнаст. Видели, наверное, такой номер: над манежем натянута сетка, а под куполом качаются на трапециях бесстрашные парни. Самый большой и сильный болтается вниз головой и всех ловит - это ловетор. А тот, что поменьше - летает туда-сюда, да еще и крутиться в полете успевает. Так вот я - тот, что поменьше. Центральное лицо в аттракционе. Ловетора можно найти другого, а вы попробуйте найти хорошего летающего!
Высшим достижением на сегодняшний день считается тройное сальто. Во всем мире гимнастов, которые умеют его делать, можно по пальцам пересчитать. На самым первым был Майкл Йорк: поэтому у него на обоих плечах - татуировка с изображением маленьких таких крылышек, наподобие ангельских. Майкл и сейчас выступает - в одном из казино в Лас-Вегасе. Он летает чисто - приходит прямехонько "руки в руки". А вот "Кабаретос", например, тоже делают три оборота, но там ловетор сначала ловит гимнастку за плечи, а уж потом перехватывает обычным хватом, за запястья.
А я вот что-то никак не мог приспособиться - то раньше времени "раскрывался", то позже. Ну, и промахивался мимо партнера. Но лучше уж совсем мимо пройти, чем одной рукой зацепиться: развернет, тогда попадешь не в середину сетки, а на край. А с края - выбросит вбок, и перевернуться не успеешь, до манежа-то - два с половиной метра. Тут вся надежда - на шпрехшталмейстера да на униформу; может, спину кто подставит, спассирует тебя, чтобы "раскрытым" не упал, а не то - прощай, позвоночник! Здравствуй, инвалидная коляска!
Конечно, там, наверху, об этом не думаешь. Думаешь о программе, да о том, чтобы кураж не упустить.
За час до представления разомнешь все косточки, загримируешься и ждешь, к телу прислушиваешься - каждой мышцей играешь.
Ведь обычно как? Артист должен быть готов к выступлению за два номера: не дай Бог, если по ходу что случится - придется выходить на манеж раньше. Паузу-то коверный заполнит; а публика - номера ждет.
С нами - другое дело. Наше выступление - после антракта, во втором отделении. Надо сетку натянуть, проверить все трапеции, штамберты, растяжки; свет приглушить, чтобы не слепил, не сбивал с толку. И все это - за пятнадцать минут, пока зрители на площадке перед шапито фотографируются в обнимку с шимпанзе да сахарную вату кушают.
Так что мы всегда в свою очередь выходим. Ну, тут, конечно, марш. Фанфары, музыка! А мы тем временем карабкаемся по веревочным лестницам на самый верх и оттуда приветствуем публику. Ловетор начинает раскачиваться на своем штамберте, а я - держусь одной рукой за трос растяжки, другой - за трапецию; подгадываю момент, чтобы попасть в унисон. И вдруг - срываюсь со своей приступочки и несусь вниз! Затем - вверх! Затем снова - вниз-вверх, вниз-вверх, и на излете - подаю тело вперед, отпускаю трапецию, и давай крутить! Сначала - простые трюки. Сальто, потом сальто с пируэтом, с двумя пируэтами, и так далее.
Короче, по нарастающей. А завершает выступление - под барабанную дробь, все как положено! - двойное сальто с двумя пируэтами.
А тройное - ну не мог я сделать! Не получалось!
А как хотелось! Я потерял покой, тренировался сутками напролет - и все впустую! Совершенно измученный, забывался коротким, беспокойным сном, и мне казалось, что секрет разгадан! Дрожа от радостного возбуждения, я просыпался и снова принимался работать, и делал-таки три оборота, но раскрывался не вовремя… и опять падал в сетку…
А Майкл Йорк медленно проплывал над самым дном перевернутой чаши купола, трижды - легко и непринужденно - переворачивался, изящно - словно выныривал из пучины на поверхность - выходил из группировки, и в тот же миг двадцать цепких пальцев - его и ловетора - крепко сплетались на жилистых запястьях партнера, образуя мертвый замок, и согнутые в локтях руки мягко пружинили, гася инерцию опасного трюка, и на рельефно очерченных дельтовидных мышцах Майкла трепетали индиговые крылышки.
У меня "эполеты" не меньше, но знаков отличия нет. Не заслужил пока - летаю хуже. И конечно, я страшно ему завидовал. Не просто завидовал - а продолжал настойчиво работать. Или сделаю три оборота - или сдохну! Другого расклада нет! Я сам так решил…
* * *
Мы переезжали в Энск.
Обычно во время переездов я стараюсь отдохнуть, а в тот день почему-то не мог сомкнуть глаз. Отчаявшись уснуть, я сел за маленький столик и принялся смотреть в окошко. Горячий, окрашенный дизельным выхлопом ветерок лениво трепал несвежую выцветшую занавеску.
Пустынная дорога, разомлев и размякнув от сумасшедшей жары, нехотя валилась под колеса наших грузовиков.
Из раскаленного репродуктора, стоявшего на крыше головной машине, словно из опрокинутой набок урны, сыпались обрывки полузабытых мелодий: самая свежая из них была старше меня лет на пять.
Вдруг протяжный рев автомобильного мотора резкой и тревожной нотой перекрыл всю эту какофонию; я стал внимательно вглядываться, пытаясь определить источник звука: красная "копейка", истерично повизгивая шинами, неслась навстречу цирковой колонне.
Я хорошо рассмотрел сидящего за рулем молодого мужчину; как мне показалось, он немного нервно улыбался. На заднем сиденьи прыгал белобрысый кудрявый мальчишка; он что-то кричал мужчине на ухо, и тот виновато пожимал плечами.
"Копейка" промелькнула мимо моего фургона и скрылась из виду. Куда он так торопился? Погони за ним не было, а от себя - все равно не убежишь. Это уж точно, можете мне поверить…
* * *
Почему так хорошо запомнилась эта случайная встреча на дороге? А черт его знает! Сам не пойму. Просто врезалась в память, и все тут.
В общем, мы прибыли в Энск.
* * *
Странствующая труппа вынуждена экономить на униформе. Когда приходится разворачивать на новом месте шапито, работают все: с раннего утра и до того момента, пока шатер не будет стоять на центральной площади.
Затем самые молодые (и я в том числе) бегут расклеивать афиши - не очень крепко и желательно повыше, чтобы часть из них можно было потом аккуратно снять. Опять же - экономия!
Наш номер (скажу без ложной скромности) - гвоздь программы. Первое отделение обычно завершает Васильич - у него нет сложной иллюзионной аппаратуры, поэтому антракт для специальной подготовки ему не нужен.
Васильичу уже далеко за шестьдесят, но он все еще молодится: красит волосы и носит корсет старинной выделки - из китового уса. Уверяет, что когда-то давно у него был роскошный аттракцион - дрессированные львы. Говорит, что животные погибли от голода в годы войны, и он, потрясенный мучениями царственных питомцев, поклялся никогда больше не работать со зверями. При этом неизменно добавляет, что с тех пор не представляет свою жизнь без риска - поэтому бреется только опасной бритвой.
Он рассказывает это без тени улыбки, с абсолютно серьезным лицом, но никому и в голову не приходит заметить явное несоответствие дат: ведь в сороковом ему еще и десяти не было.
По-моему, он нарочно все придумывает, чтобы заранее направить возможные сплетни и пересуды в удобное для себя русло - лишь бы поменьше болтали о другом - о его романе с новой, специально на один сезон взятой ассистенткой ("внучатая племянница", - так рекомендовал ее старый сатир.) Племяннице слегка за тридцать, у нее полноватые гладкие ноги, большая грудь, осыпанная множеством родинок, и черные усики над пухлой губой. Когда Васильич смотрит на свою "родственницу", мне кажется, что он сейчас начнет облизываться.
Еще у нас есть силовой жонглер - Юра Козупеев, (за глаза - просто Козупей), выступающий под псевдонимом Кузнец Вакула. Его внушительные мышцы уже немного заплыли жиром. Юре за сорок, на манеже он тяжело дышит, сильно потеет и, случается, попукивает - шутка ли дело, в последний раз он заказывал себе реквизит пятнадцать лет назад, но силы-то уже не те, что прежде, а на новые позолоченные шары и гири - денег нет. Юра хочет красиво уйти - отработать прощальный сезон если не за границей, то хотя бы в Москве, при полных аншлагах, но пока никто не приглашает, вот он и держится из последних сил - по-детски наивно полагая, что финал его артистической карьеры обязательно будет таким же блестящим и громким, как в свое время - дебют. Честно говоря, бывает жалко смотреть, как Юра работает свой номер: глаза наливаются кровью, колени дрожат, на шее вздуваются толстые синие вены - в движениях никакой легкости, только неимоверное напряжение и огромная усталость, а длинные рыжие косицы спутанных волос, торчащих из подмышек, блестя и переливаясь каплями пота в беспощадном свете софитов, придают Юриным движениям вялую комичность.
Что же касается смеха… Он звучит постоянно, когда на манеж выходит Сержик - наш коверный Серега Авдеев. Вот уж мастер! Жонглирование, эквилибр, свободная пластика, музыкальная эксцентрика - любой цирковой жанр ему по силам! Сержик замечательно играет на скрипке - старой, поцарапанной, расколотой и снова склеенной его золотыми руками. А какая потрясающая органика! Он абсолютно естествен - в каждом жесте и в каждой гримасе. Но…
Если бы не было этого извечного "но", Сержик давно бы уже имел ангажемент в Монте-Карло.
Пьет он сильно… Причем "сильно" - это очень мягко сказано.
Васильич запрещает Сержику выходить в город - он так и ночует в цирке, закутавшись в занавес. И все равно: стоит хотя бы на минуту ослабить внимание - а Сержик уже лыка не вяжет!
Итак, мы прибыли в Энск…
* * *
Я прекрасно помню все события, случившиеся потом, помню буквально по минутам - потому что не раз и не два старательно воскрешал их в своей памяти, пытаясь разобраться: где же она, высшая точка моей траектории?
Понимаете, вся эта история очень смахивает на обычное сальто: вот летишь спиной вперед, выше и выше, затем - раз! - и уже летишь вниз.
Но в точке переворота на какую-то ничтожную долю мгновения утрачиваешь ориентацию в пространстве и контроль над собственным телом - поэтому ее еще называют мертвой точкой.
И вот я хотел уяснить: где же она, мертвая точка в моей истории?
В какой момент произошел переворот?
Теперь-то я знаю. Но сначала я этого не понимал…
Я еще маленько выпью, вы не возражаете?
* * *
Ну да… Первые два дня все было ничего. К счастью, самые худшие предположения Васильича не оправдались, и во вторник мы работали уже два представления: утром и вечером.
А вот в среду-то все и началось. На сцене появились сразу три новых действующих лица, и каждому из них суждено было сыграть очень важную роль.
Первым пришел Костыль - местный энский "авторитет". Высокий, худой, желтолицый, в мятых брюках и дорогих, но нечищеных ботинках. На его лице играла презрительная улыбка. Костыля сопровождала грозная свита: пара здоровенных тупиц, угрюмо озиравшихся по сторонам.
Мы давно привыкли к подобным визитам. В каждом городке и даже городишке обязательно существует свой местный (точнее сказать - местечковый) "авторитет". От столичных бандитов подобная публика отличается, как трактор от "Мерседеса". Обычно с ними достаточно откровенно поговорить: взять лист бумаги, перемножить количество кресел в шапито на стоимость билета и затем разделить пополам, а то и на три (полный зал бывает очень редко). Чаще всего приходится наблюдать следующую реакцию - провинциальные мафиози долго чешут репу, а потом удивленно спрашивают: "А зачем вы вообще этим занимаетесь? Чего мотаетесь-то впустую?", на что получают честный ответ: "Мы так живем. Это - наша жизнь."
Костыль остановился на пороге служебного входа и брезгливо поморщился, втянув ноздрями резкий неистребимый запах бродячего цирка. В этот момент дверной проем загородила огромная фигура Юры Козупеева. Силач уныло жевал куриную ногу. По условиям контракта - для поддержания мышечной массы - ему полагалось бесплатное дополнительное питание: одна курица и один килограмм творога каждый день.
Юра задумчиво смотрел на незваных гостей сверху вниз.
- Эй! Кто у вас здесь главный? - грубо спросил Костыль.
Юра нахмурился - он всегда так делал, когда размышлял о чем-то серьезном.
- Я так полагаю, что я, - после долгой паузы рассудительно изрек Козупей и снова замолчал. - Хотя почему-то далеко не все придерживаются этой точки зрения, - честно добавил он некоторое время спустя и вдруг смущенно спрятал за спину руку, сжимавшую обглоданную кость.
- Эй ты, клоун, - рассердился Костыль, - я спрашиваю, где директор?
- Я - силовой жонглер, - с достоинством сказал Юра, тщательно подбирая каждое слово. - А директор - у себя, - он потерял всякий интерес к дальнейшему разговору с наглым визитером, развернулся и неспешно пошел в гримерку.
Костыль опешил. Он растерянно озирался по сторонам, выискивая, к кому бы еще обратиться.
Внезапно, будто из под земли, появился Васильич. Он всегда возникал неожиданно, как и подобает артисту его жанра.
Васильич все понял без слов:
- Вы ко мне? Пойдемте в кабинет, поговорим. А ребята ваши пусть здесь подождут, хорошо? У меня кабинетик маленький, все не поместимся, - и, мягко пресекая возможные возражения, спросил, - а вы уже были на нашем представлении? Еще нет? Приходите, обязательно приходите. У вас есть детишки?
Через полчаса Васильич снова показался на пороге - с Костылем под ручку. От них пахло коньяком, они улыбались друг другу, словно старинные приятели.
- Так, значит, в воскресенье уже уезжаете? - говорил Костыль.
- Да, - виновато улыбаясь, кивал Васильич.
- А то - это… Оставайтесь! Пусть будет у нас в Энске свой цирк. Я договорюсь, с кем надо, - убеждал Костыль.
- Прогорим, - ласково отвечал Васильич. - Ходить никто не будет. На неделю всего приехали, и то - сборов никаких. Хватило бы, чтобы за аренду заплатить. Да на бензин.
- Ничего, - убежденно говорил Костыль, - мы сегодня вечером придем. Все придем.
- Приходите! - с наигранной радостью восклицал Васильич. - Будем ждать. Я вас встречу. Посажу на лучшие места.
- Да ладно. Чего там? - возражал Костыль. - Билеты мы сами купим. Деньги есть. Это хорошо, что вы приехали. А то у нас культурно отдохнуть негде. Сходить-то некуда. Только в театр - драматический, но там ведь со скуки помрешь. Восьмой год одно и то же играют. "Быть или не быть?" Тоже мне, проблема. Вот "пить или не пить?" они не спрашивают, квасят все: от главного режиссера до последнего осветителя, а "быть или не быть?" их, понимаешь, страшно интересует. Еще, правда, есть у нас казино - как во всяком большом городе. Но там вообще - скука смертная. Посетителей почти не бывает, а с самим собой резаться в рулетку - последнее дело. Я в этом казино, видишь ли - хозяин. А вот цирк - это хорошо. Это то, что нужно.
- Милости просим! - кланялся Васильич.
Костыль в сопровождении свиты сел в машину и уехал. Васильич стер улыбку с лица и пошел мыть руки. Цель была достигнута: Костыль хотел обложить нас данью, но передумал - благодаря блестящему умению Васильича убеждать любого собеседника.
Первый крутой поворот в этой истории был пройден благополучно. Второй не заставил себя долго ждать.