Чувствуя бессмысленность дальнейшего пребывания в чужом доме, Климов с тоской подумал, что, хотя Владимир Шевкопляс и похож чем-то на Елену Константиновну, особенно высоким чистым лбом и лепкой губ, сравнение еще не доказательство, как говорят французы. Но с другой стороны, если закон не обеспечивает справедливость, грош ему цена. Стоило только раз взглянуть на Легостаеву, чтобы почувствовать это и понять глубину ее страдания. Теперь ее жизнь, и без того жалкая, станет еще несчастней.
- Долго еще мне смотреть на вас? - не выдержала Шевкопляс и с видом оскорбленной добродетели уперла руки в боки. Кот выгнул спину, покачнулся, но удержался на плече. - Я ведь не железная.
- Верните сюда мужа, - вместо ответа распорядился Климов, но голос прозвучал не так уверенно, как он того хотел. Его уже почти тошнило от сиамского мерзавца, презрительно взиравшего с плеча хозяйки на гостей, и от излишка хрусталя и безделушек в "зале", но он не забывал рассматривать посуду: авось да обнаружит профессорский сервиз. Жалкая надежда, разумеется. Такие вещи на виду не держат.
Шевкопляс недобро покачала головой.
- И больше ничего?
- Зовите, не торгуйтесь.
Чувствовал себя Климов хуже некуда. Зря поверил россказням безумной женщины, вторгся в чужую квартиру… Теперь, чего доброго, придется отвечать за свои действия перед прокурором.
- Ну?
Шевкопляс выкликнула мужа:
- Вов, иди сюда!
Легостаева перестала всхлипывать и быстро отерла ладонями щеки.
- Поверьте, это он.
И столько нестерпимой, жгучей муки было в ее голосе, что Климов утвердительно кивнул. Он уже вспотел в своем плаще и, не спрашивая разрешения, стащил его с себя.
- А!.. Делайте, что хотите, - передернула плечами Шевкопляс, и кот, мяукнув, спрыгнул на пол. Климов думал, что она уйдет из "залы", но она, вместо того, чтобы уйти, взяла с чайного столика пачку сигарет "Пэлл Мэлл" и закурила.
- Слышишь, Вова?
Тот заглянул: что надо?
Она кивнула в сторону Климова.
- Ему видней.
- Подойдите, пожалуйста.
Когда он приблизился, Климов встряхнул перекинутый через руку плащ и предостерег хозяина дома от дачи ложных показаний.
- Это в связи с чем? - нерешительно поинтересовался Шевкопляс и оглянулся на жену. Эта его постоянная оглядка на нее была непонятна. Мужчина он в конце концов?
- А в связи с тем, - подпуская в голос галантной учтивости, пояснил Климов, - что я веду расследование одного весьма запутанного дела и в последний раз спрашиваю: признаете вы себя Легостаевым Игорем Валентиновичем, как на этом настаивает ваша мать, или же отказываетесь от своего имени? И попрошу смотреть в глаза! Ну, живо!
Шевкопляс отшатнулся от него и снова глянул на жену.
- Простите…
- Вы отрекаетесь от матери?
- Это вымогательство какое-то! - сломала в пальцах сигарету Шевкопляс, и ее муж невидяще уперся взглядом в стену.
- Я ее не знаю.
- Посмотрите ей в глаза.
- Пожалуйста, - внезапно треснувшим голосом ответил он, и Климов уловил перемену в его тоне.
- Вы не Легостаев?
- Нет, - сомнамбулически бесстрастно отозвался Шевкопляс.
- Сынок…
Елена Константиновна качнулась, зарыдала вновь. На нее страшно было смотреть. Не глаза, а мертвая пустыня. Жуткая, чудовищная обида зажимала ее сердце, и она широко раскрывала рот. Она хватала воздух, не в силах ничего сказать, и слезы быстро и отчаянно бежали по щекам, по скулам, затекали в углы рта и скатывались вниз по подбородку. Климову нелегко было сознавать свое бессилие перед тяжелым горем, страшным заблуждением отчаявшейся матери.
Это был не ее сын.
Привыкший подчинять свои действия профессиональной логике, он присел к столу, чтобы составить протокол. Чувствовал он себя паршиво. Так, наверное, чувствует себя рыбак в дырявой лодке далеко от суши: заплыть заплыл, а как спастись, не знает.
- Распишитесь. Вот здесь и вот здесь.
Для большей наглядности он отчеркнул ногтем нужные места. И этот его жест успокоительно подействовал на Легостаеву. Недоверие и гнев, смешавшись, исказили напряженные черты ее лица,
- Спасибо, сын.
Тот сделал вид, что не расслышал.
С трудом поднявшись из кресла, Елена Константиновна смахнула с лица слезы и, глядя прямо перед собой, тихо сказала, что чудо жизни в том, что и от немилых рождаются безумно любимые дети.
Так переживают уже пережитое, точно смотрят на себя со стороны. Уныние, подавленность и безысходность прозвучали в ее голосе.
Климов надел плащ.
- Пойдемте.
Он хотел взять ее под локоть, но она отвела руку.
- Ни к чему,
Затем, все так же глядя прямо перед собой, по-матерински нежно, с ласковой задумчивостью пожелала сыну счастья. По его глазам было видно, что он мучительно решает, как ему быть. Промолчать или что-то ответить.
Вывела его из оцепенения жена:
- Ступай, картошка пригорит.
Легостаева шатнулась, и в комнате звеняще прозвучал ее наполненный страданьем голос:
- Все равно я докажу, что это ты!
Произнесено это было с такой суровой обреченностью, что вслед за этим с ее уст должны были сорваться если не проклятия, то что-то сумасшедше-злое, но горловая спазма не дала ей досказать. Отчаяние и боль опять шатнули ее в сторону, и, чтобы не упасть, она уперлась рукой в стену.
Обрести и утратить надежду - это ужасно!
Глава 15
Однажды, будучи в командировке в Тарту, Климов из любопытства зашел в костел. В православных храмах он бывал, а вот католическую церковь видел впервые. Хорошо, что не было богослужения, иначе он ни за что бы не отважился смущать своим праздным визитом прихожан. Кто страждет в суете мирской услышать глас Господень, тот очень нетерпим к людскому любознайству. Раньше ему казалось, что по сравнению с пышным благолепием русских соборов католический храм должен выглядеть инквизиторски-зловеще, мрачно-устрашающе, но в тот солнечный июньский день костел представлял собой своеобразную школу верующих, с очень высокими, бедно убранными стенами и плесневелым сквозняком, гуляющим в проходе. Скамьи для прихожан узкие, жесткие, выкрашены в черный цвет. Кафельные полы истерты сотнями подошв. Стоя в пустоте костела, он запрокинул голову, чтобы рассмотреть свод потолка, но в это время из боковой ниши к амвону неслышно прошел служитель. Он был в черной длинной сутане и, набожно сложив ладони, остановился перед деревянным распятием Христа, даже не глянув на одинокую фигуру Климова. Неприятно-стыдливое чувство подглядывания заставило тотчас повернуться и поспешить на волю, под языческий шелест берез и яркий летний свет небесной высоты…
Вот с таким же чувством покидал он дом супругов Шевкопляс. Только вместо солнечного полдня на улице его встречал вечерний мрак.
Андрей явно затомился в машине и, увидев Климова, включил подфарники. Помогая открыть дверцу, у которой заедал замок, сочувственно спросил: Не он?
Климов буркнул "нет" и дал возможность Легостаевой сесть позади Гульнова. Она все еще не могла прийти в себя от потрясения.
Высадив Елену Константиновну возле ее дома, Климов поплотнее закрыл дверцу "Жигулей".
Муж да жена - одна сатана.
- Вы о Шевкоплясах? - спросил Андрей, трогаясь с места.
- А то о ком же? - вопросом на вопрос ответил Климов и сказал, что эта парочка чего-то не того, не договаривает. По крайней мере, жена вертела мужем, как хотела. Он вспомнил, как тот беспрекословно подчинялся ее воле, вспомнил постоянную его оглядку и подумал, что за этим самым мужем надо присмотреть. Лучшее орудие женщины - беспомощный мужчина.
Глава 16
Через два дня, поочередно вызывая к себе на допрос всех, кто так или иначе попал в круг подозрений, Климов установил, что в день ограбления квартиры Озадовского лифтер Семен Петрович на работу не выходил, был на больничном, но в лифтерской, как донесла одна старушка, кто-то "шебутил". Голос был "мужчинский", вроде как "Витьки - могильщика". "А может, я и проглупилась, - туг же пошла на попятную старушка. - Не возьму грех на душу". Но Климов и этой информации был рад. В нем уже возникло и теперь жило своей особой жизнью предчувствие открытия, а какое оно будет, время покажет. Рано или поздно он развяжет тайный узел, докопается до сути. Как говорят спортсмены, главное, не сорваться со старта до выстрела. Это что касается квартиры, а вот семейка Шевкопляс вызывала двойственное чувство. С одной стороны, обыкновенная бездетная пара с мещанским стремлением к благополучию, а с другой… в тайне их взаимоотношений сам черт ногу сломит. Андрей указал на одну несообразность: муж работает барменом в гостинице для иностранцев, а жена - вот странно, правда? - санитаркой в психбольнице. Возникает вопрос: что ее там держит? С такими данными, как у нее, а женщина она внешне эффектная, она свободно могла стать официанткой или горничной в той же гостинице, где трудится ее супруг. Для семейных пар такого склада это очень характерно: быть в одной системе и иметь возможность контролировать не только поведение друг друга, но, главное, чаевые. Ну и, разумеется, валюта.
Озадаченный подсказкой Андрея, Климов посоветовал ему заняться Валентиной Шевкопляс вплотную. Узнать, в чем заключается ее работа санитарки, и, конечно же, прощупать связи: деловые, родственные и так далее. Затем он разыскал Червонца и расспросил о Шевкоплясе: кто он, что он и откуда? Заодно спросил, нет ли у того на теле особых примет? Родинок, шрамов, рубцов.
Червонец ухмыльнулся. Уж кому-кому, а ему-то известно, что такое приметы, можно бы не расшифровывать. Ухмыльнувшись, он ответил, что имеются наколка в виде двухкопеечного круга с крестиком внутри, точно такая же, как у него самого, и задрал брючину. Наверное, не раз показывал, так это у него ловко получилось. На внутренней поверхности левой лодыжки, чуть выше щиколотки, синел татуированный кружок с крестом. Оказывается, Червонец и Володька Шевкопляс учились в одном интернате, вот тогда и "скорешились", пометили друг друга.
Климов в тот же день разыскал бармена и убедился, что Червонец сказал правду. У мужа Валентины Шевкопляс была похожая наколка: круг и крест.
Сомнений больше не было: Елена Константиновна ошиблась и на этот раз.
Глава 17
Темные, горбатящиеся под ветром волны тяжело вздымались, сумрачно накатывались на ребристый остов волнореза и устало бухались на крепкую его, в зеленых водорослях, скользкую хребтину.
Море по-осеннему штормило.
Подняв воротник плаща и вжав голову в плечи, чтобы хоть как-то уберечь за пазухой тепло, Климов приткнулся на пустынном берегу к заколоченной будке спасателей, подтащив к ней деревянный ящик, найденный им в закутке между киоском звукозаписи и чебуречной. Отрешенно глядя на хребтину волнореза, ушибаемую волнами, он пытался решить давний вопрос: кто мог хозяйничать в квартире Озадовского? Эксперты утверждают, что замок открыт ключом, ни о каких отмычках они и слышать не желали. Думать, что в квартиру залез Фифилыцик, тоже наивно. Уж кто-кто, а бывший вор на это не пойдет, он знает, что всегда под подозрением. Оставался Витька Пустовойт, его племяш, и, может, кто-то из подручных… тот же Червонец. Не очень вяжется, но может быть. Отдал свою одежду Шевкоплясу и, пока тот фланировал по городу, понятно, для отвода глаз, вынес из профессорской квартиры книгу и сервиз. Сначала спрятал их в лифтерской, а затем перетащил в другое место. Может статься и так, что это Шевкопляс отдал свою одежду Червонцу, когда столкнулся с Легостаевой. Тоже резонно. То немногое, что Климову с Андреем удалось узнать по ограблению, наталкивало на мысль о косвенной или же явной причастности дочки лифтера к этому делу, оно и укрепляло желание произвести в ее доме обыск, но прокурору эта версия вряд ли понравится - неоспоримых доказательств у них нет. С равным успехом можно просить ордер на обыск и в квартире стоматолога, этого любимца женщин, знатока их психологии. Как это он говорил? "Женщину очень трудно увлечь в спальню, но еще труднее оттуда выгнать". "Добродушный циник. Да у него только и есть, что умение пускать пыль в глаза", с неприязнью подумал он о Задерееве и стал размышлять о том, как поделится украденное, если тот замешан в грабеже. Вероятнее всего, ему - старинный фолиант, а ей - сервиз. Или же наоборот. Стоматологу сервиз… Нет, это чепуха! Зачем обычной санитарке редкостная книга? Ее болезнь - хрусталь, фарфор, посуда. У него была возможность в этом убедиться. Скорее всего, первый вариант: книгу получает стоматолог. Или получил уже. По крайней мере, многое истолковывалось не в его пользу, и прежде всего то, что он единственный, кто навещал профессора в квартире не однажды. Ну, и любовная интрижка с санитаркой не красила его, коль это так. Надо проверить.
Климов представил вечно улыбающуюся физиономию Задереева, и в его памяти всплыла еще одна тирада: "Разве жены требуют правды? Они просят объяснения, соблюдают этикет. Ведь это черт знает что, если женщина не поинтересуется у мужа, где он был, что делал, почему не ночевал в ее постели? Так что нужно просто поднапрячь свою фантазию, ведь объяснение и правда - вещи далеко не однозначные".
Налетевший ветер заставил еще больше нагнуть голову и поддернуть воротник. Туманная сырость неприятно холодила шею, но на берегу Климову всегда хорошо думалось. Запахнув плащ и теснее прижавшись к будке, чей фанерный остов дребезжал под натиском берегового ветра, он простудно шмыгнул носом и, медленно покручивая на безымянном пальце обручальное кольцо, с щемящей нежностью подумал о жене, о детях. Он отдавал работе все свое время, с утра до вечера, и часто с грустью и виной думал о том, что и жена, и сыновья давно живут своей отдельной жизнью. Со своими, только им понятными жестами и недомолвками. Умом он понимал, что это далеко не так, но чувство собственной вины перед семьей не отпускало, как не проходило ощущение своей правоты, когда он целиком отдавался работе. Куда ни пни, одни пни, вспомнил он присказку деда и, как ни странно, нашел в ней утешение. Просто люди редко видят мир таким, каким он представляется другому человеку, пусть даже очень близкому, любимому, родному.
Его уединение было прервано ватагой юнцов. Надсадно гогоча и гримасничая, они сначала протолклись мимо него, но потом, решив, наверно, показать себя во всем неотразимом блеске дерзостной бравады, расположились рядом, на перевернутой скамье. Климов скорее ощутил, чем осознал причину их приподнятого настроения: вместе с ветром его обдало винным перегаром.
Один из юнцов в блестящей черной куртке и таких же черных джинсах из кожзаменителя столкнул сидевшего с ним рядом паренька с края скамьи и с нарочитой назидательной гнусавостью стал выговаривать:
- Изыди, Моня! Кто не соображает в картах, избегает общества мужчин и ничего не смыслит в горячительных напитках, тот плохо кончит: женщины лишат его ума!
Проговорив все это, он завалился на спину и начал взбрыкивать ногами:
- Йо-хо-хо!
- Какого ума? - возмущенно заблажил худущий, точно жердь, подросток в длиннополом кожаном пальто. - Если он не понимает в картах?
- Йо-хо-хо! - прихлопывая себя по ляжкам, заходился парень в черных джинсах. - Не понимает в картах, избегает общества мужчин…
- Да он дундук!
- Фефела!
- Ой, помру! - корчился от смеха и сучил ногами заводила. - Ни фига не смыслит в кайфе, охламон…
Паренек, которого осмеивала наглая ватага, смущенно улыбался и старался счистить пачкой сигарет прилипшую к ладоням грязь.
Понимая, что сосредоточиться на своих мыслях больше не удастся, Климов поднялся. Вот уж зря утверждают, чем проще нравы, тем крепче нравственность.
Разрозненная стая ворон, напоминавших собой обрывки копировальной бумаги, пущенные по ветру, низко пронеслась вдоль берега и скрылась за дощатым зданием яхт-клуба. Холодный осенний туман с его промозглой сыростью уплотнялся на глазах.
Поднявшись со своего шаткого ящика и собравшись уходить, Климов мельком глянул на продолжавших гоготать акселератов и заметил, как худущий штырь в длиннополом кожаном пальто ловким движением руки выхватил из кармана затюканного паренька связку ключей. Подбросив вверх, он перехватил их на лету и протянул на раскрытой ладони главарю. Тот хищно подцепил их за брелок, зыркнул поблудными своими глазами в сторону Климова. Паренек, счищавший грязь с ладоней, так ничего и не понял. Климов еще какую-то секунду смотрел на юнцов без всякой мысли, а потом внезапная догадка озарила его мозг: подумать только, как все просто!
Резко повернувшись, он почти побежал по каменистому пляжу к видневшейся около яхт-клуба телефонной будке.
- Сдрейфил мужик, скиксовал! - заулюлюкали сзади него, но он уже не обращал на них внимания. Если его догадка подтвердится, если дело обстояло так, как он предполагает, можно думать, что подул попутный ветер.
Когда он набирал номер, в трубке так неприятно-громко потрескивало, что у него засвербило в ухе. Естественно, первую фразу он не разобрал. Пришлось переспросить:
- Это квартира Озадовского?
Удостоверившись, что он попал туда, куда хотел, Климов задал профессору волнующий его вопрос и сквозь треск и шорох телефонных помех сумел разобрать самое главное: ключи от квартиры тот никогда не носил с собой, в брючных карманах, - для них он приспособил футляр из-под очков, который держал в портфеле.
- А кто убирает у вас в кабинете?
- Санитарки.
Дальше можно было не уточнять. Если, не теряя времени, произвести у Шевкопляс обыск…
Повесив трубку, он заторопился к прокурору.
Глава 18
Мысль о том, что санитарка Шевкопляс могла воспользоваться ключами профессора во время его обхода больных, так прочно засела в голове Климова, что он сумел добиться прокурорской санкции на обыск. В самом деле, какие еще могут быть сомнения? Все и так предельно просто. Во всяком случае, опровергнуть доводы угрозыска прокуратура не смогла. Причем, Климов и словом не обмолвился о муже санитарки, в котором Легостаева узнала сына. Не стал излишне драматизировать события. Но каково же было его разочарование, когда, вопреки своим предположениям, он вышел из дома Шевкопляс с пустыми руками!
Он провел обыск по всем правилам искусства, перестучал все стены и полы, забрался на чердак, слазил в подвал, но, кроме пыли и столетней паутины, ничего не выискал.
Серые, сырые сумерки как нельзя лучше отвечали его настроению. Он был в замешательстве, но виду не показывал. Растерянный человек всегда жалок. А пожалеть себя хотелось.
Начавшийся за полночь дождь не утихал до утра, и всю ночь Климов лежал, уставясь в потолок и слушая ненастный шум мокропогодья. Жена, как в кокон, завернулась в одеяло с головой, и забытье ее было глубоким, безмятежно-кротким. А он не мог решить, с какого бока выйти на воров.