- Не положено.
- Тогда ты позвони.
Уловив замешательство Слакогуза, снял телефонную трубку, протянул.
- Не будь занудой…
- Ладно, - отмахнулся Слакогуз, - звони…
В дверь постучали.
Климов обернулся.
Заглядывала паспортистка. Язык прижат к верхней губе, глаза прищурены, вид плутоватый. Столкнулась взглядом, обдала презрением, кокетливо сведя коленки, зашептала Слакогузу:
- Я сейчас… Ага… Целую в носик…
Слакогуз начальственно похлопал ее чуть ниже спины.
- Только недолго.
Выскользнула, выпорхнула, отвязалась.
Климов облегченно выдохнул, узнал у Слакогуза код и номер телефона судмедэкспертизы, позвонил. Ответил женский голос. Санитарка сообщила, что врач занят, был еще один, уволился, и этот собирается…
- А где он?
- Режет.
- Передайте ему, чтоб не уходил. Ему будут звонить из Ключеводска…
- .. Клю-че-вод-с-ка! - по слогам прокричал Климов в трубку глуховатой санитарке. - Из милиции!.. Или, - он посмотрел на Слакогуза, но тот, поглаживая жирные бока, глазел в окно, - пусть позвонит… пусть позвонит! сюда! в милицию! да! в Ключеводск! Я жду!
Опустил трубку.
- Занят врач.
- Бывает.
Слакогуз зевнул.
Не повернулся.
Разговаривать он явно не хотел.
Ничего не оставалось делать, как рассматривать на стенах трещины, поглядывать на телефон, как будто это помогало ожиданию, засовывать руки в карманы и опять их вынимать, топтаться-перетаптываться около стола, тянуть резину паузы, которая возникла.
И Слакогуз, и Климов словно очутились в узком промежутке, не знали, как из него выбраться. Каждый занят был своими мыслями.
"Петр меня уже, конечно, вспомнил добрым словом: хуже нету ждать и догонять". - Климов исподволь поглядывал на толстую фигуру Слакогуза. Единственный закормленный ребенок. Хочу это, хочу то! В доме, где жил Климов, был один такой малыш, крепыш-толстунчик. Сладкоежка. Копия, только уменьшенная, Слакогуза. Если ему покупали две бутылки лимонада, он требовал еще третью и готов был откупорить их все сразу. Глотнув из одной, он требовал, кусался, злился, бился навзничь головой, наскакивал, лягался, рвался вон из рук и снова требовал открыть еще бутылку: вылью все! Когда со стеклянной посудины, под легкий шип, так правившийся малышу, слетала острозубчатая пробка, он прижимал бутылку к животу, качал ее, как куклу, обливая лимонадом новую рубашку, слизывал с руки пузырчатую воду и, обсасывая сладко-липнущий манжет намокнувшего рукава, капризно сплевывал в бутылку вязкую слюну: "Противный лимонад… Купите "пепси"!.." "Но ты же требовал?" - с восторгом ужасалась мать изысканному вкусу ненаглядного сынули, исторгая трепет раболепия и обцеловывая малыша, отбросившего прочь бутылку.
Соседский малыш не зря вспомнился Климову. Слакогуз казался безнадежным рохлей из-за своей обвальной тучности. Разменявший четвертый десяток лет, он внутренне был тем же самым, каким Климов помнил его в школе: "Жиромясокомбинатпромсосискалимонад". Возможно, эту детскую дразнилку Слакогуз не мог забыть и по сей день. Может быть, корил сейчас себя за мягкотелость, за то, что разрешил давнишнему обидчику звонить по телефону, хотя, подумал Климов, контрольные по химии и сочинения он списывал не у кого-нибудь, а у меня. Рядом с ним еще за партой Раечка сидела… Немоляева… хорошенькая, словно ангел… Синие глаза, белые бантики… точеная фигурка женщины-подростка… Климов от нее был без ума! Все подвиги его тех лет негласно посвящались ей: кулачные бои, карабканья по скалам, покорения вершин, хожденье на руках по бревнышку через ручей, и даже по канату, не говоря уже про долгие блуждания под ее окнами в ночи…
Словно угадав мотив его воспоминаний, Слакогуз поправил кобуру на животе, раззявил рот: зевнул.
- Райку не видел?
Вопрос был в самом деле неожиданным, не в бровь, а в глаз.
Климов смутился.
- Математичку?
("Райкой" они прозвали учительницу по математике, поскольку так ее выкрикивал по имени, звал-вызывал из класса муж-алкаш, бывший учитель физкультуры.)
- Не-а, - снова разодрал зевотой рот и повернулся Слакогуз. - Другую. Немоляиху. Она сейчас на выселках живет.
- Нет, не встречал, - ответил Климов. - Я ведь только утром заявился. Сразу же сюда…
- Лахудра, каких свет не видел.
Слакогуз оценивающе взглянул на Климова. Следил, ударил ли по нервам или нет? В глазах его, как в супе, плавали жиринки.
- Пьет? - чтоб не прервался разговор, нарочно равнодушно спросил Климов, и Слакогуз, присев на подоконник, подтвердил:
- Как сучка пьет. И хлопцев портит с самой школы. Лечили мы ее, хотели посадить, а бабы ее били… смертным боем. Грозили дрын заборный ей забить куда поглубже - ни фига! Опять, паскуда, за свое. Мать схоронила, закопала, во дворе бурьян выше трубы. Садит один картофель и не копает. Зимой снег разгребет, ломом из земли наковыряет - на поесть, и все дела. И ребятни набабила, наверное, штук пятнадцать, и все - мертвые!
Слакогуз перед собой чиркнул по воздуху ладонью, словно подвел черту.
- Вчистую скурвилась. Но ей и это - тьфу! Вылупится ребятенок, она его немого-синего в помойную цибарку - шмяк! - ведь дома всех рожает, не в больнице, - и на огород. Станет враскорячку, ямку выгребет руками или тяпкой, и туда его! и с тем! И снова подол в зубы… Собаки воют, а ей, падле, хоть бы что. Хочешь, проведай.
Раньше Слакогуз себе такое не позволил бы, знал, что удар у Юрки Климова освоен не пацанячий, а мужской. Сейчас же знал, что Климов от него зависит, пусть не полностью, но все же, вот и намекнул с издевочкой на давнюю его любовь к этой… да, ладно! Главное, смолчать, не дать понять, что ты и вправду уязвлен, не столько предложением проведать, сколько позорной жизнью той, чье имя было музыкой, восторгом наваждением… Еще одна зачеркнутая временем судьба! Перелицовка красоты в уродство.
- Да, ну, - придвинул телефон к себе поближе Климов, - некогда мне заходить, спилась и Бог с ней, у меня своих забот по горло… Может, все-таки оформишь справку?
- Не могу.
- Не хочешь, - подольстился снова Климов.
- Не канючь.
Слакогуз отвел за локоть Климова в сторонку, умостился в кресле, в своем кресле, за своим большим столом, в своем служебном кабинете, и у ног его потрескивал большой, как чемодан для заграничных вояжей, немецкий электрический камин.
Туфли он расшнуровал.
Наверное, уже ноги отекали.
С трудом, но все же подавил зевоту. Передернулся лицом, всем телом. Потянулся к шариковой ручке, вспомнил, что нет стержня, клекотно ругнулся, полез в стол…
Когда зазвонил телефон, Климов первым поднял трубку. Голос был мужской, с приятной хрипотцой:
- Здравствуй, Миша.
Климов отдал трубку Слакогузу.
- Кто это?
- Не знаю.
Слакогуз налег локтями на свой стол.
- Я слушаю… Да, здравствуй… Ерунда… Да так, один… Пустяк… Ему ни до чего… бабку хоронит… да… как говорили… Приехали… Достали… Разместили… Сделаю… Как скажешь… Выезжаю.
Он осторожно опустил трубку и поднялся. Лоб побледнел, а губы посерели. В глаза старался не смотреть.
- Прости, не до тебя. И указал на дверь.
- Сам понимаешь, служба. Некогда мне путаться в твоих соплях. Бывай!
Короче и обиднее не скажешь.
- Как тебя найти?
- Звони сюда.
Климова, словно щенка, вышвыривали вон.
- Ладно, до встречи.
Он все же запомнил код и номер судмедэкспертизы.
Глава восьмая
"Верно Петр сказал, с ним говорить, что в гнилой требухе ковыряться", - покидая кабинет, с ожесточением подумал Климов и выругался в адрес Слакогуза.
- Краб лупоглазый.
Он даже не заметил, что выругался вслух.
Шедший впереди него квадратный здоровяк повернул голову.
- Ч-иии-в-ооо?
Угрюмый подбородок двинулся вперед. Глаза с мутнинкой, чуть раскосые. Амбал, но не Сережа. Не санитар из психбольницы. Но, видимо, один из тех, кто ехал в "рафике"… или сидел утром в кафе, спиной к нему…
- Ты это… мне-е-е?
Амбал с наигранной печалью в голосе ткнул себя пальцем в грудь и начал отводить плечо для локтевого выпада.
У Климова и так внутри все клокотало, а тут еще нарочно задевают… Он не выдержал.
- Гуляй, - и сделал шаг в обход, - не до тебя.
Удар, задуманный здоровяком, прошел впустую. В том смысле, что за локтем двинулись плечо, лопатки, пятки - и амбал исчез. Под грудой досок, балок и побитой черепицы.
Задавленно вскрикнул петух, и две хохлатки вырвались на волю.
Хлипкий был курятник, что и говорить.
Взметнувшиеся пыль и перья оградили Климова от любопытных.
Отряхиваясь на ходу, он быстро завернул за почту, перемахнул через забор, отбился от собак, метнувшихся за ним, спокойным шагом пересек товарный двор кафе, зашел в аптеку, купил две упаковки аналгина, пару таблеток сразу разжевал, зуб все же беспокоил, с трудом, но проглотил горькую массу, вышел вслед за стариком в зеленой шляпе, глянул в сторону кафе - парней и "Мерседеса" уже не было, только швейцар никак не мог принять на грудь футбольный мяч.
"Приехали… Достали… Разместили", - вспомнились отрывистые фразы Слакогуза, и Климов сплюнул. Все-таки таблетки были горькие.
Постучав в стекло, он разбудил уснувшего Петра, обрисовал ему всю ситуацию со справкой, тот озабоченно поскреб залысину, сказал, что надо поспешать: еще день-два и тело завоняет и, вообще, не по-людски, а Слакогуз известный гад, крючок и зуботыка, надо будет с ним не так поговорить, и в экспертизу нужно дозвониться, непременно…
- Ты, вот что, - выслушав его, предложил Климов, - езжай домой, поешь, а я тут попытаюсь дозвониться…
- Не пойдет, - ответил Петр. - Крутиться, так уж вместе.
Климов глянул на приборную доску.
- Бензина хватит?
Петр кивнул.
- Еще с собой канистра.
- Хорошо.
Жанна Георгиевна разрешила позвонить, за что он выразил ей благодарность от себя лично.
- Не за что.
- Спасибо.
Набирал номер телефона, Климов пожалел, что нет с собой его служебного удостоверения. Так всегда бывает. В чем нуждаешься, того и нет.
После набора первых трех цифр шли прерывистые гудки зуммера, и так всякий раз, сколько бы Климов не набирал…
Жанна Георгиевна прошлась по кабинету, расправила на вешалке свое пальто, сняла, продула и встряхнула норковую шапку, опустила на рогульку вешалки, приподнялась на носочки, осмотрела себя в зеркало (Климову стало неловко за свою щетину, вечером надо побриться), вернулась к вешалке, сняла и умостила белесо-дымчатую шапку на журнальный столик, полюбовалась чудным мехом. Климов глянул на часы, время обеда, он задерживал Жанну Георгиевну, ему на это намекали, но что он мог поделать, если номер не соединялся, и вообще, все шло не так, как он предполагал.
- Извините. Сбрасывает постоянно.
- Мы уже привыкли.
Подойдя к рабочему столу, она задумалась, присела. Слева на столе - конторские гросбухи, справа - баночка из-под московских леденцов для скрепок, кнопок, канцелярской мелочи. Все ящики закрыты. Все в порядке.
Вспомнив, что ее сумочка осталась в платяном шкафу, выбралась из-за стола, сходила за ней, по пути включила самовар, стоявший на журнальном столике в соседстве с двумя чашками на блюдцах, нашла в одном из отделений сумочки ключи, открыла сейф, поковырялась в ворохе бумаг, замкнула дверцу.
Сейф стоял чуть левее и сзади стола, и Жанне Георгиевне приходилось всякий раз поворачиваться к нему, когда она сидела, и это было неудобно. "Наверное, так юбка быстро протирается", - подумал Климов и решил, что в сейф хозяйка кабинета лазит не часто. Это перед ним она разыгрывала чрезвычайную занятость.
Когда после очередного прокрута диска в трубке щелкнуло и раздался мужской голос: "Экспертиза", Климов невольно переспросил: "Это район?"
- Район, район, что надо?
Климов уяснил, что говорит с судмедэкспертом, который уже звонил в милицию, но никто ему не ответил, извинился, попросил понять его правильно, рассказал о неувязочке со справкой, попросил помочь.
На другом конце провода возникла пауза, довольно продолжительная, нудная, тягучая, лишь изредка потрескивало в трубке и раздавался шорох. С ответом явно тянули. Потом все тот же мужской голос бодро произнес:
- Але! Нормально слышите?
- Улавливаю смысл.
- Так вот: ей сколько лет вы говорите?
- Девяносто два.
- Понятно. Объясняю. После семидесяти не вскрываем.
Климов этого не знал.
- Что? Положение такое?
- Да! Есть указивка.
Голос бодрый, четкий, жизнерадостный.
- А как же, - Климов что-то недопонимал, - обходятся в тех случаях, когда…
- На основании диагноза из поликлиники.
- Выходит…
- Да. После семидесяти не вскрываем.
- Я говорю…
- А я вам повторяю: причина смерти устанавливается поликлиникой.
Климов взорвался:
- Это бред какой-то! Два рубля одной бумажкой! Я вам говорю: она не обращалась в поликлинику…
По-видимому, его поняли.
- Не горячитесь. Я согласен сделать вскрытие…
- Кому платить? - вспомнив подсказку Слакогуза, спросил Климов, и услышал:
- Никому. Нам это запрещают. Мы бюджетники.
- А как тогда?
- Обыкновенно. У нее какая-нибудь собственность была?
Климов задумался. Считать три стула, кухонную утварь и продавленный диван как собственность, смешно. Возможно, были сбережения, но банки прогорели, государственный, по крайней мере, инфляция сожрала сберегательные вклады, в который раз ограбленный народ остался в дураках…
- Я спрашиваю: собственность была? Вы меня слышите?
- Не знаю…
- Дача, дом, машина…
Климов начал понимать в чем суть. Обрадовался. Крикнул:
- Домик! У нее был домик. Она в нем…
- Вот и отлично. Оцените его срочно…
- Так.
- …затем обращайтесь в милицию.
- Обратился.
Климов вспомнил сухонького мужичонку, выброшенного из "рафика", его сиротский вид на фоне слакогузского раскормленного тела, вздорно-мстительную паспортистку, санитара, парня, проломившего курятник и… сглотнул слюну.
- А из милиции нам присылают следственное направление.
- Почему следственное? - Климов сам их написал не меньше сотни. - Дело что ли будут возбуждать?
- Конечно! - подтвердил догадливость обрадованный голос. - А вдруг вы бабушку… того? Решили, так сказать, ускорить ее смерть. Хотите завладеть ее имуществом…
- Понятно.
- Вот и хорошо. Еще вопросы есть?
Вопросы были, но уже не к судмедэксперту.
Климов знал, что он скучен в своем неистребимом желании все разложить по полочкам, все упорядочить, все объяснить, обмозговать - дойти до сути. Порядок в голове - порядок на столе. Порядок в деле. Серятина. Сейчас за это никто копейки дореформенной не даст. Все любят исключения. Все поняли, что исключения важнее правил. Всем подавай рабочий беспорядок гения. А может быть, и беспредел того же гения. Эмоции и привязанности современников оказывались куда изменчивее, нежели считали древние философы, наивно полагавшие, что человек не изменяется с веками. Нет, человек менялся, и даже изменял мир, в котором пребывал, а консервативен и косен был лишь в том, что был постоянен в изменах. В одних изменах постоянен.
Климов сумрачно потер виски.
- Что-то не так? - поинтересовалась хозяйка кабинета, сидевшая все это время за столом и слушавшая телефонный разговор.
- Все так, - задумчиво потер щетину подбородка Климов и поблагодарил Жанну Георгиевну за возможность телефонной связи.
- Счет придет на милицию. Я пользовался их служебным кодом.
Зашумевший самовар с отражающимися на его боках окном и люстрой заставил Жанну Георгиевну взглянуть на часы, подосадовать, что сверить их с сигналами по радио она, конечно же, опять забыла, намек на то, что Климов все- таки нарушил ее планы, и, как ей это было не с руки, пришлось вставать из-за стола.
Климов попытался ей помочь, но она сделала пальчиком: не надо. Выбралась из-за стола, погромче выкрутила репродуктор, дождалась, когда диктор сообщила слушателям точное время, Климов сам невольно глянул на часы: уже полдня, а ничего еще не сделал, подвела стрелки часов и завела механизм. И завести, оказывается, забыла. Затем прошлась по ковру, открыла самовар - вода в нем булькала, выдернула штепсель из розетки, накрыла крышкой выкипающую воду, повернулась.
- Может быть, чаю попьете?
Климов приложил ладонь к груди.
- Благодарю. Спешу.
- А что со справкой?
Он ждал этого вопроса. Женщина остается женщиной. Интригу чувствует интуитивно.
Пришлось рассказать.
Жанна Георгиевна ему не позавидовала.
Он сам не мог этого сделать при всем своем желании.
Телефон Слакогуза молчал. Понятно: человек при исполнении. Един в трех лицах. Сам себе начальник, заместитель и личный водитель.
Климов положил трубку, раскланялся и вышел.
На лестничной площадке задержался. А что, если ему подгадил Слакогуз? Когда Климов ушел, связался с экспертизой, намекнул, что держит под контролем все, что связано со смертью старушки Волынской Е.А., чтоб без него ни шагу, ни полшага, ни-ни-ни?.. А может быть, у самого рыльце в пушку? Решил прибрать чужую собственность к рукам? Запутать, сбить ориентиры, подтасовать, изъять, переписать… Мысль о том, что баба Фрося могла оставить завещание, показалась ему дельной… И что там, в этом завещании? Кто заверял его? Не сам ли Слакогуз?
Мысли подталкивали к действию, и Климов начал медленно сходить по лестнице.