- Да, - буркнул молодой человек, глядя под ноги Кольберга.
- Замечательно, - сказал Кольберг и повернулся к нему спиной.
Парень быстро выскользнул за дверь и бесшумно закрыл ее за собой.
- Кто это? - спросил Гунвальд Ларссон.
Кольберг пожал плечами.
- Он чем-то напомнил мне Стенстрёма, - добавил Гунвальд Ларссон.
Меландер вынул изо рта трубку, открыл конверт и вытащил оттуда зеленую, толщиной в один сантиметр брошюру, полистал ее.
- Что это? - поинтересовался Мартин Бек.
- Заключение психологов, - объяснил Меландер. - Я попросил переплести его.
- Ага, - сказал Гунвальд Ларссон. - У них тоже имеются гениальные версии? О том, что наш несчастный преступник, совершивший массовое убийство, якобы однажды, в переходном возрасте, вынужден был отказаться от поездки в автобусе, так как у него не оказалось денег на билет, и это событие оставило такой глубокий след в его впечатлительной душе…
- В этом нет ничего смешного, Гунвальд, - резко прервал его Мартин Бек.
Кольберг бросил на него быстрый удивленный взгляд и обратился к Меландеру:
- Ну и что там у тебя в этом заключении?
Меландер вытряхнул на лист бумаги пепел из трубки, сложил его и выбросил в корзину.
- В Швеции прецедентов не было, - сказал он. - Разве что, если углубиться в прошлое, вплоть до времен Нордлунда и бойни на пароходе "Принц Карл". Психологам пришлось опираться исключительно на американские исследования за последние несколько десятков лет. - Он продул трубку и, начав набивать ее, продолжил: - У американских психологов, в отличие от наших, нет недостатка в материале для подобного рода исследований. Здесь среди прочих упомянуты душитель из Бостона, Спэк, убивший в Чикаго восемь медсестер, Уитмен, расстрелявший с вышки шестнадцать человек и ранивший еще больше, Унру, который вышел на улицу в Нью-Джерси и за двенадцать минут застрелил тринадцать человек, и множество других случаев, о которых вам наверняка известно из газет. - Он перелистал зеленую брошюру.
- Выходит, массовые убийства - это по части американцев, - заметил Гунвальд Ларссон.
- Да, - согласился Меландер, - в этом труде изложено несколько довольно правдоподобных теорий, обобщающих это явление.
- Восхваление насилия, - сказал Кольберг. - Общество карьеристов. Продажа оружия по почте. Грязная война во Вьетнаме.
Меландер затянулся и кивнул.
- Среди всего прочего, - поправил он.
- Я где-то читал, - сказал Кольберг, - что на одну тысячу американцев приходится один-два потенциальных преступника, способных совершить массовые убийства. Интересно, каким образом им удалось это установить.
- Анкетный опрос, - объяснил Гунвальд Ларссон. - Это тоже американское изобретение. Обходят дома и расспрашивают людей, как им кажется, способны ли они совершить массовое убийство. Двое из тысячи отвечают: "Да, мне кажется это приятным".
Мартин Бек высморкался и покрасневшими глазами с раздражением посмотрел на Гунвальда Ларссона.
Меландер откинулся на спинку стула и вытянул ноги.
- А что твои психологи говорят об особенностях такого типа убийц?
Меландер отыскал соответствующую страницу и начал читать:
- "Человеку, склонному к массовому убийству, чаще всего меньше тридцати лет, он застенчивый и недоразвитый, хотя окружающие считают его хорошо воспитанным и сообразительным. Иногда он пьющий, но чаще является абстинентом. Предполагается, что он небольшого роста, с каким-нибудь физическим дефектом, который выделяет его из общей массы. В обществе он играет незначительную роль. Рос в нищете. Часто это ребенок разведенных родителей или сирота, и в детстве ему не хватало ласки. Как правило, он не совершал до этого никаких серьезных правонарушений". - Меландер оторвался от чтения и пояснил: - Это предположение основано на сопоставлении фактов, которые устанавливались в ходе допросов, тестовых исследований американских преступников, совершивших массовые убийства.
- Но ведь такой убийца должен быть сумасшедшим, - сказал Гунвальд Ларссон. - Но этого нельзя увидеть до тех пор, пока он не выскочит на улицу и не убьет толпу народу.
- Психопат может производить впечатление абсолютно нормального человека до тех пор, пока не произойдет нечто, что даст толчок высвобождению скрытой в нем болезни. Психопатия состоит в том, что какая-то черта или несколько черт характера данного человека сформированы ненормально. В остальном же он совершенно нормален в том, что касается одаренности, способности к работе и так далее. Людей, которые внезапно совершают массовые убийства, бессмысленные и вроде бы беспричинные, их друзья и родственники, как правило, считают рассудительными, хорошо воспитанными, и никто не ожидает, что они способны на такое. Большинство преступников, которых описали американцы, утверждают, что уже давно знали о своей болезни и пытались подавить в себе разрушительные тенденции, однако в конце концов поддавались им. Такой убийца может страдать манией преследования или манией величия, а также болезненным чувством вины. Нередко такой преступник объясняет свой поступок тем, что хотел добиться признания, или тем, что ему хотелось, чтобы о нем написали в газетах. Чаще всего за таким поступком скрывается жажда мести или желание чем-то выделиться. Преступник считает, что к нему плохо относятся, и он чувствует себя униженным и непонятым. В большинстве случаев у них наблюдаются серьезные сексуальные отклонения.
После этого монолога Меландера воцарилась тишина. Мартин Бек смотрел в окно. Он был бледен, с тенями под глазами и заметнее, чем обычно, ссутулился.
Кольберг сидел за письменным столом Гунвальда Ларссона и соединял его скрепки в длинную цепочку. Гунвальд раздраженно отобрал у него коробочку со скрепками.
- Я читал вчера книжку об Уитмене, - сказал он, - ну, о том, который застрелил с вышки в Остине несколько человек. Какой-то австрийский психолог, профессор, доказывает в ней, что сексуальное отклонение Уитмена состояло в том, что он был одержим страстью переспать с собственной матерью. Вместо того чтобы ввести в нее фаллос, пишет этот профессор, он воткнул в нее нож. Не могу похвалиться такой памятью, как у Фредрика, но запомнил последнюю фразу этой книги, которая звучит следующим образом: "Потом он поднялся на вышку, которая была для него символом фаллоса, и излил свое смертоносное семя, словно любовные залпы, в Землю-Мать".
В кабинет вошел Монссон с неизменной зубочисткой во рту.
- О боже, что это вы такое говорите!
- Автобус тоже может быть своего рода сексуальным символом, - задумчиво произнес Гунвальд Ларссон. - Но только в горизонтальном положении.
Монссон вытаращил на него глаза.
Мартин Бек подошел к Меландеру и взял зеленую брошюру.
- Я хочу почитать это в спокойной обстановке, - заявил он. - Без остроумных комментариев.
Он направился к двери, однако Монссон, который вытащил изо рта зубочистку, спросил:
- Что я должен делать?
- Не знаю. Спроси у Кольберга, - коротко ответил Мартин Бек и вышел.
- Можешь сходить побеседовать с домохозяйкой, у которой жил тот араб.
Он написал на листке бумаги фамилию и адрес и протянул ее Монссону.
- Что происходит с Мартином? - поинтересовался Гунвальд Ларссон. - Почему у него такой кислый вид?
- Наверное, у него есть на то свои причины, - пожал плечами Кольберг.
Монссону понадобилось добрых полчаса, чтобы сквозь интенсивное движение стокгольмских улиц добраться до Норра Сташунсгатан. Когда он поставил свою машину напротив дома № 47, было несколько минут пятого и начало смеркаться.
В этом доме было два жильца с фамилией Карлссон, однако Монссон без труда вычислил того, кто ему был нужен.
К двери было приколото восемь картонок с фамилиями. На двух из них буквы были печатные, на остальных - написаны от руки разными почерками. Все фамилии были иностранные. Фамилии Мохаммеда Бусси среди них не оказалось.
Монссон позвонил. Дверь открыл мужчина с черными усиками, в мятых брюках и майке.
- Можно видеть фру Карлссон? - спросил Монссон.
Мужчина улыбнулся, демонстрируя ослепительно-белые зубы, и развел руками.
- Фру Карлссон нет в дом, - ответил он на ломаном шведском языке. - Будет быстро.
- Тогда я подожду ее, - сказал Монссон и зашел в прихожую.
Он расстегнул плащ и посмотрел на улыбающегося иностранца.
- Вы знали Мохаммеда Бусси, который здесь жил?
Улыбка на лице мужчины мгновенно исчезла.
- Да, - ответил он. - Это был ужасно. Ужасно. Мохаммед быть мой друг.
- Вы тоже араб? - спросил Монссон.
- Нет, турок. А вы тоже иностранец?
- Нет, - ответил Монссон. - Я швед.
- О, я думать вы иностранец, потому что немножко запинаетесь.
Монссон строго взглянул на него.
- Я из полиции, - объяснил он. - Мне хотелось бы немного осмотреться здесь, если позволите. Есть еще кто-нибудь дома, кроме вас?
- Нет, только я. У меня выходной.
Монссон огляделся по сторонам. Прихожая была темной, длинной и узкой. Здесь стояли плетеный стул, столик и металлическая вешалка. На столике лежали газеты и несколько писем с иностранными марками. Кроме входной в прихожей было еще пять дверей, в том числе одна двойная и две небольшие двери - очевидно, в туалет и кладовку.
Монссон подошел к двойной двери и открыл одну створку.
- Это комната фру Карлссон, - испуганно сказал турок. - Входить запрещен.
Монссон заглянул в комнату, заставленную разной мебелью и служащую, вероятнее всего, и спальней, и гостиной одновременно.
Следующая дверь вела в кухню. Большую и хорошо оборудованную.
- Запрещено ходить в кухня, - произнес стоящий за спиной Монссона турок.
- Сколько здесь комнат? - спросил Монссон.
- Комната фру Карлссон, кухня и наша комната, - сказал турок. - Еще туалет и кладовка.
Монссон нахмурился.
- Значит, две комнаты и кухня, - уточнил он для себя.
- А сейчас смотреть на наша комната, - сказал турок, открывая дверь.
Комната была приблизительно пять на шесть метров. Два окна с выцветшими старыми занавесками на них выходили на улицу. Вдоль стен стояли разномастные кровати, а между окнами - топчан, обращенный изголовьем к стене.
Монссон насчитал шесть кроватей. Две были не застелены. Везде в беспорядке валялись обувь, одежда, книги и газеты. В центре комнаты стоял белый полированный стол в окружении пяти разнокалиберных стульев. Меблировку дополнял стоящий наискось у одного из окон высокий комод темного дерева с выжженными на нем узорами.
В комнате кроме входной двери были еще. Поперек одной из них стояла кровать, значит, эта дверь, скорее всего, вела в комнату фру Карлссон и была заперта. За другой дверью находилась кладовка, набитая одеждой и чемоданами.
- Вы живете здесь вшестером? - спросил Монссон.
- Нет, нас восемь, - ответил турок.
Он подошел к кровати, загораживающей дверь, выдвинул из-под нее еще один матрац и указал на другую кровать.
- Две раздвигаться, - сказал он. - Мохаммед спал на тот кровать.
- А на остальных семи кто? - спросил Монссон. - Турки?
- Нет, три турка, два… нет, уже один араб, два испанца, один финн и новый, грек.
- Едите вы здесь же?
Турок быстро прошел к противоположной стене, чтобы поправить подушку на одной из кроватей. Монссон успел заметить раскрытый порнографический журнал, прежде чем его накрыла подушка.
- Извините, - сказал турок. - Тут немного… нехорошо убрано. Едим мы здесь? Нет, готовить еда запрещено. Запрещено ходить кухня, запрещено иметь электрическая плитка в комнате. Запрещено варить еду и кофе.
- А сколько вы платите?
- По триста пятьдесят крон каждый.
- В месяц?
- Да. Каждый месяц триста пятьдесят крон.
Турок кивал головой и почесывал черные и жесткие, как щетина, волосы в вырезе майки.
- Я очень хорошо зарабатывать, - сказал он. - Сто семьдесят крон в неделя. Я езжу на вагонетка. Раньше я работать в ресторане и не зарабатывать так хорошо.
- Вы не знаете, у Мохаммеда Бусси были какие-нибудь родственники? - спросил Монссон. - Родители, братья и сестры?
- Не знаю. Мы были хороший друзья, но Мохаммед не говорит много. Он очень боялся.
Монссон, смотревший в окно на кучку мерзнувших на остановке в ожидании автобуса людей, обернулся.
- Боялся?
- Нет-нет, не боялся. Как это сказать? Он был не храбрый.
- Ага, понятно, робкий, - сказал Монссон. - И долго он здесь жил?
Турок сел на топчан, стоявший между окнами.
- Не знаю. Я приехал сюда прошлый месяц. Мохаммед уже жил здесь.
Монссон, одетый в теплый плащ, вспотел. Воздух был тяжелым и спертым от испарений восьми обитателей комнаты. Он неожиданно затосковал по Мальмё и своей уютной квартирке на Регементсгатан. Он достал из кармана последнюю зубочистку и спросил:
- Когда вернется фру Карлссон?
Турок пожал плечами.
- Не знаю. Быстро.
Монссон засунул в рот зубочистку, сел за круглый стол и стал ждать.
Через полчаса, когда он бросил в пепельницу изжеванную зубочистку, появились еще два жильца фру Карлссон, однако сама хозяйка все еще отсутствовала.
Вновь прибывшие оказались испанцами, и так как их запас шведских слов был невероятно скудным, а запас испанских слов у Монссона вообще равнялся нулю, он вскоре бросил попытки наладить с ними разговор. Ему лишь удалось выяснить, что одного испанца звали Рамон, а другого - Хуан и что работали они мойщиками посуды в кафе самообслуживания.
Турок лежал на своем топчане и лениво перелистывал немецкий еженедельник. Испанцы оживленно разговаривали, готовясь к вечерним развлечениям, составной частью которых должна была стать девушка по имени Керстин. Она-то и была объектом их разговора.
Монссон часто посматривал на часы. Он решил ждать до половины шестого, и ни минутой дольше.
Фру Карлссон появилась, когда до половины шестого оставалось две минуты.
Она усадила Монссона на свой роскошный диван, угостила вином и принялась сетовать на невыносимую жизнь квартирной хозяйки, у которой много квартирантов.
- Одинокой бедной женщине не очень приятно, когда у нее в доме полно мужчин, - говорила она. - И к тому же иностранцев. Но что еще остается делать бедной несчастной вдове?
Монссон быстро подсчитал в уме: бедная несчастная вдова, сдавая комнату, загребала около трех тысяч в месяц.
- Этот Мохаммед, - сказала она, - остался должен мне за последний месяц. Не могли бы вы как-нибудь уладить это дело? У него ведь были деньги в банке.
На вопрос Монссона, какого она мнения о Мохаммеде, фру Карлссон ответила:
- Для араба он был довольно милым. Обычно они такие грязные и безответственные. Однако этот был вежливым, тихим и производил впечатление человека порядочного; не пил, и девушки, судя по всему, у него не было. Единственное, что, как я уже сказала, он не заплатил за последний месяц.
Как выяснилось, она была хорошо знакома с личной жизнью своих жильцов. Знала, что к Рамону ходит девка по имени Керстин, однако о Мохаммеде фру Карлссон почти ничего рассказать не смогла.
Сообщила, что у того была замужняя сестра в Париже. Она писала ему, однако фру Карлссон не знала содержания этих писем, так как написаны они были по-арабски.
Фру Карлссон передала Монссону целую пачку этих писем. На конвертах имелись адрес и фамилия сестры.
Все земное добро Мохаммеда Бусси уместилось в брезентовый чемоданчик, который Монссон забрал с собой.
Пока Монссон закрывал за собой дверь, фру Карлссон еще раз напомнила ему о деньгах.
- Вот мерзкая карга, - проворчал он, спускаясь по лестнице на улицу, где стояла его машина.
19
Понедельник. Снег. Ветер. Собачий холод.
- Прекрасный свежий снег, - сказал Рэнн.
Он стоял у окна и мечтательно смотрел на улицу и крыши домов, едва различимые в белой пелене метели.
Гунвальд Ларссон бросил на него подозрительный взгляд и спросил:
- Это что, какой-то намек?
- Нет. Просто вспомнил детство и размышлял вслух.
- В высшей степени продуктивно. Может, ты поразмышляешь о том, чтобы заняться чем-нибудь более полезным? Применительно к следствию.
- Да, конечно, - согласился Рэнн. - Только…
- Чем?
- Да, именно это я и хотел спросить: чем?
- Девять человек убито, - сердито сказал Гунвальд Ларссон, - а ты стоишь и не знаешь, чем заняться. Ты принимаешь участие в расследовании или нет?
- Принимаю.
- Ну вот и попытайся что-нибудь выяснить.
- Где?
- Не знаю. Займись чем-нибудь.
- А ты сам чем занимаешься?
- Сам видишь. Изучаю психопатическую абракадабру, которую состряпали Меландер с профессорами.
- Зачем?
- Сам не знаю. А что, я обязан все знать?
После кровавой купели в автобусе прошла неделя. Расследование не продвигалось вперед, какие-либо конструктивные идеи отсутствовали. Даже ручеек бесполезной информации от общественности начал мельчать.
Общество потребителей и отдельные его граждане, постоянно пребывавшие в состоянии стресса, теперь были заняты совершенно другими мыслями и делами. Хотя до Рождества было еще больше месяца, уже вовсю бушевала рекламная оргия. Покупательская истерия, словно чума, быстро и неудержимо распространялась по украшенным гирляндами торговым рядам. Эпидемия не щадила никого, и от нее нельзя было укрыться. Она впитывалась в дома, проникала в квартиры, заражала и сражала всех и вся на своем пути. Дети плакали от усталости, а отцы семейств залезали в долги вплоть до следующего лета. Узаконенное мошенничество находило себе все новые и новые жертвы. Больницы были переполнены людьми с инфарктами, нервными расстройствами и прободными язвами желудков.
В полицейские участки центра города участились визиты предвестников большого наплыва праздничных клиентов - на сей раз в виде мертвецки пьяных гномов, которых находили в подворотнях и общественных туалетах. На площади Марияторьет два уставших полицейских, пытаясь засунуть пьяного до невменяемости гнома в такси, случайно уронили его в водосточную канаву.
Во время разгоревшегося при этом скандала патрульных взяли в тесное кольцо плачущие от отчаяния дети и разгневанные пьянчуги. Одному из полицейских попали в глаз снежком, отчего тот сразу стал плохо видеть. Он схватился за резиновую дубинку и огрел ею случайного зеваку-пенсионера. Со стороны картина выглядела некрасивой, и у тех, кто недолюбливал полицию, появился новый повод для нападок.
- В любом обществе есть затаенная ненависть к полиции, - сказал Меландер. - Нужен лишь какой-нибудь импульс, чтобы она стала явной.
- Ага, - без особого интереса буркнул Кольберг. - А почему так происходит?