Удивительно ли, что за последнее время Джон часто бывал один? Он вообще любил одиночество, и обстоятельства укрепляли в нем эту черту. В колледже он оказался на положении парии, вечного новичка. Будь ему, скажем, всего тринадцать, он попал бы здесь в младший класс, был бы окружен такими же неопытными, как он, неловкими подростками - и рано или поздно привык, сдружился бы с ними; от него никто бы не ждал, чтобы он знал все тонкости местного неписаного кодекса поведения, столь важные в этом возрасте: он бы естественным образом нашел тех, кто ему близок. Но Джон попал сразу в предвыпускной класс. Здесь давно сложились разные группы и клики, и ни в одной из них Джону не нашлось места. Одноклассники и не пытались скрыть, как их забавляют его невольные промахи. То, что он пришел сюда из какой-то зачуханной школы, которую все они презирали, вовсе не прибавляло ему авторитета. Джон страдал от того, что с ним обращались как с человеком второго сорта, страдал - и не умел скрыть этого. В результате травля только усилилась: высмеивать "малыша Мабла" стало в классе не просто забавой, но и обязанностью. Кончилось тем, что Джон возненавидел свой класс и благодарил Бога, что приходит сюда лишь на занятия, общаясь с одноклассниками только тогда, когда это допускают демократические правила спортивных соревнований.
Но, к величайшему его несчастью, столь же плохо складывались его отношения с приятелями по прежней школе. Он старался встречаться с ними как можно чаще, поддерживать старую дружбу, но вскоре понял, что это едва ли возможно. Они относились к нему с подозрением, ловили на малейших признаках высокомерия и моментально обижались. Да и свободное время у них совпадало редко: в колледже не было занятий по средам, школа же отдыхала в субботу, и былые друзья не желали ради него сокращать свои экскурсии. Кроме того, у Джона был мотоцикл - станет ли он потеть, крутя вместе с ними педали велосипеда?.. И в этом была доля истины: познав блаженство стремительной гонки, он быстро охладел к велосипедным прогулкам. Уступая настойчивым приглашениям Джона, ребята раз или два приходили к нему домой; но Джон скоро обнаружил, что не слишком рад их приходу. Да и они ощущали себя неловко в забитых золоченой мебелью комнатах. Мистер Мабл не очень-то разговаривал с ними; видно было к тому же, что он нетрезв. Мнительный Джон не без основания полагал, что, говоря между собой о семействе Маблов, его приятели легко находят поводы для злорадных острот. Он ругал себя за то, что считает их способными на такое, но изменить ничего не мог.
Короче говоря, у Джона осталось одно утешение - мотоцикл. Тяжелый и мощный, он стал ему чуть ли не братом: он делил с ним все беды, а маленькие неполадки отвлекали мысли мальчика от отца и от атмосферы неблагополучия, которая царила в доме.
Мистера Мабла в какой-то мере оправдывало то, что он понятия не имел о проблемах, мучивших его сына. Ему самому было о чем размышлять, и вопросы, которые он пытался решить, в буквальном смысле были вопросами жизни и смерти. Старые страхи по-прежнему держали его в своей власти, как ни внушал он себе, что у него и сын теперь в колледже, и дочь - в зверски дорогой Беркширской школе, а сверх того, есть еще нечто совсем новое, небывалое - в одном из домиков на соседней улице, с табличкой на парадной двери: "Мадам Коллинз, модная женская одежда". Но даже сладкое томление, навеянное мыслями о соблазнительной француженке, не могло оторвать его от сторожевого поста в гостиной, возле окна, выходившего в сад.
Если Маблу и прежде было что терять, то теперь список ценностей существенно увеличился: солидная сумма, приносящая постоянный доход, дом, чуть ли не с чердака до подвала забитый ампирной мебелью, быстро растущая криминалистическая библиотека, сколько угодно виски и, наконец, загадочная, влекущая женщина, которая проявляла к нему отнюдь не дружеский интерес. Но самое странное: чем больше он мог потерять, тем сильнее цеплялся за все это, а следовательно, тем меньше радовался новым приобретениям… Летние месяцы пролетали над ним, словно короткие летние грозы; он едва воспринимал, что происходит рядом. Жизнь перестала быть манящей и сладостной: ее отравлял постоянный и всевозрастающий страх.
Начиналось время летних каникул. Словно только вчера они попрощались с Винни - а жена уже готовилась к ее возвращению. Она заговорила с мужем о летнем отдыхе.
- Отдых? - рассеянно повторил мистер Мабл.
- Да, дорогой. Мы поедем куда-нибудь этим летом?
- Не знаю, - ответил Мабл.
- Мы ведь и прошлым летом нигде не были, - жалобно напомнила миссис Мабл. - А перед тем всего несколько дней провели в Уэрдинге. Средства же у нас есть, верно?
- Да. Пожалуй… Надо посмотреть, что нынче предлагают туристические бюро.
- О, дорогой!.. - воскликнула миссис Мабл. Она так ждала отпуска в этом году, так мечтала куда-нибудь поехать, освободиться ненадолго от домашней работы, надеть наконец те дивные платья, которые она, в сущности, еще не носила!..
- Во всяком случае, тебе надо было бы поехать куда-нибудь отдохнуть, - сказал мистер Мабл, вспомнив о своем твердом желании не оставлять дом без присмотра. - Я выберу какой-нибудь уютный отель для тебя и для Джона с Винни. Возможно, я тоже туда ненадолго приеду, если удастся отпроситься с работы.
Энни не верила своим ушам! Отель!.. Неужели отель?.. Ей не придется стирать, мыть посуду, готовить еду, накрывать на стол?.. Это же настоящий рай!.. Лишь на секунду у нее тревожно забилось сердце, когда она подумала, что за великодушным предложением мужа могут крыться какие-то тайные мотивы… Но подозрения ее были слишком смутны, чтобы придавать им значение. Откуда она могла знать, что у мистера Мабла есть даже две причины остаться одному в доме: Энни была слишком простодушна, чтобы догадываться о них. Словом, она с благодарностью согласилась.
- Но ты уверен, дорогой, что тебе так будет лучше? - на всякий случай спросила она.
- Разумеется, уверен. - И вопрос был исчерпан.
Вскоре приехала Винни. Она как-то странно и загадочно изменилась: ее красота созрела и расцвела. Она даже говорила не так, как прежде. Не то чтобы у нее раньше был такой уж заметный простонародный выговор - в классе ее даже считали чрезмерно "изысканной", - но из ее речи исчез слабый носовой призвук и интонации ее голоса стали более энергичными, немного гортанными, и держалась она теперь гораздо уверенней, сдержанней, чем в те дни, когда уезжала. Мистер Мабл, глядя на нее, радовался - насколько он вообще способен был сейчас радоваться, - а мать вздыхала и держалась за сердце: дочка выросла, стала самостоятельной.
Но как ни суетились родители вокруг Винни, ни один из них не заметил, что она, войдя в сверкающую столовую с мозаичным столом посредине, чуть-чуть скривила губы и подняла брови. Винни уже накопила некоторый опыт относительно того, как выглядят по-настоящему красивые комнаты, и вопиющий контраст между выцветшими обоями и изысканными формами ампирной мебели невыносимо резал ей глаза.
Позже она намекнула на это матери, но слова ее не попали на благодатную почву. Миссис Мабл тут же уткнулась в шитье, что было верным признаком растерянности.
- У отца есть кое-какие странности, - сказала она, краснея и запинаясь. - Я бы на твоем месте не говорила ему об этом. Он слышать не хочет, чтобы в доме появились чужие люди, а обои иначе не поменяешь. А вообще, - она даже подняла голову, так как гордилась позолоченной мебелью не меньше, чем муж, - а вообще, по-моему, комната выглядит чудесно. Держу пари, ни у кого в Далвиче нет такой красивой мебели. Даже, думаю, во всем Лондоне таких комнат немного. И не забудь еще, что все комнаты в доме обставлены одинаково. Мадам Коллинз говорит, что здесь как в Лувре, а уж она знает, она там бывала.
Последний аргумент был самым весомым, потому что мадам Коллинз успела стать большим другом семьи Маблов. Но Винни и так не стала бы спорить на эту тему. Она составила себе определенное мнение, и больше об этом не говорила. Это было очень свойственно ей.
Однако это не было свойственно миссис Мабл. Она только-только нащупала тему, и та заполнила по крайней мере четверть не слишком широкого мыслительного пространства в ее голове.
- Ты не должна, дорогая, плохо думать о папе, даже если он иногда и кажется странным. У него столько забот!.. И вообще, ты должна быть ему благодарна за все, что он для тебя сделал.
- О, конечно же, я благодарна, - охотно отозвалась Винни. Хотя у нее и в мыслях не было ничего такого.
- Я очень рада! Я немножечко… немножечко боялась, что ты вернешься домой из этой аристократической школы, и тебе… не все понравится дома.
- Ты имеешь в виду, что папа пьет?
- Винни! - вскинулась миссис Мабл, до глубины души шокированная тем, что дочь назвала кошку - кошкой.
- Но ведь он же пьет, мамочка. Или нет?
- Д-да… Пожалуй. Но не очень много, дорогая. Не более чем требуется… если принять во внимание, как много у него работы… И ты не должна так о нем говорить, Винни! Это нехорошо!
У бедной миссис Мабл в последнее время работы было гораздо больше, чем у мужа. И ей приходилось куда хуже, чем ему, потому что она понятия не имела, в чем причина этих свалившихся на нее трудностей, скудная же фантазия не позволяла ей строить догадки на этот счет… А забота о том, чтобы защитить мужа даже от невысказанных обвинений со стороны детей была для нее, может быть, особенно трудной.
Ибо сами дети были сейчас для нее весьма слабым утешением. Джон очень уж неловок и скрытен. Миссис Мабл не подозревала, как сильно сын любит ее: память о тех случаях, когда он бросался защищать ее от отца, стояла меж ними неодолимой преградой, и ни один из них не обладал достаточной смелостью, чтобы сломать ее… А Винни - это чувствовала даже миссис Мабл - стала немного высокомерной.
Но даже Винни ненадолго смягчилась, узнав, что они целый месяц будут жить в отеле "Гранд Павильон", на очень модном морском курорте. Конечно же, это гораздо лучше, чем все лето толкаться в доме на Малькольм-роуд; к тому же ей будет о чем рассказать подругам, когда начнется учеба. Кто-то из них летом поедет во Францию, несколько девочек - в Италию; но мало кто проведет каникулы в таком шикарном месте, как отель "Гранд Павильон". У их родителей для этого слишком много здравого смысла.
А чего стоит подготовка, укладывание чемоданов!.. Винни сама помогала матери собирать ее потрясающий гардероб. Крохотный шифоньер в родительской спальне на втором этаже, где основное пространство занимала огромная кровать с позолоченными купидонами, был битком набит самыми красивыми платьями, какие только можно себе представить. Но среди ужасающе дорогих костюмов тут и там висела старая одежонка, еще из прежних, унылых времен, времен до взлета франка. Миссис Мабл, по всей видимости, с одинаковым равнодушием носила и шелковое белье пастельных тонов с Бонд-стрит, и не отличающееся ни красотой, ни практичностью шерстяное или хлопчатобумажное. Объяснение было очень простым. У миссис Мабл в жизни не было одежды, которую она могла бы, если бы захотела, кому-нибудь подарить: она все донашивала до дыр. Поэтому она не могла себя заставить отложить в сторону старые, но еще годные вещи. По правде сказать, ей и в голову не пришло бы отдать кому-нибудь что-то такое, что, по ее понятиям, можно было носить еще по крайней мере полгода… И все ее платья, старые и новые, нечищеные, не повешенные на плечики, болтались как попало, вперемежку на крючках.
За полгода, которые Винни провела в интернате, она научилась бережно обращаться с одеждой. Целых два дня она разбирала материно белье и платья, аккуратно складывала их, кое-что безжалостно бросала в мешок для тряпья, кое-что долго, с почтением разглядывала. Как она ни старалась, она не могла представить себе мать в нижнем белье оранжевого шелка. И вообще представить ее хорошо, со вкусом одетой. Но Винни решила во что бы то ни стало добиться, чтобы мать ее выглядела не хуже других матерей, которых она иногда видела в школе. Узнав об этом ее намерении, миссис Мабл растрогалась до слез.
- У меня никогда это не получится, - сказала она, целуя дочь. - И… и… мне иной раз кажется, что и смысла-то в этом нет. Знаешь, милая, отец всегда так занят…
Купидоны на огромной ампирной кровати уже много месяцев выглядывали понапрасну - вот о чем думала миссис Мабл, хотя ни за что на свете не решилась бы намекнуть на это дочери.
Пока миссис Мабл в суете отбирала вещи для путешествия, не была забыта и Винни. Для того чтобы провести месяц в отеле "Гранд Павильон", ей тоже требовались новые вещи. Причем вкус у Винни соответствовал ее возрасту. Миссис Мабл даже несколько испугалась, увидев то, что выбрала Винни, но она и не подумала спорить. У нее были очень смутные представления, что приличествует носить пятнадцатилетней девочке, если она отдыхает в отеле "Гранд Павильон"…
- Совсем по-другому выглядит, если немного обрезать волосы, - говорила Винни сама себе, стоя перед зеркалом. Она внимательно изучала свое лицо; увидев поблизости мать, она продолжала, обращаясь уже к ней: - Тогда никто не сможет сказать, сколько мне лет. А если не остричь, то сразу видно… В общем, если вот так, и в новой одежде, то, пожалуй, каникулы пройдут неплохо. Будет что рассказать, когда вернусь в школу.
И вот уже Винни и миссис Мабл в приятном волнении ждали такси, которое отвезет их на вокзал "Виктория". Джона с ними не было. Он решил ехать один, на мотоцикле, хотя Винни и запротестовала: по ее мнению, мотоцикл - это дурной вкус…
Мистер Мабл тоже был радостно взволнован, когда прощался с ними. У него были свои причины избавиться от дочери. В ее присутствии он чувствовал себя неуютно, особенно когда напивался. Три месяца хорошего питания, три месяца близкой дружбы с девочками, у которых никогда не было проблем с произношением, удивительно быстро отдалили дочь от семьи. Мистеру Маблу казалось, что Винни в любую минуту может потребовать: давайте переселяться в другой дом, побольше и получше, или, если это невозможно, давайте хотя бы отремонтируем этот и заменим обои, чтобы дом был как дом, чтобы походил на дома других девочек… Мистер Мабл не боялся расходов. Его страшила мысль, что в доме появятся чужие, они будут всюду ходить, поставят лестницу в саду, возведут леса.
Ведь ножки лестницы легко могут провалиться на несколько дюймов в рыхлую землю заброшенной клумбы.
На трезвую голову он и сам понимал, что дети не слишком благодарны за свалившееся на них благополучие, не очень тронуты его заботой о них. Он даже догадывался, что они вовсе не в восторге от мозаичного стола. Были минуты, когда он, испытывая острую жалость к себе, понимал, что жертва, которую он принес ради них, - жертва напрасная. Чаще всего он винил во всем обстоятельства и предпочитал не думать об этом. Но бывали особенно тягостные моменты, когда виски не помогало, когда хмель вытеснялся сознанием, что это - его вина, его грех. Иногда ему так и не удавалось до конца убедить себя в том, что он хотя и преступник, но преступник торжествующий, презревший трудности, одолевший все препятствия, необходимость превративший в добродетель. В такие моменты он видел себя в истинном, беспощадном свете - как загнанную в угол крысу, которая с бесстрашием отчаяния защищается против того, что рано или поздно неотвратимо наступит… Когда он чувствовал приближение такого момента, торопливо тянулся к стакану и с жадностью выпивал его. Виски, за его деньги, слава Богу, у него было всегда, как и Маргерит Коллинз.
Глава 10
Богатый жизненный опыт и выработанное благодаря ему поведение сделали мадам Коллинз виртуозной интриганкой. Дело в том, что никто из обитателей пригорода, даже молочник, развозящий молоко по домам, не слышит столько сплетен, как портниха. После примерки, когда разговор с легкой и неисчерпаемой темы одежды переходит на другие предметы, обязательно заходит речь о местных новостях. С теми, кто не выходил за пределы дел церковных, мадам Коллинз тоже была словоохотлива; большинство, однако, с удовольствием делилось с собеседником - особенно если это собеседница - своими мыслями и наблюдениями относительно соседей. Мадам Коллинз услышала о внезапном богатстве мистера Мабла едва ли не в тот самый день, когда он сам только-только начал к нему привыкать. Она взяла это на заметку: знакомство с богатым человеком всегда полезно, особенно для женщины, которая, пережив в ранней молодости массу приключений на территории, занятой английскими частями, по горло сыта убогими буднями мещанского пригорода.
Историческое знакомство с мистером Маблом - в тот день, когда была привезена новая мебель, - было спланировано лишь отчасти. Мадам Коллинз как раз шла по Малькольм-роуд по своим делам, и тут ей бросилось в глаза золотое сияние огромного количества вносимой в дом мебели; сцена эта произвела на нее глубокое впечатление. Мебель, хотя и была ужасающе безвкусна, стоила огромных денег… Потом она увидела и хозяина, булавку в его галстуке, золотые часы, портсигар - и приняла решение. Видимо, все, что говорят о его богатстве, - правда. А завязать с ним знакомство, ей-богу, для нее не составляло труда.
Не прошло и недели, а мадам Коллинз знала о Маблах все, что стоило знать… Конечно, за исключением того (для нее, впрочем, значения не имеющего) эпизода, что двадцать месяцев тому назад разыгрался в столовой у Маблов. Соседки не раз намекали, что в отношениях между мистером Маблом и его благоверной как будто не все в порядке; мадам Коллинз только в этом и хотела удостовериться. Богатый мужчина, охладевший к своей жене… Жена, достаточно глупая, чтобы ее можно было легко водить за нос… И все это - рядом, под боком… В безрадостной жизни мадам Коллинз забрезжило обещание больших денег и затем веселой, обеспеченной жизни. Особенно когда она убедилась, что мистер Мабл совершенно неопытен с женщинами, а состояние его - целенькое, не растраченное.
Для Энни Мабл мадам Коллинз была подарком судьбы. Она предложила ей свою дружбу, и несчастная, заброшенная женщина с радостью ее приняла. Мадам Коллинз пригласила ее в гости, в свой дом на соседней улице, представила ей своего мужа, чем лишний раз доказала, что она - солидная, с безупречной репутацией женщина. Энни Мабл, разумеется, не заметила, насколько сер и незначителен мистер Коллинз.
Он действительно был человеком скучным и в чем-то трагичным. Природа, дав ему замечательный музыкальный слух, лишила его даже малейших способностей к творчеству. Всю жизнь - за исключением бурного года, проведенного во Франции и завершившегося женитьбой на Маргерит, - он зарабатывал на жизнь настройкой роялей. Настройщик он был великолепный, и фирма, на которую он работал, ценила его высоко. В этом и крылась его трагедия. Ибо настройщику-виртуозу самому играть на фортепьяно противопоказано. Если он все-таки занимается этим, мастерство его падает. Его слух теряет ту изощренную точность, которая необходима для безупречной настройки. Коллинз, который был страстным поклонником музыки, все свое время проводил на фабрике роялей, занимаясь настройкой, вечной настройкой инструментов. Неудивительно, что мадам Коллинз находила свою жизнь безрадостной.
Мистер Коллинз к появлению Маблов отнесся с таким же равнодушием, как и ко всему прочему, что не имело отношения к музыке. Раз или два он через силу, но очень вежливо вел светский разговор с мистером Маблом, который нанес Коллинзам визит вместе с Энни. Но он даже их имен не запомнил. За годы супружеской жизни он привык не проявлять интереса к тому, чем занимается его жена. Маргерит - с ее рыжевато-каштановыми волосами, карими глазами, страстностью и крестьянской привычкой управлять мужем - едва ли была для него идеальной женой. И оба давно уже это поняли.