С неожиданной готовностью она взяла из моих рук блокнот и ручку и написала имя и адрес Анжелы, потом еще и номер телефона. Записная книжка лежала у нее на коленях. Вероятно, от этого почерк несколько изменился, подумал я, но не намного. Надеюсь. Теперь у меня было уже два образца почерков.
- Она очень хорошая художница. Знаете, я иногда включаю освещение портрета на всю ночь. Ведь я засыпаю лишь очень ненадолго. И просыпаясь, гляжу на картину. Она источает такой покой…
Дверь открылась. В ее проеме стоял Зееберг.
- Глубоко сожалею, господин Лукас, но я ощущаю себя ответственным за самочувствие хозяйки дома. А вы что-то чересчур долго у нее засиделись.
- Уже ухожу! - отозвался я.
Хильда опять протянула мне свою ледяную руку. И когда я склонился над ней, прошептала:
- Миллион, если хотите! Два миллиона! Вы позвоните, да? Вы теперь знаете, что надо делать.
Я кивнул. Когда я уже был у двери, Хильда крикнула мне вслед:
- Весь гарнитур мы купили на аукционе Сотби в Цюрихе!
Зееберг проводил меня вниз по лестнице и до выхода в парк. Там уже ожидал слуга с колымагой, похожей на джип.
- Такси ждет вас за воротами, - сказал Зееберг.
- Спасибо, - кивнул я. - Скажите, фрау Хельман пользует действительно хороший врач?
- Самый лучший. Вернее, самые лучшие. Один терапевт, другой психиатр.
- Психиатр?
- Но вы ведь и сами заметили, в каком состоянии она находится со времени катастрофы?
Я молча кивнул.
- Желаю вам всяческих успехов при расследовании, - сказал Зееберг. - Мы с вами наверняка вскоре увидимся.
- Наверняка, господин Зееберг.
Я сел в джип с балдахином. Мы тронулись. Обернувшись, я заметил, что Зееберг исчез, как только мы отъехали от дома. В окне второго этажа я увидел два лица - Хильды Хельман и медсестры Анны. Они приникли к оконному стеклу, провожая меня взглядом. На их лицах был написан ничем не прикрытый страх. Никогда я не видел на человеческих лицах выражение такого страха. Они заметили, что я гляжу на них. Шторы немедленно задернулись.
20
Вела машину Анжела Дельпьер. Она сидела за рулем белого "мерседеса, 250-S" я - рядом с ней. Воздух буквально кипел от жары. А над асфальтом еще и струился. На Анжеле были белые брюки и бирюзовая блузка с высоким стоячим воротничком а ля Мао, кроме того, она подкрасилась, - правда, лишь слегка. Мы спустились по улице короля Альберта Первого, довольно извилистой, проехали по эстакаде над железной дорогой и по узким переулкам, застроенным старыми, ветхими домишками, стены которых были заклеены обрывками плакатов, пересекли Антибскую улицу и выехали на бульвар Круазет. Мы ехали на запад. Насколько я помню, Анжела всегда сидела за рулем, если мы ехали в ее машине. Я сидел, полуобернувшись к ней и то и дело взглядывал на нее. Ее рыжие волосы отливали золотом. Она вела машину очень уверенно и ловко, несмотря на большую скорость. Я перевел взгляд на ее руки, лежавшие на руле. И вдруг заметил на тыльной стороне правой кисти, покрытой шоколадным загаром, очень светлое пятно.
- Это у вас след от раны?
- Где?
- На тыльной стороне правой руки. Белое пятно…
Анжела замялась. Впервые за то время, что мы были знакомы, она казалась смущенной.
- Странное это пятно, - наконец сказала она. - Никак не загорает. Что хочешь, с ним делай, я пыталась. Но тщетно.
- А почему?
Она только пожала плечами.
- Понятия не имею. Несколько лет назад я была на приеме у ясновидицы. Тут их великое множество. В Сен-Рафаэле есть одна очень известная. Два раза в неделю она приезжает в Канны, останавливается в гостинице и ведет прием прямо там. Друзья уговорили меня сходить. Я услышала кучу ерунды. Нет, я несправедлива к ней. Многие вещи, которые она мне сказала, соответствовали действительности. Светлое пятно она тоже заметила. И сказала, что я в детстве испытала какой-то шок, от этого и пятно, оно так и останется…
- А вы и впрямь испытали какой-то шок?
Она промолчала.
И я сказал несколько слов, смысл которых дошел до меня уже после того, как они были сказаны:
- Не верю, что это пятно навсегда. Оно исчезнет.
- Почему вы так думаете?
- Сам не знаю. Просто чувствую. И очень сильно. Я…
- Ну, что же, продолжайте!
- Не стоит, - сказал я. - Я несу чушь.
- Пожалуй, - согласилась Анжела и включила приемник. Раздался голос Боба Дилана: "…How many roads must a man walk down before you can call him a man?.."
- "Blowin’ in the wind", - сказал я.
После чего мы оба сказали в один голос: "Моя любимая песня".
Анжела быстро взглянула на меня. Ее карие глаза изумленно распахнулись.
- Правда, - сказал я. - Это моя любимая песня.
"…yes, and how many times must a cannon-ball fly, before they are all of them banned?" - пел Боб Дилан.
- И моя любимая. - Она опять смотрела только на дорогу. Мы ехали вверх по Круазет. Море сверкало, как расплавленный свинец. Раскидистые листья пальм вяло свисали вниз. Мимо неслись белые виллы, белые громады отелей и самые дорогие в мире машины.
"…the answer, my friend, is blowin’ in the wind. The answer is blowin’ in the wind…", - пел Боб Дилан.
Анжела выключила приемник. Несмотря на скопление машин, она быстро углядела свободное местечко, ловко сдала назад и припарковалась у самой обочины. Мы вышли. Внутри машины жара чувствовалась меньше благодаря открытым окнам и встречному ветру. А тут меня будто огрели молотком по черепу.
- Нам придется немного пройти пешком, - сказала Анжела. Мы двинулись по Круазет мимо множества дорогих магазинов, закрытых в этот час дня. В конце целого ряда низеньких, выступающих на тротуар магазинчиков, был расположен филиал парижского ювелирного дома "Ван Клиф и Арпельс". Поскольку он замыкал собою этот ряд, у него была и боковая витрина. Я увидел тут драгоценности изумительной красоты - бриллианты, изумруды, колье, браслеты, целые гарнитуры. На минуту я замер у витрины. Анжела тоже. И я вдруг заметил, что она смотрит на одно украшение в боковой витрине. То были длинные бриллиантовые серьги необычайно тонкой работы: у мочки нечто вроде петли, с которой свисали цепочки бриллиантов. Но я не успел даже как следует разглядеть эти серьги, потому что почувствовал, как рука Анжелы обвилась вокруг моего локтя. Мы пошли дальше. Левая стопа опять начала болеть. Я подумал, что Хильда Хельман могла бы - если бы захотела - закупить по телефону, выписать чек и получить в собственность все, что было выставлено здесь в витринах, а заодно и то, что хранилось в сейфах в самом магазине. Безумная Хильда в доме, населенном призраками. А может, она вовсе и не безумна? Мимо нас медленно проехал "роллс-ройс". Рядом с китайцем-шофером в ливрее сидел слуга-китаец, тоже в ливрее, а в глубине машины виднелся мужчина в брюках и рубашке. Вид у него был усталый и скучающий. В эту минуту он как раз говорил по радиотелефону.
21
"Феликс" оказался таким одноэтажным белым домиком. Соседние магазинчики как бы отступили в глубину улицы, и на освободившемся пространстве росли пальмы и множество цветов. Под тентом стояло несколько столиков, но в самом ресторане был кондиционер и потому основная масса посетителей предпочла закрытое помещение. Зал был переполнен до такой степени, что в его глубине, подле стойки бара, люди ожидали, когда освободится столик. Хозяин ресторанчика, увидев Анжелу, просиял и поспешил ей навстречу, чтобы поприветствовать. Видимо, они были старые знакомые. Анжела представила нас друг другу. Столик, который был для нас зарезервирован, стоял у самого окна, выходившего на бульвар Круазет, так что нас отделяло от него лишь оконное стекло. Мы с Анжелой сидели рядышком, как это принято во французских ресторанах, и в качестве аперитива выпили два бокала "Рикара". Потом я заказал ассорти из раков и два бифштекса. Воздух здесь был приятно прохладен. На противоположной стене висели в обрамлении глазурованной и подсвеченной кирпичной кладки плоские барельефы. В остальном стены были обшиты черными панелями. Кельнер принес масло с кубиками льда и свежий белый хлеб с хрустящей корочкой, ломтики его были косо срезаны с длинных батонов. В ожидании ассорти из раков мы ели эти ломтики, помазав их маслом и посолив, а я тем временем смотрел в окно на расплавленную полуденным жаром улицу. Метрдотель по винам откупорил бутылку шампанского "Дом Периньон", которую я тоже заказал: она стояла возле нашего столика в ведерке со льдом. Он налил в мой бокал немного шампанского, чтобы я попробовал и оценил. Шампанское было очень холодное и отменно на вкус. Я одобрительно кивнул. Метрдотель наполнил наши бокалы до краев, поставил бутылку в серебряное ведерко и удалился. Мы выпили.
Против нашего окна, недалеко от моря и пляжей, какой-то художник развесил свои картины на веревочке, привязанной к двум пальмам. Картинки у него были яркие, жизнерадостные и изображали Круазет, Старую Гавань и пейзажи вокруг. Сам художник, человек очень молодой, сидел прямо на земле. Люди шли мимо, не обращая никакого внимания на его картины.
- Он сидит тут каждый день, - сказала Анжела. - Очень способный юноша. Но ему не везет.
- В отличие от вас, - вставил я.
- О да, - сразу согласилась она и легонько постучала по дереву. - Мне определенно везет. А вам, мсье Лукас?
И я произнес слова, которых не говорил уже много лет:
- Мне необычайно везет. Я познакомился с вами, мадам. Вы рядом. Я могу смотреть на вас. Вы ради меня поехали в город.
- Чушь. У меня самой в городе есть дела.
- Ах, вот оно что, - протянул я.
Она взглянула на меня и улыбнулась своей обычной улыбкой. В ее глазах зажглись крошечные золотые точечки, а у глаз на загорелой коже появились лучики морщинок. В ее смеющихся глазах притаилась печаль, легкая, как тень или облачко.
- Вы многого в жизни боитесь, мсье? - спросила Анжела.
- Что вы имеете в виду?
- Вы меня прекрасно поняли. Не боитесь ли вы людей и событий. Так боитесь или нет?
- Нет, - солгал я.
- А я боюсь, - сказала Анжела. - Я часто боюсь. Что не смогу больше работать кистью или что потеряю заказчиков и останусь без денег…
- А также одиночества…
- Нет, одиночества я не боюсь, - возразила она, но ее улыбка как-то застыла на лице. - Я люблю быть одна.
- Ну, тогда боитесь, что опять придется спасаться бегством.
- А вы, значит, не забыли про это? - Она опять широко улыбнулась.
- Не забыл, - сказал я. - А почему…
- Взгляните туда, - быстро проговорила она, - вон идет один из моих старинных друзей, - она указала подбородком. К ресторанчику двигался худощавый мужчина лет пятидесяти, одетый с подчеркнутой элегантностью. В руках он нес большую сумку. Человек этот казался погруженным в свои мысли и не замечающим ничего вокруг. - Его зовут Фернан. Фамилии его я не знаю, он изучал архитектуру. И был очень одарен. Потом его мать попала в аварию и ее парализовало. Поперечный паралич. Неизлечимо и безнадежно. Правда, случилось все это лет двадцать-двадцать пять назад, задолго до моего переезда в Канны. Фернан оставил учебу. Он любит свою матушку. Чтобы иметь возможность платить за ее пребывание в приличном санатории, он должен был начать немедленно зарабатывать деньги. С тех пор Фернан продает лотерейные билеты.
- Какие билеты?
- Лотерейные. Во Франции проводятся все возможные и невозможные виды лотерей - числовые, большие и малые скачки, приз нации…
Кельнер принес наше ассорти из раков. Раки были огромные и такие вкусные, каких я еще никогда не ел.
- Нравится?
Я кивнул.
- Я рада, - сказала Анжела. - Мне так хочется, чтобы вам все здесь понравилось и чтобы вам было здесь приятно.
Я ответил:
- Еще никогда в жизни мне не было так приятно.
- Мсье Лукас! - сказала Анжела.
- Да нет, это чистая правда!
- Не верю. - Она серьезно взглянула на меня. - Часто ли женщины говорили вам, что вы очаровательны?
- Да, часто. Но вы же знаете, что за этим стоит.
- Не знаю. Что же?
- Ну, некоторые женщины говорили это просто из любезности. Или желая чего-то от меня добиться. Или же потому, что я был с ними мил. Вот и им хотелось сказать мне что-то приятное. Но эти слова ровно ничего не значили.
- Вот, значит, как это было.
- Да, - кивнул я. - Так оно и было.
- Но со мной все по-другому, - вставила Анжела. - Я ничего от вас не хочу. И хочу быть не просто любезной. И мои слова имеют определенный смысл. Я хочу, чтобы вы это знали, отнеслись к моим словам вполне серьезно и в самом деле в это поверили, потому что это правда: вы очаровательны. Необычайно очаровательны. - Она приподняла свой бокал шампанского, я поднял свой. - Лехаим! - сказала Анжела.
- Что это значит?
- Будем здоровы. Это по-еврейски. У меня много друзей-евреев. Итак?
- Лехаим! - повторил за ней я. Между тем худощавый бледный мужчина с сумкой вошел в зал ресторанчика. Заметив Анжелу, помахавшую ему рукой, он сразу заулыбался, от чего выражение отрешенности исчезло с его лица. Фернан прямо от дверей направился к нашему столику. Я увидел, что лоб у него был покрыт капельками пота.
Мы купили у него лотерейные билеты на какие-то большие скачки в Париже, намеченные на завтра, и полпачки билетов на числовую лотерею. Анжела сама заплатила за купленные ею билеты, просто отстранила мою руку.
- Ваши билеты выиграли хоть раз? - спросил я Фернана.
- Даже трижды, мсье, - ответил он. - Один раз - триста миллионов франков, в другой раз - четыреста пятьдесят миллионов франков, и в третий - сто миллионов.
- Что?!?
- Он имеет в виду старые франки, - заметила Анжела. - Ничего не поделаешь - столько лет прошло, а здесь люди по-прежнему ведут счет в старых франках.
- Ах, вот оно что! Сколько лет вы продаете лотерейные билеты? - спросил я Фернана.
- Столько, сколько вообще работаю.
- А сколько лет вы работаете?
- Двадцать три года. Но, несмотря на все, мадам всегда покупает у меня билеты, всякий раз, как меня видит.
- Я жажду больших барышей, - обронила Анжела и улыбнулась нам обоим; в ее глазах опять появились пляшущие золотые точечки. - И страшно люблю деньги. В один прекрасный день я выиграю миллион новых франков, и мы с вами напьемся, верно, Фернан?
- Да, мадам.
- Безумно, - сказала Анжела.
- Не понял?
- Ну, безумно напьемся в тот день.
- А, ну да, конечно, напьемся до полного безумия, - закивал Фернан.
- Кстати, - вмешался я. - Вы, должно быть, умираете от жажды, мсье. Что бы хотелось вам выпить?
- Но, мсье…
- Можете спокойно соглашаться, - сказала Анжела. - Мы ваши друзья. Итак - бокал шампанского у стойки?
- Большое спасибо, господа, - сказал Фернан и направился к стойке бара в глубине зала, возле которой американцы, англичане и немцы все еще ждали, когда освободится столик. Он показал бармену на нас и получил большой бокал шампанского.
Фернан приподнял свой бокал и крикнул нам через весь зал, но никто даже не повернул головы в его сторону:
- За ваше счастье!
- Лехаим! - в ответ крикнула ему Анжела, и мы приподняли наши бокалы.
- Тоже еврей? - спросил я.
- Лехаим! - откликнулся Фернан.
- Да, тоже еврей. Его семья когда-то была очень состоятельной. Но потом отец умер. И Фернан с матерью впали в нищету. Знали ли вы лично, что это значит - впасть в нищету?
- Да, - ответил я. - Я был гол как сокол.
Кельнеры убрали грязные тарелки и подали наши бифштексы.
- Я тоже когда-то жила без гроша в кармане, - сказала Анжела, когда мы принялись за еду. - Конечно, в самом начале. Когда училась живописи в Париже.
- А ваши родители…
- Они умерли, - быстро пробормотала она. - Да, в те годы я была очень бедна. Но очень быстро я стала получать заказы и деньги, очень много денег. Вам нравится мясо? Не прожаренное до конца? Вы любите такое? - Я кивнул. - Но потом я сделала ошибку. Я доверилась одному человеку, который вознамерился использовать мои деньги для спекуляций на бирже.
- Вы доверяли этому человеку?
- Я его любила. Вы знаете, как в таких случаях легко поддаешься уговорам. Он взял деньги и исчез, а я осталась практически без гроша в кармане. Но теперь у меня опять все в порядке. Однако я стала намного осторожнее. Я ведь уже сказала вам, что вкладываю все заработанное мной в драгоценности. Я стала бережливой и недоверчивой. И уже никогда не доверю своих денег мужчине.
Для меня было наслаждением смотреть, с каким аппетитом она ела.
- Но если появится мужчина, которого вы полюбите, вы конечно опять это сделаете, - сказал я.
- Ну, если только полюблю, - спокойно сказала Анжела. - С этим мне не везет. Да и что такое любовь? Нечто эфемерное. Она проходит, и либо мужчина уходит, бросая женщину, либо она уходит, оставляя его. Конечно, время от времени нормальные люди ощущают нужду в существе другого пола. Но разве это можно назвать любовью?
- Нет, - сразу согласился я.
- Вот видите, - сказала Анжела. - Лехаим!
- Лехаим, - повторил за ней я.
22
Когда кельнер начав печь блины прямо возле нашего столика, - зажег спиртовку, и пламя высоко взметнулось, - Анжела рассмеялась как ребенок.
- Я каждый раз заново радуюсь, - призналась она.
- Вы любите смотреть на огонь?
- Очень, - ответила она. - И уже много лет пытаюсь писать огонь. Но ничего не выходит.
В зал вошла босоногая и оборванная девочка. В руках она держала корзинку, в которой лежало пять или шесть матерчатых зверюшек.
Девочка была худа и бледна, и глаза у нее были заплаканные. Она переходила от столика к столику, и наконец дошла до нас.
- Пока ничего не удалось продать? - спросила Анжела.
Девочка грустно покачала головой. Ее босые ноги были покрыты толстым слоем грязи и пыли.
- Сколько стоят твои зверюшки?
- Десять франков, мадам.
- Я возьму ослика, - сказала Анжела и дала девочке десятифранковую банкноту.
- А я - медвежонка, - сказал я. Девочка кивнула, и, не поблагодарив, направилась к выходу. В дверях она столкнулась с Фернаном, который, немного передохнув от жары, собрался двигаться дальше. Я видел, что он перекинулся парой слов с девочкой. Потом они вместе направились к отелю "Карлтон". Анжела за это время рассмотрела матерчатых зверушек:
- У ослика лопнула шкура, - сказала она. - Из дыры сыплются опилки, одно ухо почти совсем оторвано, и он весь в грязи.
- Медвежонок тоже грязный, - продолжил я. - Причем весьма и весьма. И мех его изрядно потерт. Мы оставим игрушки здесь.
- О нет! - с неожиданным жаром воскликнула Анжела. - О нет! Я подарю вам своего ослика, а вы мне вашего медвежонка, и мы оба их сохраним..
- А зачем?