Он дал мне адрес и номер ее телефона, я записал, не вынимая сигарету изо рта. Потом я сказал ему, что позвоню ему завтра утром и что он может в любое время позвонить мне в случае, если вдруг станет известно что-то новое. Он кивнул и протянул мне руку с желтыми от никотина пальцами, а когда я у двери обернулся, он уже вновь сидел за своим столом, подперев голову руками, как глубокий старик. Наверняка думал о жене и детях, о невыплаченной сумме за дом, об очень богатых и могущественных людях и о надвигающейся отставке. Внезапно та же мысль пришла и мне в голову. Вполне вероятно, что уже через несколько дней, когда доктор Бец представит фирме результаты обследования, меня просто-напросто отзовут. Приятная мысль, что ни говори.
14
Уже совсем стемнело, но было все еще очень тепло. И я пошел пешком в свой отель по той стороне Круазет, что была обращена к морю. Я опять обливался потом, хотя еще раньше снял пиджак, и ступни ног горели - правда, лишь оттого, что на мне были тяжелые туфли. Повсюду зажглись огни - вдоль самой Круазет, извивавшейся у подножья хребта Эстерель, и на судах в море. На трех из них была даже иллюминация: цепочки огней повторяли их силуэты и отражались в тихой воде.
Пляж был безлюден. Я постоял у воды, глядя, как ленивые волны лижут песчаную кромку берега. Какой-то старик вдруг заговорил со мной. Сначала я даже не понял, чего он хочет, и лишь потом догадался. Старик просил милостыню. Очень смущенно и невнятно, явно опасаясь полиции, очевидно, запрещающей попрошайничать здесь. Я дал ему десять франков, и старик сказал, что будет молиться за меня. Что ж, это никогда не помешает. Десять франков - это всего семь с половиной марок. В сущности, очень немного.
Мимо меня по той стороне улицы несся нескончаемый поток машин. Они ехали в три ряда, самые большие, самые дорогие и красивые автомобили мира. Тихо шелестели их шины по асфальту. Я шел и думал, что это значит - быть неимоверно богатым, как те люди, имена которых значились в списке, данном мне Лакроссом. Однако как ни старался, представить себе этого не мог. И опять кто-то со мной заговорил. На этот раз - мускулистый мужчина в белом костюме, голубой рубашке с белым галстуком. Вертя в пальцах сигарету, он спросил, не найдется ли у меня огонька.
Я щелкнул зажигалкой, и при свете язычка пламени увидел его лицо. Оно было слишком приветливым и красивым. Пламя погасло. Молодой человек поблагодарил и удалился. С этого момента у меня появилось ощущение, что за мной установлена слежка. Я несколько раз резко оборачивался, но никого не заметил. И тем не менее: при моей профессии вырабатывается чутье на такие вещи. Кто-то шел за мной, может быть, по другой стороне улицы, но определенно он висел у меня на хвосте. Наконец я добрался до своего отеля. Во дворе, объезжая цветник, к дверям отеля подкатывала одна машина за другой. Из них выходили мужчины в белых смокингах и сверкающие драгоценностями дамы в умопомрачительных вечерних туалетах.
- Что тут происходит? - спросил я одного из служащих отеля.
- Гала-вечер, мсье.
Слово "гала" тогда было для меня внове, нынче я к нему привык. В Каннах в сезон беспрерывно устраиваются разные гала-вечера, званые коктейли, особо пышные празднества - большей частью в одном из двух только что открытых больших казино, но иногда и в роскошных отелях на Круазет. Я с трудом протиснулся сквозь людскую толчею в холле. Таксист-алжирец был прав, так же как и грустный Лакросс: в Каннах было очень много необычайно красивых женщин и необычайно богатых мужчин, которые одаривали своих жен и любовниц такими драгоценностями, каких я еще никогда в жизни не видел. Из зала ресторана, где играл оркестр, доносилась медленная музыка, из бара - другая: там тоже играли оркестранты. Я поднялся на лифте в свой номер на шестом этаже. Не успев еще отпереть дверь, услышал звонок телефона. Я снял трубку аппарата, стоявшего в гостиной, стены которой были затянуты золотистой парчой, и опустился в стильное бело-золотое кресло. В гостиной вся мебель была стильной и бело-золотой. Спальня была выдержана в красных и белых тонах, ванная комната облицована черным кафелем.
- Лукас у телефона, - сказал я в трубку, одновременно стягивая с шеи галстук и сбрасывая туфель.
- Слушай, дерьмук, - сказал мужской голос по-немецки без малейшего акцента, - только не вздумай здесь ни во что встревать, понял? Вали отсюда. Если завтра днем не исчезнешь, мы тебя укокошим. Второго предупреждения не будет.
- Кто… - начал я, но телефон заглох.
Звонивший наверняка прикрыл платком трубку своего аппарата, так неестественно и искаженно звучал его голос. Но акцента не было. Значит, все же кто-то меня выследил, думал я, сбрасывая второй туфель. Иначе не было бы такой синхронности между звонком и моим появлением в номере. Такие дела были мне не внове и уже давно не волновали. Такое случалось и в Рио, и в Анкаре, и в Беверли-Хилс. Как, впрочем, и в Гонконге. Во всяком случае, это опровергало версию моего шефа, что банкир Герберт Хельман покончил с собой.
Я прошел в ванную комнату, отвернул кран и разделся догола, так как, несмотря на кондиционер, изнемогал от жары и обливался по́том. На всякий случай я проглотил две таблетки. Только после этого снял трубку и назвал девушке на коммутаторе номер телефона этой Анжелы Дельпьер, который записал вместе с адресом. После первого же звонка, она взяла трубку.
- Алло? - голос звучал очень спокойно.
- Мадам Дельпьер?
- Да. Кто говорит?
- Меня зовут Роберт Лукас. Я приехал из Германии. Прошу простить за столь поздний звонок. Надеюсь, я вас не побеспокоил.
- Я слушаю последние известия по телевизору.
- Тогда я позвоню попозже.
- Не стоит, самое важное я уже услышала. А в чем, собственно, дело?
Я сказал ей, чем занимаюсь по должности, и спросил, не уделит ли она мне немного времени для беседы.
- Разумеется, мсье Лукас. Если это облегчит вашу работу.
- Мсье Лакросс сказал мне, что вы говорите и по-немецки.
Молчание.
- Мадам…
- Да.
- Я сказал…
- Я слышала. Я действительно говорю по-немецки. Но… не люблю это делать. Пожалуйста, не обижайтесь. У меня есть для этого причины.
- Понимаю.
- Вы прекрасно говорите по-французски, мсье Лукас. И давайте будем разговаривать на этом языке, хорошо?
- С удовольствием. Когда?
- Погодите-ка… Завтра в десять утра придет человек, портрет которого я пишу…
Когда я говорил, я слышал тихий мужской голос. Это, наверное, диктор, читающий новости, подумал я.
- В девять часов вам удобно?
- Конечно. Если это для вас не слишком рано…
- О, я всегда встаю очень рано.
- Итак, в девять. Ваш адрес… "Резиденция Клеопатра". Проспект Мон-Руж. Подъезд А. Пятый этаж. Я знаю.
- Хорошо. Жду вас завтра в девять часов, желаю приятно провести вечер.
Последняя фраза озадачила меня и в то же время доставила радость.
- Желаю вам того же, мадам, - откликнулся я.
Но она уже положила трубку.
Я сидел у телефона, глядел на свои босые ступни и думал, кто и когда в последнее время пожелал мне приятно провести вечер, но не мог припомнить. Наверное, такое случилось уже очень давно. Потом вспомнил, что в ванне открыт кран. Она наполнилась почти до краев. Вероятно, я все же незаметно для себя довольно долго просидел у телефона. Выкупавшись, я принял холодный душ, растерся докрасна полотенцем, распаковал в спальне чемоданы, разложил белье и повесил костюмы в большие стенные шкафы с раздвижными дверцами, облицованными зеркалами. Код для телеграмм и свои документы я отложил в сторону, чтобы сдать их в гостиничный сейф.
Ужин я попросил принести мне в номер, потому что на этот праздник в отель приехало слишком много народу, а мне хотелось побыть одному. Поужинал я превосходно. После того, как официант укатил столик с посудой, я разлегся голышом на широкой кровати, подложив ладони под голову, и невольно вспомнил про грустного Луи Лакросса и его страхи. Он явно не был трусом, просто он понял, с кем ему придется иметь дело, и это его испугало. Честно говоря, меня тоже.
Телефон на тумбочке у изголовья кровати зазвонил; аппарат, стоявший в гостиной тоже. Я снял трубку.
- Да?
- Добрый вечер, мсье Лукас, - сказал женский голос. На секунду мне показалось, что со мной говорит эта Анжела Дельпьер, но потом понял, что это кто-то другой. Женщина сказала тихим голосом:
- Мсье, вы меня не знаете. Мне думается, я могла бы рассказать вам кое-что интересное.
- Кто вы?
- Я хочу вам кое-что продать.
- Что именно?
- Правду.
- Правду - о чем?
- Мсье, вы же сами знаете.
- Понятия не имею.
- С какой целью вы приехали? Чтобы выяснить правду. Ее-то я и хочу вам продать.
- Откуда вы звоните?
- Наконец-то. Из телефонной будки в вестибюле вашего отеля. Вы спуститесь?
- Да, - сразу согласился я. - Как я вас найду?
- Я буду в баре. У стойки. У меня черные волосы и черное платье с большим вырезом на спине. В руке я буду держать красную розу.
15
Я надел синий костюм с белой рубашкой и голубым галстуком, захватил с собой все документы, в том числе и код для телеграмм, и спустился на лифте в холл. Первым делом я подошел к портье и попросил предоставить мне сейф. Меня провели в просторное помещение с сейфами разных размеров, я выбрал сейф поменьше, положил туда свои бумаги и подтвердил подписью получение соответствующего кода. В двух больших залах, мимо которых я прошел, люди танцевали. Снаружи стояли, весело переговариваясь, шоферы гостей. Бар был полон. Теперь здесь звучали лишь неувядаемые шлягеры минувших лет, исполняемые трио музыкантов. Освещение было не слишком яркое. Когда глаза привыкли к полумраку, я увидел сидевшую у стойки даму в черном, сильно декольтированном сзади платье, в руке она вертела красную розу. Люди моей профессии со временем научаются распознавать людей с первого взгляда, как бы те ни старались выдать себя за кого-то другого. Эта дама у стойки бесспорно была шлюхой. Само собой, шлюхой высокого полета, этакой шикарной путаной, но все равно - шлюхой. Мужчина, с которым она беседовала, поцеловал ей руку и исчез среди танцующих пар. Я направился к даме с розой. Оркестрик исполнял "Чай для двоих". Я подошел к стойке.
- Привет, - сказал я.
- Привет, - откликнулась дама с розой. На вид ей было лет тридцать и она была хороша собой, пока не улыбалась. Стоило ей улыбнуться или засмеяться, становилось видно, что зубы у нее гнилые. Она старалась улыбаться, почти не разжимая губ. Тем не менее, иногда зубы все же были видны.
Я сел на свободный табурет рядом с ней и спросил, не заказать ли ей чего-нибудь, на что она спокойно ответила, что не против рюмочки виски со льдом. Я заказал две, и когда их подали, мы приподняли рюмки:
- Пьем за правду, - сказала дама с розой и гнилыми зубами.
- Будь по-вашему, - сказал я.
Мы выпили. Мужчина, сидевший рядом со мной, удалился, на его место тут же сел другой и заказал полбутылки шампанского. Это был жилистый верзила с редкими светлыми волосами и шрамом на левом виске. На вид ему было лет пятьдесят пять, и смокинг на нем был шикарный.
- Итак, как же вас зовут? - спросил я даму.
- Николь Монье, - ответила она.
- Как вы узнали, что я живу в этом отеле?
- Сказал один приятель.
- Ах, вот как, - отреагировал я.
- Что это значит - "ах, вот как"?
- Да так, ничего. - Я начал раздражаться, потому что понял: не стоило одеваться и спускаться в бар.
Теперь оркестрик играл "Когда мы целуемся, я волнуюсь и млею".
- Итак, к делу, - заявил я. - Вы хотите продать некую правду?
- Да, - кивнула Николь.
- И сколько она стоит? - поинтересовался я.
- О, немало. Это очень ценная правда.
- Так сколько же? - уже нервно переспросил я, будучи убежден, что продать-то ей нечего. Но тут же убедился, что ошибался.
- Кругленькую сумму, - сказала она. - Правда, поменьше, чем пятнадцать миллионов марок, которые придется теперь выложить вашей фирме.
Значит, и при моем многолетнем опыте ошибки все же случаются.
- Откуда вы знаете…
- Тссс! - шепнула она и слегка повернула голову.
Я резко обернулся и нечаянно толкнул тощего верзилу, заказавшего шампанское.
- Мы достаточно громко говорим, чтобы и вам было слышно? - грубо бросил я.
- Пожалуйста, оставьте меня в покое, - сказал он.
Я повернулся к Николь.
- Сами видите, здесь не поговоришь, - очень тихо произнесла она. - Придется вам поехать ко мне. Там нам будет спокойно.
- Когда?
- Я сейчас уйду. А вы побудьте здесь еще с часик, затем возьмите такси. Моя визитная карточка здесь на стойке, под моей рукой. Прикройте ее своей, потом я вытащу свою руку.
Вскоре я уже держал изящную визитную карточку. Николь слезла с табурета. Я поклонился ей. Она двинулась к выходу. Верзила проводил ее взглядом. Я опять сел на табурет и заказал еще рюмку виски. При этом посмотрел на часы. Было без четверти одиннадцать. Я машинально закурил еще одну сигарету, слегка облокотился о стойку и стал глядеть на танцующих. Многие из них производили впечатление влюбленных парочек и двигались, тесно прижавшись друг к другу под звуки старых мелодий. Спустя примерно четверть часа тощий верзила со шрамом на виске ушел.
В баре почти все мужчины были в смокингах, и лишь несколько человек в темных костюмах, как Карин не положила мне в чемодан мой смокинг. Я спокойно сидел, медленно потягивая виски, слушая тихую музыку и пуская кольца сигаретного дыма - я выкурил еще две сигареты подряд - и на душе у меня было хорошо. В барах всего мира я сразу чувствовал себя хорошо и уютно, поскольку бармены почти везде любезны и предупредительны, да и вся атмосфера пронизана доброжелательностью. Здешние бармены были особенно любезны. Конечно, попадаются и дрянные бары и дрянные бармены, но таких очень мало. Я выпил еще рюмочку виски и подумал, что хорошо бы вновь стать молодым и здоровым, но мысль о том, что и то и другое невозможно, не причинила мне боли. Оркестрик заиграл "Лунный свет" из фильма "Пикник", и я вспомнил, что яхта Хельмана, на которой произошел взрыв, тоже называлась "Лунный свет", и подумал, что эта песенка сейчас звучит как поминальная по погибшим, о которых никто не может сказать, были ли они преступниками или порядочными людьми. Хотя о семи членах экипажа можно было с большой долей вероятности предположить последнее. Значит, семь к пяти, если Хельман и его гости были преступниками, что тоже еще абсолютно неясно. Но даже если бы это было ясно, совсем неплохое соотношение. Какая чушь, подумал я и заказал еще рюмку виски, целиком переключив свои мысли на этот напиток: какой он все же приятный. Просто необычайно приятный.
16
- Проспект Бернара, - сказал я таксисту. - "Резиденция Париж", подъезд В.
- Ясно, мсье, - ответил он, и огромный "шевроле" рванул с места. Время было - без четверти двенадцать вечера. Адрес я прочел на визитной карточке Николь, на которой, кроме ее имени и точного адреса, напечатано было и название городского района: Ле-Пти-Хуас.
Мы проехали по бульвару Круазет еще немного вперед до Сербской улицы. Здесь шофер круто свернул вправо. Я смотрел в окошко и пытался прочитать названия улиц, потому что хотел, как всегда, побыстрее сориентироваться в городе. Мы пересекли Антибскую улицу, где магазины прямо-таки лепились друг к другу, проехали мимо неказистого городского вокзала и свернули на широченный Бульвар Карно, по которому шофер поехал на север. На крышке приборной панели лежал маленький и изящный светящийся компас, так что я мог ориентироваться по странам света. Мы въехали на площадь, где находилось здание городской пожарной службы, свернули налево на улицу Сен-Жан, потом, повернув еще раз, выехали на проспект Бернара.
Мы оказались в квартале богачей. Эта "Резиденция Париж" была одним из многих громадных жилых зданий, иногда даже выдающихся по своим архитектурным достоинствам, но всегда дышащих богатством, которые возвышались над центральной частью города, поднимаясь по склонам горы. В этих "резиденциях" жили многие сотни людей, окруженные величайшим комфортом. Вокруг них всегда были зеленые зоны, иногда даже громадные парки. Такой была и "Резиденция Париж". Шофер подвез меня к подъезду В. Здесь он мог развернуться на стоянке для машин и ехать обратно. Здание было прямо-таки гигантским. В парке виднелись пальмы, кедры и кипарисы. Луна ярко светила, и я смотрел вниз на город, усеянный огнями, на море и гавань, тоже усыпанные множеством огней. Теперь посвежело. Я с наслаждением дышал всей грудью. По краю плавательного бассейна я двинулся к освещенному входу. И уже почти подошел к нему, когда заметил двух парней. Они стояли, спрятавшись за стволами пальм, и теперь набросились на меня. Один вывернул мне руки за спину и держал их как железными клещами, второй сжал мне пальцами ноздри, так что мне пришлось широко открыть рот, и он тут же сунул в него мокрую тряпку. Этого парня я сразу узнал. Он был тот самый красавчик, что вечером на Круазет попросил у меня огоньку. С кляпом во рту я не мог произнести ни звука, когда он начал избивать меня. Он бил меня изо всей силы и со всего размаху, стараясь попасть по желудку, кишечнику и ниже. Здесь, наверху, в это время суток было совершенно безлюдно. Парни очень торопились. Красавчика даже пот прошиб. Меня тоже. Мне казалось, что живот у меня лопнул и внутренности вывалились наружу. Они добились того, чего хотели, минуты за две. Я потерял сознание.