Я немного вынес из школы, но этот урок; запомнил. Деньги и честность, какой вздор! Люди хотят получать деньги сомнительного происхождения, но при этом прилично выглядеть и не запачкать руки яичным желтком. Странное время. Во имя "да" или во имя "нет", все равно напускают судей. Даже мелкие акционеры берутся за это дело. Они путают биржу и сберегательную кассу. Если считают себя обиженными, атакуют. И не в гражданском процессе, а в суде по уголовным делам, представьте себе! Подложный баланс, злостное банкротство, переход государственного служащего в частный сектор, расхищение имущества товарищества, злоупотребление доверием, необоснованная заработная плата, преступное использование секретной информации – для всего придумали названия. Одно из них – и вы схлопочете обыск, судебное расследование, задержание и заточение в тюрьму. Вы уже были в тюрьме, месье Дюран? Я да. В самом деле, я вам этого не желаю. Меня несколько месяцев держали за решеткой из-за истории с взятками. Но как зарабатывать деньги без подкупа? Вот где проблема, единственный серьезный вопрос деньги! У них свои требования. Нужно это понимать и позволить им жить своей жизнью, иначе все, крышка. Вы меня понимаете? Крышка. Вам следовало бы пойти на Уолт-Стрит, а оттуда к Ворлд Трейд Центру, вы бы увидели растянутый между двух башен-близнецов лозунг. "Мир начинается в Ворлд Трейд Центре". Именно так, мир начинается с бизнеса, а деньги – это дыхание мира. Он вдыхает доллар, а выдыхает йену. Он живет на крупных финансовых рынках в Лондоне, Токио, Нью-Йорке, Франкфурте. Там за несколько мгновений миллионы долларов переходят из рук в руки. Как в казино. Когда крупье объявляет. "Ставки сделаны" – это значит, что для банка все идет хорошо. Что нужно, Taie это устроиться с правильной стороны. Когда это понимаешь, понимаешь все. Привлечь, удержать, извлечь прибыль. Снова и снова. Это базовый принцип. Но чтобы получить доход, нужно пустить в обращение. Деньги – это продажная женщина которой не сидится на месте. Но которая также нуждается в размножении, создании себе подобных.
Вы знаете евангельскую притчу о том, как Иисус накормил огромное количество народа пятью хлебами и двумя рыбами? В то время знали, что такое бизнес. Знали, что базовый принцип – это увеличение количества. Сегодня все тонут в наставлениях. На самом деле есть очень много людей, которые любят деньги, любят их настолько, чтобы подчиниться их законам. Жестоким законам, я это признаю, они безжалостны к малодушным. Слабаки смотрят на деньги издалека, как на женщину, к которой не осмеливаются прикоснуться. На слишком красивую для них. Они останутся бедными. Но с сильными, я хочу сказать, с теми, кто лезет ей под платье с грязными ласками, от которых она сходит с ума, деньги – это щедрая любовница, которая дает все… Вот почему злятся на богатых, потому что они смеют. Как только можно отделаться от одного из них, все средства хороши, чтобы пустить его по миру. Вы мне не верите? Позабавьтесь тем, чтобы получить небольшой доход, и весь мир сядет вам на хвост судьи, полицейские, журналисты, комиссия по биржевым операциям, фининспекторы по различным налогам. А если больше…
Он прервался, чтобы снова зажечь сигариллос. Я подумал, что он продолжит в том же тоне, когда вдруг резко, как если бы уступил долго сдерживаемому гневу, он воскликнул:
– А если, кроме того, вы женаты на потаскухе, понимаете, месье Дюран, на шлюхе! – другого слова не подберешь, – которая только и думает, как ставить вам палки в колеса и воровать в магазинах, хотя могла бы позволить себе все, что захочет, и которая, кроме всего прочего, угрожает раскрыть ваши предприятия полицейским, – тогда я недорого дал бы за вашу жизнь. Я напрасно умолял ее остановиться, давал столько денег, сколько ей было нужно, но она ничего не хочет слышать. Ну как урезонить подобную женщину? Она только и думает, как бы мне досадить. Словно это ее единственная цель в жизни. В постели то же самое: чтобы развести ей ноги – как бы не так. Все, чего она ждет, – чтобы ей устроили выволочку. Всегда что-нибудь придумает, чтобы меня спровоцировать. Даже психоаналитикам не удалось ее успокоить. Заметьте, с ней не так уж просто! Она способна на все, чтобы довести вас до крайности, устроить вам неприятности. Вы должны отдавать себе в этом отчет. К вам обращается отчаявшийся муж, месье Дюран. Если вы что-нибудь о ней знаете, скажите мне.
Пораженный, я посмотрел на него. Что он хотел, чтобы я ему сказал? Что случилось с его женой? Я был не уверен, что он ждал от меня именно этого. Но я тем более не верил, что он пришел, чтобы выложить мне свои соображения о финансовых рынках или поплакаться на семейные раздоры. Его присутствие было подчинено цели, которую мне не удавалось определить, но к которой он обманным путем вел меня, отвлекая внимание обилием слов. Одно, во всяком случае, казалось мне очевидным: этот человек был сумасшедшим. Не в медицинском смысле слова, конечно, и тем не менее сумасшедшим. Это была речь мономана. Неопределенная мания, колеблющаяся между Ольгой и деньгами, без того, чтобы одно по-настоящему пересилило другое.
– Вы из-за этого беспокоитесь? – спросил я, чтобы покончить с его неудержимой болтовней, – Потому что не знаете, что ваша жена…
Телефонный звонок прервал меня. С быстротой, которой я не ожидал, Макс положил руку на трубку, чтобы я ее не взял. Удивленный, я не стал с ним бороться. Я не собирался бросаться на него, чтобы освободить свой телефон. После трех звонков, сработал автоответчик и в приемной раздался голос Шапиро:
– Кажется, сегодня после обеда ты пытался связаться со мной. Секретарь сказал, это срочно. Можешь позвонить мне в комиссариат до полуночи или завтра рано утром, при нормальных обстоятельствах я буду здесь. До скорого. Жильбер.
Монтиньяк, улыбаясь, снял руку с аппарата.
– Ольга сказала, что у вас есть связи в полиции. Это может оказаться полезным, но не стоит злоупотреблять фликами, иначе очень скоро они сами употребят вас. У меня есть некоторый опыт в подобных делах, уверяю вас.
Потом тоном, в котором сквозила угроза, добавил:
– Если вы звоните своему другу из-за Ольги, я дам вам совет: оставьте это и поскорее скажите, где мои деньги.
Я не сразу понял смысл его слов.
– О каких деньгах вы говорите?
Он раздавил свою "Давидофф" в пепельнице на низком столике и одновременно сунул правую руку во внешний карман своего пальто. Я не удивился бы, если бы он достал оттуда пистолет. Но он вытащил салфетку "Клинекс" и шумно высморкался в нее.
– Месье Дюран, – ответил он, убирая "Клинекс" в карман, – вчера Ольга ушла около полудня. Перед этим я устроил ей взбучку, что она обожает. Накануне она снова вернулась в ювелирный Бернштейна, тогда как я ей это запретил. Но я этого ждал. С ней всегда ждешь. Мне следовало бы заглянуть в кабинет, прежде чем дать ей уйти. Но когда я туда пришел, было уже слишком поздно: сейф был открыт. В нем лежало семь миллионов долларов, которые я отложил на всякий случай. Так вот, этих семи миллионов, – повторил он, четко выговаривая каждое слово, чтобы заставить меня почувствовать размер суммы, – там больше не было. Они исчезли. Испарились. Значит, кто-то их взял, не так ли?
Внезапно мне вспомнились слова Ольги на кушетке: "Он думал, – говорила она, – что я украла его…" Сон помешал мне услышать окончание фразы. Что она у него украла? Может, эти самые семь миллионов. Возможно, она мне об этом сказала, но я ничего не запомнил.
– Вы так же, как и я, знаете, кто это сделал. Ольга такая, у нее потребность в воровстве, и успокоить ее может только хорошая трепка. К несчастью, надолго этого не хватает, и она снова принимается за старое. Везде, где она бывает, ей нужно что-нибудь стащить. Даже у вас. Я нашел среди ее вещей предметы, принадлежащие вам. Надеюсь, она вам их вернула. С ней бесполезны предосторожности, никогда не чувствуешь себя в безопасности. Я полагаю, ей не составило труда узнать комбинацию цифр, открывающую мой сейф. И потом, когда она увидела все эти деньги, ей представилась отличная возможность. Только вот семь миллионов – это не ручка "Мон Блан", которую тащат у своего психоаналитика. Она их, скорее всего, где-нибудь спрятала…
Казалось, он заколебался, потом сказал:
– Если она и говорила кому-нибудь об этом, то только вам. Вот почему вы должны мне рассказать все, что знаете.
Тон его голоса слегка изменился, но угроза в нем была от этого едва ли менее ощутимой. "Все в нем жестокость", – говорила Ольга. Достаточно было его увидеть, чтобы убедиться. Его грубость показалась мне еще опаснее, оттого что он сдерживал ее воспитанностью. Я чувствовал, что требовалось совсем немного, чтобы ей вырваться.
– Но я ничего не знаю, – ответил я голосом, которому не хватало твердости. – Ольга ничего мне не сказала. У меня нет ни малейшего понятия о том, где эти деньги.
Он прыжком поднялся на ноги, схватил меня за запястье и окал его настолько сильно, что я закричал от боли.
– Вот что я делаю с Ольгой, когда она норовит мне досадить. Разница состоит в том, что она это любит, а вы, кажется, нет.
Давление на мое запястье усилилось. Боль распространилась по всей руке с такой силой, что я подумал, что он мне ее вывихнул. Я согнулся пополам, безуспешно пытаясь вырваться.
– Если вы попытаетесь хитрить, я как нечего делать сломаю вам руку, – пригрозил он. – Скажите правду, хотите приберечь эти деньги для себя?
– Остановитесь! – завопил я. – Ничего я не хочу приберечь. Что вы хотите, чтобы я вам сказал? Я ничего не знаю.
Внезапно он разжал свою хватку.
– Я мог бы вас убить, но это не вернуло бы мне моих денег.
Он бросил взгляд в сторону моего кабинета.
– Оттуда идет поток ледяного воздуха, – сказал он и прибавил: – Вы попали в неприятную ситуацию с моей женой, не так ли? Поэтому и звоните в полицию? На вашем месте я бы этого не делал. У вас есть сын, любовница, известность – было бы глупо все это потерять.
– Откуда вы знаете?
Он ласково улыбнулся:
– В бизнесе главное владеть информацией. С Ольгой мне недоставало бдительности, но все еще можно уладить. И для меня, и для вас. Если вы примите мое предложение, я вас спасу.
– Какое предложение?
– Завтра вечером, в десять часов, у меня дома, на авеню Монтеспан. Приходите с деньгами или скажите мне, как получить их назад. Подумайте, вполне вероятно, что у вас есть соображения на этот счет. Я могу вас вытащить из этого трудного дела, но если вы насмехаетесь надо мной, то уверяю, вы об этом пожалеете.
На этих словах он поднял воротник пальто и направился к выходу, еще раз напомнив, что ждет меня завтра вечером.
Пренебрегая лифтом, он спустился по лестнице, и шум его шагов смолк двумя этажами ниже.
Из окна я видел, как он сел в черный "Мерседес", засыпанный снегом. Он припарковался недалеко от "Ланчи", и я был уверен, что он ее видел, но, казалось, это совсем его не трогало, Я услышал, как он завел мотор, затем машина медленно отъехала и повернула направо.
После того, как его автомобиль исчез из виду, я пошел выпить анальгетик. Боль ослабла. Мне удалось немного пошевелить рукой. Но я был слишком ошарашен, чтобы собраться с мыслями. Полночь еще не наступила, я мог позвонить Шапиро, но, возможно из-за Макса, не сделал этого. Завтра, – сказал я себе, – завтра посмотрим. Движимый неудержимым желанием удостовериться, я поднялся в кабинет. Там было ужасно холодно. Под кушеткой Ольга облизывала палас, ее взгляд оставался все таким же застывшим. Холод отныне был ее владением.
Макс это знал, в этом у меня не было ни малейшего сомнения.
На следующий день боль в руке стала более терпимой. Я принял душ, затем выпил кофе.
Было слишком поздно звонить Шапиро. Во всяком случае, меня больше беспокоил Монтиньяк. Как он узнал про Ольгу? Волнуясь за свои деньги, он, возможно, подстерегал ее рядом с моим домом. А не дождавшись, рассудил, что произошло. Так, чтобы это вписывалось в его логику: Ольга рассказывает мне о семи миллионах, говорит, где они находятся, – в итоге я ее убиваю, чтобы присвоить деньги. В общем и целом, логика Монтиньяка была достаточно простой.
Но это была его логика, не моя.
Между убийством пациентки в приступе безумия и преступлением, совершенным ради денег, была пропасть, которую я не представлял себе, что могу пересечь. Я не был Максом Монтиньяком. Его мир и мой не имели между собой ничего общего. Из того, что я понял, смерть Ольги его совершенно не огорчила, напротив, она освободила его от неудобной супруги – но и лишила семи миллионов. Действительно ли он рассчитывал получить их обратно с моей помощью? Намеревался заманить к себе домой, чтобы заставить меня спокойно говорить. Потом, очевидно, он от меня избавится. Рассматривая ситуацию с точки зрения исключительно разума, было бы безумием принять это приглашение.
Но разумное не всегда верно.
Странно, но у меня было впечатление, что Макс не совсем блефовал, когда намеревался спасти меня. Каким образом? У меня не было об этом ни малейшего представления, но я сомневался, что он планировал меня обмануть.
Из этой мысли в моем сознании постепенно возник образ: что-то вроде партии в покер, в которой, по-настоящему не давая себя одурачить, каждый полагал, что у противника на руках хорошие карты. Конечно, у меня не было семи миллионов, но чем он мог помочь мне со своей стороны? Чтобы узнать это, следовало явиться по приглашению. Можно сказать, заплатить, чтобы узнать. Меня не пугало, что я рисковал своей жизнью. Каждый по-своему, мы оба рисковали всем, и это придавало мне духу. Впервые с тех пор, так началась эта история, у меня было чувство, что я могу влиять на обстоятельства, а не быть их жертвой. Если все обернется скверно, но я останусь жив, позвоню Шапиро. В противном случае, я сделаю ход и проиграю, что также было возможно.
В этот момент я услышал, как открылась входная дверь. Май Ли пришла убираться. По моим часам было начало третьего.
Вскоре должны были появиться первые пациенты.
Это был почти обычный вечер психоанализа.
Кабинет, казалось, привык к Ольге. Утратил атмосферу тайны или, скорее, ту тревожную необычность, которая так напутала Математичку.
Действительно, на этот раз я все предусмотрел. Получше затолкав Ольгу под сиденье, проверил, чтобы ничего не выступало, чтобы все ножки кушетки стояли на полу, и заменил покрывало – у нового кайма касалась пола. Затем последняя предосторожность: сам уселся на кушетку, чтобы удостовериться в ее устойчивости и особенно в том, что ничто в ней не выдавало присутствие Ольги.
Все прошло почти нормально. Была одна пациентка, которая поделилась со мной своим беспокойством: она так себя чувствует, как если бы – так и сказала – она находилась "на другой женщине". Но можно было отнести эти разговоры на счет подавленной гомосексуальности. Другой пациент признался в том, что ему доставляет удовольствие растянуться на женщине, но и в этом случае мне показалось, что он больше намекал на свои любовные слабости, чем на Ольгу.
В остальном ничего примечательного. Многие пациенты еще не освоились в беседе с глазу на глаз. Ничего общего с постоянными пациентами, лечение которых, начавшись несколькими годами раньше, шло полным ходом. Тех, кого я принимал сегодня после полудня, можно было назвать "клиентами проездом, невротиками по средам". Они приходили на первую беседу, чтобы "посмотреть", по их собственному выражению, но, неуверенные в своем желании, просили "подумать" или после нескольких сеансов выходили из игры – из-за безработицы или финансовых трудностей. Создавалось ощущение, что они у меня стажировались. Это слово было в моде. Целая эпоха была посвящена стажировкам. Производственная, дипломная, культурная – везде были стажировки. Все служило для них поводом. Те, кто был неприспособлен к жизни в обществе, проходили фрейдистские стажировки, они переходили от одного терапевта к другому, накапливая худо-бедно ничтожный опыт. Мимолетные сеансы между приступами хандры, оплаченные социальным обеспечением. Когда они выходили из больницы, коллега направлял их ко мне на реабилитацию. Они приходили два или три раза затем исчезали неведомо куда.
Мужчина лет тридцати, которого я видел во второй раз, говорил мне о несчастьях, которым подвергалась белая раса в целом и французы в особенности. На последних выборах он голосовал за крайне правых и испытывал от этого, – по его утверждению, – замечательное улучшение психологического состояния. Лакан говорил, что следует отказывать в анализе негодяям. Это напомнило мне историю, ходившую в аналитических кругах, с легкой руки Злибовика. Один из пациентов рассказал ему, что он бывший солдат и во время оккупации сотрудничал с гестапо. "Вы пропали, старина, – сказал ему Злибовик, – ваше прошлое исключает вас из числа живых. Самое большее, что я могу для вас сделать, – помочь вам умереть достойно". Удивительно, но мужчина принял эту точку зрения и предпринял работу на ее основе. Тот, кто находился передо мной, поступил бы он так же? Но мне не пришлось ничего такого ему говорить, так как он объявил, что с тех пор, как он открыл свой путь, не было никакого смысла продолжать терапию, в которой он в глубине души всегда сомневался. Он пришел, чтобы сказать мне это? Я объявил окончание сеанса, который он без возражений оплатил. Новой встречи мы не назначили.
Вот тогда я вспомнил про Ольгу. Я ни разу не подумал о ней за то время, что принимал этих пациентов. Это забвение, в некотором роде, защитило их от ужаса, который мне внушала ее смерть. Она исчезла не столько из-под кушетки, сколько из моего ума. И теперь возвращалась только потому, что настало время ее сеанса. Среда, шесть тридцать. Любопытное явление условного рефлекса в психоанализе. Пациенты и врачи маршируют под одним знаменем. Пропущенный сеанс никогда не был потерянным сеансом. Кроме как для Ольги. На кушетке или под ней, отныне она не была нигде. Я почувствовал себя хранителем или скорее носителем воспоминаний о том, какими были ее сеансы.
Она редко опаздывала, если не шла в ювелирный Бернштейна. Снимала пальто, клала его на стул, потом вытягивалась на кушетке и, не теряя времени, начинала пересказывать изуверства мужа. По сути, ее рассказы едва ли отличались друг от друга, но, если поразмыслить, ее манера рассказывать, интонации ее голоса – и особенно вводные предложения, – которыми она оснащала свою речь, складывались в собственный сюжет, как если бы завлекали вас подвергнуть ее той грубости, о которой она, не брезгуя никакой деталью, рассказывала. "Ударьте меня! Оскорбите меня!" – будто взывала она. Странная просьба, на которую я отвечал своим сном, предоставляя все полномочия ее мужу. Спрятанные семь миллионов – были ли они кульминацией этого безумия, поступком, который позволил ей рассчитаться с ним? "Он был вне себя. Я никогда не видела его в таком состоянии. Обвинял меня в том, что я украла его…", – сказала она перед тем, как я заснул. Каким было продолжение? Я не знал, слышал ли я его, но мне казалось, если мне удастся его вспомнить, все прояснится. В первый раз я спрашивал себя, что она сделала с этими деньгами, где спрятала их, не столько чтобы обсудить с Максом, но чтобы просто знать. По-своему, эти семь миллионов обеспечивали Ольге неприкосновенность, а для меня означали вопрос, ответ на который позволил бы мне навсегда разделаться с ней.