Эти "древние граждане" не знали никакого technai, даже не умели ни читать, ни писать, и тем не менее жили в гармонии, как будто бы еще не были "прокляты" даром Прометея. Идея прогресса в данном случае являлась идеей упадка. В таком понимании наши предки были высшей расой, а не дикими обезьянами или зверями. Позднее люди становятся более культурными, "повзрослевшими" и переселяются в лучше защищенный от капризов природы город. Но и здесь они не избавлены от гнева богов, наоборот, именно цивилизованный город часто преследуют наводнения и другие проклятия. В противовес этому, как можно видеть в библейской истории о Содоме и Гоморре, на холмах, в нецивилизованных частях страны люди находятся в безопасности. Кажется, что тема "блаженного неведения" и компромисса между гармонией, с одной стороны, и техническим прогрессом - с другой, в греческом (а также в еврейском или вавилонском) мышлении встречается довольно часто. Люди из‑за полученных ими "дара и проклятия" познания (в греческом представлении - технического, в еврейском - морального) были изгнаны, вырваны из своего естественного состояния, а теперь пытаются вернуться назад - опять достичь блаженства - через понимание сути явлений и закономерностей объективного мира (с помощью науки или нравственности).
Эмпирик Аристотель
Аристотеля мы могли бы представить как первого в прямом смысле слова настоящего ученого: "Парменида и Сократа с Платоном можно приравнять к адептам таинственной религии. Философ Аристотель, наоборот, является тем, кого мы могли бы назвать профессионалом". В этом смысле его моральная доктрина обходится без изначальных религиозных заветов и аргументов (в отличие от наставлений Платона, где мы можем заметить некое переходное состояния между мифом и анализом). Для доказательства истинности досократики использовали эстетику и мнемотехники (ритм и рифму, к примеру). Платон искал истину в диалогах и абстракциях, также до определенной степени делая акцент на фантазии. Аргументация Аристотеля и стиль его сочинений ничем не отличаются от сегодняшних нарративных научных дискурсов. Именно он начал себя вести как ученый в современном смысле слова.
Понимание им философии и науки в целом было гораздо шире нашего нынешнего. Во‑первых, он не видел заметных различий между первой и второй (к чему пришли позднее), а во‑вторых, он относил к научной сфере человеческой деятельности то, что сегодня мы бы, скорее всего, к ней не причислили. По Аристотелю, "всякое рассуждение [наука, dianoia] направлено либо на деятельность или на творчество, либо на умозрительное". К науке он, таким образом, относит поэзию и практические дисциплины. Практические науки - этика и политика, поэтические - изучение поэзии и других искусств, теоретические - физика, математика и метафизика. Большая часть его научных работ имела качественный, а не количественный характер. Математика же для него была очень близка к теоретической философии, метафизике.
Именно Аристотель, образно говоря, вернулся с небес на землю. Как об этом пишет М. Нуссбаум, он считал, что "философия необходима для того, чтобы она указала нам дорогу назад, к тому, что является обычным". Вместо витания в облаках мира идей он плавал с рыбами на острове Лесбос и наблюдал за поведением животных в лесу. Аристотель утверждал, что форма яблока существует в самом яблоке, а не в нашем воображении. И потому изучал именно яблоко и вообще классифицировал все сущее по родам и типам. Сегодня бы мы сказали, что он был эмпирик, тогда как Платон был, скорее, одним из зачинателей рационалистической традиции.
В то время все это казалось удивительным, "неестественным" и даже раздражало: "Слушателей Аристотеля возмущало его увлечение рассуждениями об обычном и земном, и они требовали, чтобы он вместо этого говорил с ними о возвышенном и особенном". Таким образом, все внимание воспитателя Александра Македонского досталось вещам телесным, а мир платонических идей был как бы задвинут на задний план. Его интересовало именно то, что у Платона - образно говоря - являлось игрой теней. Вот и экономика дождалась должного уважения как одно из наиболее почитаемых умений.
Если мы хотим резюмировать учение Аристотеля в нескольких строках, то наряду с его прагматичностью нельзя не заметить предложенное этим философом понятие, выражающее смысл и цель существования отдельных вещей, человека или мира в целом, - telos. В отличие от Платона, его меньше интересовала неизменность, он сосредоточился на сути, назначении движения, так как "стремление же направлено к цели". Так же, как и остальные античные школы (и так же, как евреи или христиане), он придавал большое значение морали, а именно - этическим добродетелям, которые сегодня снова начали привлекать к себе внимание. А достойная жизнь, то есть то, чем занимается экономика (жизнь в полном достатке), у него вообще неразрывно связана с добром и злом.
Приведем практический пример: падение физических тел на землю Аристотель объясняет через их природу. Камень происходит с земли и хочет к ней вернуться, его смысл - быть в земле. Аналогично газ, огонь или душа стремятся вверх. Долгое время такое объяснение всех устраивало. Оно было заменено лишь с открытием Ньютоном законов гравитации.
Многие учебники по истории экономической мысли, собственно, и начинаются Аристотелем. Не кто иной, как он, защищает частную собственность, критикует ростовщичество, разделяет производительную и непроизводительную экономические активности, определяет роль денег, обращает внимание на трагедию общественных пастбищ или занимается проблематикой монополий.
Однако многие его наблюдения, ключевые для развития хозяйства, остались, к сожалению, экономикой незамеченными. Так, например, Аристотель не только глубоко занимался полезностью и ее ролью в жизни, но и максимизацией ее функции, чем экономисты одержимы и по сей день, с той лишь разницей, что сегодня мы ее оцениваем только в математической форме, часто скрывающей более глубокие философские рассуждения. Аристотеля интересовали и другие ключевые вопросы, как бы мы сегодня сказали, мета экономики. Итак, то, что мы называем "управлением домашним хозяйством", на самом деле ставит вопросы о смысле и цели (telos) этих усилий.
Эвдемония: счастье как наука
Аристотель. задает вопрос, волнующий практически любого человека: как жить так, чтобы быть счастливым? И что это вообще такое - счастливая жизнь? Вопрос счастья - эвдемонии - далеко не только теоретический: "…Нынешние [наши] занятия не [ставят себе], как другие, цель [только] созерцания (мы ведь проводим исследование не затем, чтобы знать, что такое добродетель, а чтобы стать добродетельными)". Подобным образом Аристотель начинает и вторую свою книгу по этике, "Евдемову этику", где уже прямо в первом абзаце пишет: "…Счастье есть нечто самое прекрасное и наилучшее, и оно же - самое приятное". Насколько блаженная жизнь взаимосвязана с добром и как ее достигнуть ("словно есть некая наука счастья"), мы увидим ниже.
Во‑первых, надо сказать, что Аристотель видит личное благополучие только в контексте блага всего общества. Этот философ известен в том числе и своим утверждением: "…Человек по природе своей есть существо политическое". Более того, он видел в обществе не механистический, как позднее стало принято в экономике, а органический характер: одна часть социума в отрыве от всех остальных вообще никакого смысла не имеет, но, главное, она так жить не может. Равно и человек присоединяется к обществу не только для своей пользы, но еще и потому, что такова его природа.
Выгода при этом есть нечто весьма сложное и как бы постоянно меняющееся. Вопрос в том, что же влияет на нее больше всего? Аристотель видит в ней не нечто существующее лишь временно, а потом исчезающее, а состояние, которое человек может знать, а может и не знать. Он также отмечал, что есть некая иерархия выгод: мы не будем обращать внимание на пользу, получаемую нами от удовлетворения потребностей высшего порядка, пока не реализованы наши основные (естественные) желания. И еще Аристотель отмечал, что выгоды вытесняют друг друга, действует некий crowding‑out. "Деятельность, что доставляет больше удовольствия, вытесняет другую… так что другою деятельностью и не занимаются… Скажем, в театре что‑нибудь грызут, и делают это особенно усердно, когда состязающиеся дурны".
MaxU против MaxG
Для Аристотеля вопрос, делает ли человек все лишь для максимизации своих выгоды и удовлетворенности, является бессмысленным. Как он многократно повторял, удовольствие лишь "завершает деятельность": "Вопрос о том, что во имя чего мы выбираем: жизнь во имя удовольствия или удовольствие во имя жизни, в настоящем [исследовании] можно пока отложить. (Очевидно, что эти вещи связаны между собою и не допускают разделения: в самом деле, без деятельности не бывает удовольствия, а удовольствие делает всякую деятельность совершенной.)" Понятия удовольствия, наслаждения, однако, неразрывно связаны с представлениями о совершенстве и благе: наибольшее удовольствие получаешь от совершенной работы, наслаждение - лишь награда. Оно, таким образом, есть некая вишенка на торте совершенства и ведущих к нему действий. Не в нем смысл наших усилий, это чувство лишь побочное их проявление. Смыслом деятельности (telos) является благо.
В сегодняшней экономике мы привыкли считать, что человек ведет себя в соответствии с формулой MaxU, то есть максимизирует свою выгоду (пользу для себя). На эту тему существуют сотни и тысячи математических упражнений, в которых максимизируется функция полезности, оптимизируется выгода и с помощью производных ищется предельная полезность, при необходимости сравниваются друг с другом предельная полезность и предельная цена, точнее прибыль с затратами. Но ведь в подавляющем большинстве случаев мы даже не можем осознать, какая поразительная философская и этическая буря свирепствует под этой внешней математической оболочкой. Представление выгоды как блага (то есть и как цели) было сутью спора эпикурейцев и стоиков. Аристотель, как и Платон, был ближе к стоикам. Притом Аристотель первый знал некий прообраз максимизации функции. Но вместо выгоды он максимизирует благо - MaxG. Уже в самом начале "Политики" написано:
…Ведь всякая деятельность имеет в виду предполагаемое благо.
Аналогично звучит первое предложение "Никомаховой этики":
Всякое искусство и всякое учение, а равным образом поступок (praxis) и сознательный выбор, как принято считать, стремятся к определенному благу. Поэтому удачно определяли благо как то, к чему все стремится.
В начале десятой книги "Никомаховой этики" Аристотель, уделяя большое внимания понятию "удовольствие", писал: "За этим следует, вероятно, описание удовольствия, ведь считается, что оно особенно глубоко внедрилось в нашем [человеческом] роде… самым важным считается наслаждаться чем должно и ненавидеть что следует". Да, это уже звучит как введение к учебнику по экономике. Но Аристотель продолжает: "Действительно, одни определяют удовольствие как собственно благо, а другие, напротив, как нечто исключительно дурное… Но, боюсь, такое рассуждение неправильно".
Когда, например, в конце "Никомаховой этики" он ведет спор с гедоником Евдоксом, который "полагал, что удовольствие есть собственно благо потому, что видел, как все тянется к нему (и обладающее суждением [λλογα], и лишенное его [αλογα])", Аристотель ему говорит: "Таким образом, по крайней мере, это рассуждение, похоже, представляет удовольствие одним из благ, но ничуть не более благом, чем [любое] другое". То есть Аристотель не отрицает, что наслаждение есть часть блага, но они, по утверждению гедоников, между собой не тождественны.
Ведь для нас, экономистов, и по сей день остается нерешенной проблема, сформулированная когда‑то Аристотелем: "Но в вопросе о том, что есть счастье, возникает расхождение, и большинство дает ему иное определение, нежели мудрецы. В самом деле, для одних счастье - это нечто наглядное и очевидное, скажем удовольствие, богатство или почет…" Если вы спросите о подобном у экономистов, то ответить им будет непросто. Что же сами люди понимают под максимизацией своей выгоды? Такой вопрос на самом деле сложнее, чем может показаться на первый взгляд, и мы уделим ему больше внимания во второй части книги. А здесь мы будем кратки.
Мы можем вместе с Аристотелем утверждать, что человек, в сущности, не максимизирует выгоду (MaxUtility), а максимизирует благо (MaxGood). Индивид просто творит то, что считает благом. А что же делать, если каждый понимает под благом разное? Это касается и понятия "польза". Если мы вернемся к первому предложению книги Аристотеля "Политика", в котором говорится, что "всякая деятельность имеет в виду предполагаемое благо", и отнесемся серьезно к этой ключевой мысли его рассуждений, то из нее следует, что польза есть подмножество того, что мы считаем благом. От некоторых вещей нам нет никакой пользы (или это польза, которую и пользой‑то назвать нельзя), и вместо того, чтобы утверждать, что человек "старался максимизировать свою выгоду", лучше было бы просто сказать: человек сделал то, что посчитал за благо. Гораздо естественней, например, говорить, что Франциск Ассизский раздал все свое имущество, так как считал, что делает благое, но не приносящее ему никакой пользы дело. А Сократ решил не отказываться от своего учения и не спасаться бегством, а выпить яд совершенно не потому, что ожидал некой посмертной выгоды. Он просто считал это благом. Как мы покажем позднее, концепция MaxG в таком случае более оправдана и для дискуссии более плодотворна, чем MaxU.
Если мы введем такую поправку, то легко увидим, как тесно, практически неразделимо наше восприятие связано с экономикой добра и зла.
Польза добра и зла