- Ира, телефон может прослушиваться, - укоряющим тоном ответил Федор. - Мне не хотелось бы облегчать тем, кто за мной охотится, задачу по моему поиску.
- Да, да, конечно! - испуганно воскликнула Ирина. - Я не подумала. Ты извини, я, конечно, не предполагала, что все так серьезно.
- Сейчас уже не так серьезно, как могло бы быть! - поспешил успокоить Ирину Федор, которому совершенно не хотелось, чтобы жена одна в пустой квартире сходила с ума от страха. - Алексей Дмитриевич подключился к этому вопросу и обещал выяснить, откуда ветер дует.
"Господи, какой ветер, что за чушь я несу?!" - подумалось Федору, но, к счастью, Ирина в словах мужа фальши не уловила.
- Ой, хорошо бы, хорошо бы! - по-старушечьи запричитала в трубку она. - Ладно, Федь, давай, с Богом! Завтра позвони мне, ладно? Ну, все, храни тебя Господь!
"Эк тебя проняло! - не без злорадства подумал Федор. - Федей назвала, про Бога вспомнила! Почему для того, чтобы перекреститься, обязательно надо, чтоб шандарахнуло!" Ну, все, можно было продвигаться. И вдруг Федор ощутил жуткое нежелание покидать стены офиса, такие безопасные, выходить в темный двор, где, к примеру, для снайпера с винтовкой, снабженной ночной оптикой, он представлял бы идеальную мишень. "Так что ж тебе здесь, навеки теперь поселиться?!" - высмеял Федор сам себя, собрал волю в кулак, и двинулся к выходу. Попрощался с Устинычем, проводившего его в дорожку жутким папиросным кашлем, и вышел на крыльцо. Дверь за спиной гулко закрылась, оставляя его один на один со всеми напастями внешнего мира. Борясь с непреодолимым желанием пуститься бегом, Федор постоял, вглядываясь в темноту вокруг, но, кажется, никто не собирался в него стрелять. Постепенно утихла бешеная пляска сердца, ушла дрожь в коленях. В любой ситуации надо оставаться мужчиной; параноика им из него сделать не удастся! Федор глубоко вдохнул холодный сыроватый воздух, и спокойным шагом пошел через двор. Потом вверх по переулку, по Рождественке, к станции метро "Кузнецкий Мост". Все же держась на всякий случай подальше от края платформы, сел в вагон, всеми силами стараясь не вглядываться в лицо каждого попутчика. На "Китай-Городе" перешел через перрон и пересел на поезд Калужско-Рижской линии. Через полчаса он уже подходил к до боли знакомой розовенькой девятиэтажке, одиноко стоящей над крутым, поросшим соснами, обрывом знаменитого ясеневского оврага. На стандартной коричневой железной двери зеленой краской из баллончика было крупно выведено: "Баба Лена - шлюха". Федор поразился экспрессии переживаний безвестного любителя граффити и набрал на домофоне номер Катиной квартиры. Цифры вспыхнули красным. "Входи, Федь!" - раздался из динамика ее голос, и противно запищал, открываясь, электрический замок. Подъезд обдал Федора ароматом мусоропровода, тесный лифт поднял на седьмой этаж. Длинная человеческая тень в прямоугольнике света лежала на корявом кафеле темной лестничной площадки, обозначая тонкий женский силуэт в проеме открытой двери. Это была Катя.
***
Катя не бросилась ему на шею, как после долгой разлуки, не обвила по-киношному руками, не зашептала пафосно: "Ну, вот, я тебя и дождалась!" Она встретила его даже как-то немного буднично, в домашнем халате, как жена ежевечерне встречает мужа после трудового дня:
- Проходи, Федь, раздевайся. Вот тапочки, мамины, разношенные. У тебя утомленный вид. Проходи на кухню, ужин на столе. Выпьешь с устатку?
Федор радостно кивнул:
- Выпью с удовольствием! Здравствуй, Кать.
Федора охватило вдруг странное чувство, что он и вправду вернулся сюда не после долгой разлуки, а просто пришел с работы, что не было этих без малого одиннадцати лет другой жизни. И было это у чувство настолько пронзительным, что Федор даже головой закрутил, стряхивая наваждение. А Катя, поняв ли вдруг, какие чувства обуревали в эту секунду Федора, нет ли, только вдруг присела бессильно на старомодную полку для обуви, и заплакала, закрыв лицо воротником халата. Федор кинулся было к ней, но женская слабость длилась всего секунду, и Катя уже снова была на ногах.
- Ничего, ничего, это я от радости! - улыбаясь, хлюпнула она вмиг покрасневшим носом. - Здравствуй, Федя, здравствуй!
Где в квартире ванная, Федору показывать было не нужно. Он вымыл руки, нахмурился в зеркале на свою полуторадневную небритость и, волоча задники тапок, которые были ему на большой палец ноги, пошлепал на кухню. Проходя мимо широкой арки, заменявшей в таких квартирках дверь из коридора, Федор не удержался и заглянул в комнату. Там тоже все было почти, как прежде: ковер на полу, герань на подоконнике, трехрожковая люстра под потолком. Пожалуй, только отсутствие старой железной кровати с хромированными шарами на спинках, другие обойчики на стенах, да компьтерный монитор на столике у окна отличали нынешний интерьер комнаты от того, много-много-летней давности. Федору ностальгически вздохнулось, но донесшиеся до обоняния запахи чего-то очень вкусного уже влекли его дальше, на кухню.
От царивших там ароматов у почти сутки не евшего Федора забушевало в желудке. На столе аппетитно дымилась вареная картошка в глубоком блюде, на деревянной подставке стояла сковорода с мясом, солености горкой лежали в салатнице. По краям стола стояли два прибора, стаканы, водочные стопки - лафитники грамм чуть не на сто каждый, посередине - графин с ярко-желтым соком и запотевшая бутылка водки. Катя на узеньком разделочном столике между плитой и мойкой торопливо дорезала батон. Федору стало страшно стыдно, что он не то что о своем харчевании не позаботился, приперевшись в гости на готовенькое, но даже цветов хозяйке принес!
- Кать, я… это… у меня сейчас некоторые затруднения с финансами, - смущенно забуксовал он, глядя на изобилие на столе.
Катя обернулась через плечо на Федора, ответила с улыбкой:
- Ерунду говоришь, Федь! Как гостя не накормить, не напоить? Не стой в дверях, садись, наливай.
Она была почти прежней, такой же стройной и высокой, и все так же завивались в тугие локоны ее чудесные бронзовые волосы. Только в изумрудных глазах ее было незнакомое прежде Федору выражение - то ли подслеповатая близорукость, то ли безнадежная усталость, да между густых стрельчатых бровей появилась глубокая вертикальная складка.
- А ты совершенно не изменилась, - почти не соврал Федор, беря в руки покрытую инеем поллитровку.
- Ты хотел сказать, законсервировалась? - засмеялась Катя, ставя на стол хлебницу и садясь напротив Федора. - Мумифицировалась?
- Нет, что ты! - начал возражать Федор, борясь с пробкой, но Катя перебила его.
- Да ладно, брось, годы нас не красят. В упорной борьбе женщины с возрастом последний всегда выходит победителем. Наш удел после тридцати - увядание, а мне в этом году - тридцать пять. Это вы, мужики, не стареете, а матереете, как хороший коньяк в бочке, становитесь только импозантнее. Вот ты на самом деле прекрасно выглядишь. Я и сейчас, как тогда, не задумываясь, влюбилась бы в тебя. Господи, вот ведь, кулема такая, сижу, лясы точу, а мужик-то некормлен! Вот что значит - привычки нет.
И - подхватилась, принялась накладывать еду Федору в тарелку. Федор справился, наконец, с бутылочной пробкой и принялся наливать в высокие лафитники густую, тянущуюся водку, - Кате полрюмки, себе - побольше. Он улыбался про себя, замечая в Кате новые, незнакомые ему раньше черты. Она была другая, взрослая, зрелая, даже немножко баба, но это не портило ее, а только добавляло всему удивительный привкус домашности. А Катина мимолетная ремарка о непривычке "мужика кормить", безошибочно подтверждаемая отсутствием в прихожей тапок большого размера, была приятнее всего.
- Ну, за встречу! - подняла рюмку Катя. - Я почему-то всегда была уверена, что увижу тебя снова, но последние пару лет эта уверенность как-то пошатнулась. Рада, что хоть в этом интуиция меня не подвела!
Они чокнулись. Катя зажмурилась и по-мужски залпом опрокинула стопку, проглотила, пару секунд сидела так и только потом открыла глаза. Федор подумал, что впервые видит, как Катя пьет водку, усмехнулся и выцедил свою через зубы, ощущая, как духмяная влага потекла в тело. Подождал чуть, пока не пошла теплая волна от выпитого, и только тогда захрустел пряным соленым огурцом.
- Мне пока хватит, а ты давай, наливай себе еще, да поешь, как следует, - улыбнулась Катя. - А потом уже поговорим.
Федора не надо было упрашивать. Он выпил еще рюмку, закусил разваристой картошечкой, потом махнул еще под ломоть сочного мяса. Лицо загорелось, тонко зазвенело в ушах, по телу пошла легкость. Катя, подперев щеку рукой, смотрела, как он ест и пьет, и глаза у нее были счастливые-счастливые.
- Можно, я закурю? - спросила она, когда Федор, насытившись, отодвинул от себя тарелку.
- Ты у себя дома! - воскликнул Федор. - Делай, что хочешь! Но ты же прежде не курила?
- Да я и сейчас не курю, - ответила Катя, доставая из шкафчика сигареты, зажигалку и пепельницу, - так, балуюсь, когда выпью. А пью я редко, только когда совсем хреново. Или уж с радости, как сегодня.
Она вынула из пачки тонкую сигарету, Федор галантно поднес ей зажигалку. Катя выпустила тонкой струйкой дым к потолку, затянулась еще.
- Вот, теперь совсем хорошо! - улыбнулась она, и ее в глазах зажглись лучики. - Ну, теперь давай, Федечка, рассказывай, что привело тебя ко мне. Хотя почему-то мне кажется, что причина не та, о какой я мечтала все эти годы.
Ее глаза снова погрустнели. Федор с оттенком вежливого сожаления посмеялся невеселой шутке и принялся рассказывать. Рассказ получился коротким. Через десять минут Катя пожал плечами и сказала, смешно выпятив нижнюю губу:
- Что ж, все ясно. Ты можешь жить здесь столько, сколько тебе потребуется. Или сколько захочешь. Проблема только в том, что спальное место у меня одно. Я выбросила кровать, на которой умирала мама, не могла ее видеть, все время ревела. Конечно, завтра можно купить раскладушку, но вот сегодня тебе придется спать или в кресле, или со мной на софе. Какой выбор подскажут тебе твои морально-этические устои?
- Да что той ночи осталось? - поддержал шутку Федор, указывая на часы. - На стуле можно скоротать!
- Тогда уж - здесь, на кухне, - подхватила Катя и весело махнула рукой. - Наливай!
Они выпили еще, потек разговор. Федор рассказал про себя, потом настал черед Кати. Выяснилось, что после института она устроилась было по специальности, но тему в НИИ прикрыли, она перебивалась случайными заработками, и вот уже пять лет сидит в круглосуточном обменном пункте валюты при одном из банков. Работой ее в банке довольны, и буквально на днях повысили из простых кассиров в контролеры. Теперь и зарплата побольше, и изматывающих ночных смен нет. Ну, а как у Федора складывается с Ириной? Любовь, дети?
- Любовь, дети, - закивал головой Федор, ловя себя на том, что в первой составляющей вопроса он с некоторых пор не совсем уверен. - Дочка Полина, шесть лет.
- Дочка, шесть лет! - мечтательно протянула Катя, глядя куда-то поверх Федора. - Наши дети могли бы быть сейчас совсем уже большими.
Слезы закапали у нее из глаз. Катя смахнула их и, неловко выворачивая руку, налила себе еще из бутылки. Она захмелела, хлопала, как сова, глазами, и часто курила
- А ты… ты так и не вышла замуж? - задал нелепейший вопрос об очевидном Федор, чтобы хоть как-то отвлечь Катю от грустных мыслей.
- Замуж? - воскликнула Катя, и ее брови изумленно взлетели вверх. - Я не только, Федечка, замуж не вышла, в этой квартире мужик последний раз был года четыре назад, и тот сантехник, кран чинил!
- Как же это возможно-то? - отвисла челюсть у Федора. - Физически, я имею в виду?
- Вспомнил наши с тобой вахты в постели? - заулыбалась Катя. - Видимо, такая я могла быть только с тобой. У меня ведь до тебя было двое, и после - полтора, и ни с кем - ничего подобного. А другого мне и не надо. А физическое желание, не будучи востребованным, со временем засыхает и отмирает, как ненужный рудимент. Я называю это сублимацией либидо.
Они посмеялись определению и посмотрели друг на друга. Водка кончилась, темы для разговора были исчерпаны, и продолжения им не было. Обоюдная и совершенно искренняя радость встречи не могла отменить завтрашнего, вернее, уже давно сегодняшнего утра со всеми его заботами. Нужно было ложиться спать.
- Пойду, постелю тебе твое кресло, - улыбнулась Катя, вставая. - Мне завтра не с утра, да еще посуду надо перемыть, а ты ложись, постарайся поспать.
Федор, сидевший на табуретке прямо в дверях миниатюрной кухонки, вскочил, чтобы пропустить Катю, но как ни втягивал он живот, на секунду они оказались притиснутыми друг к другу. Катин халатик предательски приоткрылся, и из его выреза Федору плеснула в глаза ее крепкая, совсем не увядшая грудь. Словно высокое напряжение загудело в голове Федора, сконцентрировалось где-то в области затылка и разрядом тока прошило его до самых чресл. Его ладони сами собой оказались на ее бедрах. Катя коротко ахнула, приникла к Федору всем телом, и только подбородок задрала верх, подставляя для поцелуя приоткрытый рот. Федор впился в него губами, ворвался языком между полированных жемчужин зубов. Такое забытое ощущение, как будто пьешь нектар богов, вновь наполнило его, и в нем мгновенно утонули все проблемы и обязательства, еще минуту назад представлявшиеся Федору такими важными и незыблемыми.
- Ой, Федечка, все, не надо, а то я сейчас с ума сойду! - жарко зашептала Катя, разрывая поцелуй. - Оно, видать, не совсем еще сублимировалось!
Но Федор уже не мог остановиться. И не хотел. Узел на пояске ее халата подался, полы распахнулись, и Федор, скользнув под резинку трусиков, за крепкие комки стиснутых ягодиц прижал Катю к себе. Под его горячими, требующими пальцами ее напряженная плоть отошла, обмякла. Федор сильными руками подхватил Катю снизу, и она послушно откликнулась на призыв, оторвалась от пола, обхватила Федора ногами, повиснув на нем, и он легко понес этот бесценный груз в полутемную комнату.
- Еще можно остановиться, - выдохнула Катя ему в ухо. - Ты потом будешь жалеть, я знаю.
- Плевать! - только и смог произнести в ответ Федор.
Он опустил ее спиной на постель и встал над нею на колени, выдергивая рубашку из брюк. Катя длинной волной, как гусеница, изогнула все свое тело, и ее трусики, повиснув на кончике указательного пальца, упали на пол. Там, в нижней вершине треугольника ее плоского живота она была все такая же золотая, и эта фантастическая картина ее плоти вспыхнула где-то под бровями Федора россыпью бенгальских огней. Катя лежала с запрокинутой головой, закрыв глаза сгибом руки, с распахнутым, как в крике, ртом. Вся эта женщина сейчас была - одно огромное ожидание того, чего она была так долго лишена. Чего он ее лишил. Долги нужно отдавать, особенно, когда так хочется… Федор стянул через голову свитер вместе с рубашкой и расстегнул пряжку ремня. И в этот момент в кармане его брюк завибрировал мобильный.
- Черт! - ругнулся Федор, вытаскивая надрывающийся аппаратик на свет божий.
На вспыхивающем в такт виброзвонку дисплее мигал номер Ирининого мобильного.
- Что такое? - открыла совершенно бессмысленные глаза Катя.
- Ирина звонит, - объяснил Федор, придерживая рукой предательски позвякивающую ременную пряжку. - Два часа ночи. Что-то случилось.
И поднес телефон к уху.
- Ты где, ты где, ты где? - бесконечной скороговоркой полился из динамика странно всхлипывающий Иринин голос. - Ты где?
- Что случилось, Ира?! - закричал в трубку Федор. - Почему ты звонишь мне сейчас? Что с тобой? Почему ты плачешь?!
Катя взметнулась, запахивая полы халатика, откидывая упавшие на лицо волосы, и испуганно затихла, зажав рот ладошкой и глядя на Федора округлившимися глазами.
- Приезжай, приезжай скоре-е! - перешел в сплошные рыдания голос Ирины.
- Ира, что с тобой? - продолжал допытываться Федор, пытаясь выяснить, что же произошло. - Ира, мы же договаривались, что мне нельзя приезжать, что меня могут убить…
- Он мертв, мертв! Лучше бы я не включала свет! Это ужасно!!! - совершенно истерично завизжала Ирина, и Федор отпрянул, настолько явственно он почувствовал, как ее слюна брызнула из трубки ему в ухо. - Я не вынесу, забирай его от меня!
Федору показалось на миг, что он спит или бредит. Он поднес вторую руку к голове, прижал пальцы о лбу, - брюки, звякнув, упали на постель, но он этого не заметил. Да нет, все наяву, а не во сне. Но должно же быть Ирининой истерике какое-то рациональное объяснение?! Может быть, она пьяна? Да, пожалуй, в ее голосе что-то такое есть. Федор снова поднес трубку к уху, но там была тишина. То есть, индикатор соединения на дисплее мобильного показывал, что разговор не прервался, но Ирины на том конце провода не было. Вместо этого оттуда слышалось странное густое хлюпанье, сопровождаемое надсадным Ирининым кашлем. Федор поморщился, - так и есть, где-то рядом с трубкой Ирину рвало.
- Ира, Ира, Ира-а! - несколько раз позвал он в микрофон, но тщетно.
Федор хмуро бросил мобильник на постель и натянул брюки.
- Надо ехать? - спросила Катя.
- Да, там что-то непонятное, - помедлив, отозвался Федор.
Хотя, вроде, все стало ясно, но кого-то мертвого и ужасного тот факт, что Ирина, похоже, в стельку пьяна, не объяснял. Не до зеленых же гвоздей на стенах, на самом деле, она допилась? "Белочка" так быстро не приходит, здесь стаж нужен.
- Поехать с тобой? - на полном серьезе предложила Катя. - В квартиру я могла бы не заходить…
- Да нет, что ты! - воскликнул Федор. - У тебя и так вся ночь кувырком!
- Кувырком не получилось, к сожалению! - отшутилась Катя. - Вернешься?
- Не знаю, - честно признался Федор, натягивая куртку.
- Вот, возьми, - сказала Катя, протягивая ему три ключа на колечке. - Мамины. Приходи в любое время.
Федор секунду смотрел Кате в глаза, потом потянулся к ней ртом. Катя подставила губы, но Федор чмокнул ее мимо, в щеку и, состроив смешную гримасу, затер место поцелуя большим пальцем. Катя понимающе и очень грустно улыбнулась в ответ.
Глава 5
А ведь знаменитое советское бесплатное здравоохранение тогда, на рубеже восьмидесятых, было уже совсем не бесплатным. То есть все назначенные Доче медицинские мероприятия, конечно, можно было организовать и так, общим порядком, но значительно быстрее, эффективнее и качественнее все делалось по хорошо известному принципу "не подмажешь - не подъедешь". За все время упорной борьбы за здоровье дочери Рюхины были прекрасно знакомы с этим принципом. В общем, нужны были немалые деньги, но Матвей Рюхин уже давно привык работать исключительно "на лекарства".