Нет, мы не расисты, но нас возмущает расовый рэкет, чьи аппетиты растут. Черные из Христианской коалиции, обеспечивающие инаугурацию, обидевшись, что их не пригласили на рождественский ужин за столы вместе с высокими гостями, обратились в суд с иском на шестьсот двадцать один миллион долларов за возмещение морального ущерба. А под эгидой ООН умудрились провести конференцию, чья цель – принудить США принести извинения за "трансатлантическую работорговлю" и выплатить десятки миллиардов долларов потомкам пострадавших. Наши стыдливые республиканцы, преисполненные христианского смирения и стыдливости за грехи исторического прошлого, лишь потупили глаза.
У меня работают цветные парни, и многие из них весьма толковы, честны и добры, однако, как мне представляется, однобоки и туповаты. Я еще не встречал ни одного черного интеллектуала. Вообще считаю, что люди ничем не отличаются от животных тех или иных пород. Задание, которое можно поручить караульной овчарке, никогда не поручишь сенбернару. Дай какой-нибудь Эфиопии или Гане современный завод со всеми технологиями и материалами и поставь задачу собрать самолет или же автомобиль, при всем усердии будут созданы недееспособные уродцы. Швейцарские часы могли быть придуманы и собраны только в Швейцарии, "мерседес" – в Германии, "Калашников" – в России. Кто, интересно, изобрел деньги? Впрочем, это было несложным изобретением, и всяк народ его быстро освоил. А вот делать деньги из денег – наверняка заслуга евреев.
Когда на горизонте замаячили зубья небоскребов Манхэттена, я набрал номер Алисы.
– Я уже в номере, – донесся ее голос сквозь настырный шум винтов.
Вот же прыткая девка! Успеть за неполный час от Лонг-Айленда до Манхэттена!
Я познакомился с ней лет восемь назад. Смешно сказать, – она работала продавщицей в "Мэйсис" на пятой авеню, приехав в Нью-Йорк из какого-то селения на Аляске. Все ее предки – охотники и рыбаки. Я, помнится, покупал себе пальто, и мне приглянулась ладная блондиночка со свеженьким личиком, хлопотавшая вокруг меня. От нее буквально веяло непорочностью тех суровых краев, в которых она родилась; она была воплощением хрупкого девичьего целомудрия, и, казалось, существовала вне этого города, – агрессивного, циничного, пронизанного лживостью и пороком. А я, – малый-симпатяга, увы, был лжив и порочен куда больше, чем весь этот город. И конечно же совратил ее.
Помню ее ошеломленный восторг перед подаренным ей букетом из тропических цветов, ужином в престижном клубе, "роллс-ройсом", перелетом из Нью-Йорка в Атлантик-сити на собственном вертолете, номером шейха в отеле, знакомством с известной мне звездной парочкой из Голливуда…
Она слабо лепетала, что, дескать, может, не надо? – когда на шелковых простынях огромной кровати под парчовым балдахином я стягивал с нее простенькие хлопчатобумажные трусики, проводя ладонью по ее влажному, трепещущему естеству, но я нежно и твердо уговаривал: ничего не бойся, теперь у тебя все будет так, как ты хочешь, и она отдалась мне, – девчонка, девственница, невесть при этом на что рассчитывая. Хотя…
Я помню ее неопытность, стыд, замешательство, горечь потери прежней себя; я помню ее неловкие объятия, похожие на потерянные жесты, страдальчески закушенную губу от невыказанных страха и боли; помню ее ночное дыхание, сквозившее тревожной бессонницей…
Насытившись ее юностью, я спал, а она, глупышка, словно ступившая на край пропасти, ужасалась ее и терзалась неизвестностью и наступлением утра, должным развеять сказочные миражи. Впрочем, они уже развеялись под тем самым балдахином.
Но я не обманул ее. И не бросил. Хотя, надо сказать, не так уж она мне тогда и приглянулась. Дура дурой, постоянно щебетала о своей деревне, об увлечении музыкой, – она играла на скрипке и пела в церковном хоре. Страсти в ней было не больше, чем в резиновой кукле, угловатая манерность вызывала раздражение, говорила она с преувеличенной вежливостью идиотки, однако что-то в ней все-таки меня зацепило.
В ней был, полагаю, какой-то скрытый и весьма расчетливый авантюризм. Расцветший впоследствии таким пышным букетом, какого я и представить не мог! Однако в ней были два качества, гарантирующие успех: терпение и трудолюбие.
Нутряным чувством я ведал, что мне попался благодарный материал. И – не ошибся. Еще в ЦРУ меня считали одним из самых толковых вербовщиков, а здесь мне предстояло сыграть с ребенком, едва уразумевшим в игре под названием жизнь лишь начальные ходы.
Я сразу расставил на места две фигуры: себя, семейного человека, дорожащего всем имеющимся, и ее, – должную заполучить все, о чем грезится. Кроме меня, разумеется. О чем ей напрямик и поведал.
Затем взял ее на работу менеджером в одной из корпораций, установив за ней ненавязчивое наблюдение.
Она оказалась толковым, легко обучающимся работником, доброжелательным и отзывчивым. Без какой-либо моей протекции быстро пошла на повышение.
К встречам со мной она стремилась постоянно, но никогда не навязывалась. Время от времени мы с ней встречались, но секс с ней был пресен, ее кудахтанье утомляло, единственные положительные эмоции вызывало ее неуклонное женственное хорошение. Сглаживалась линии бедер и плеч, ухоженным атласом светилась кожа, тяжелели заманчиво и призывно округлые груди…
Я постепенно готовил ее к браку, выгодному и ей, и мне. И против такой постановки вопроса она не возражала, пускай вопрос этот я ставил вскользь и крайне деликатно. Она попросту отвечала, что сделает все так, как я ей скажу. И я знал, что она так и сделает. И еще я знал, что на все времена я – ее любимый и единственный, и что никогда и никому, невзирая ни на какие секундные порывы, она не откроет ни нашу связь, ни чувства ко мне, ни мое имя. А потом случился сюрприз.
Я полетел с ней в Лас-Вегас на выходные. Все шло как обычно: ресторан, казино, шоу, затем номер в отеле. И тут я, приготовившийся к скучной и гладкой, как ее лобик, процедуре секса, получил такой урок изощренной и внезапной страсти, что попросту онемел. Этой ночки, буквально выпотрошившей меня, хватило на добрый месяц.
Я не мог от нее оторваться. Я был готов раствориться в ней – этой сладостной, как все блага мира, нежнейшей и податливой фурии!
– Что с тобой, откуда это? – лишь слабо бормотал я, набирая силы в кратком перерыве этого блаженного миража.
– У моей соседки по квартире, – хитро скосив на меня серый невинный глаз, поведала она, – есть дружок. И, представь, они напоили меня. И убедили, что я синий чулок, ничего не понимаю в этом деле, и мне надо многому научиться. И ведь они были правы, Генри, согласись. Я же постоянно ощущала твою неудовлетворенность…
Я вздохнул.
Она обвила мою ногу своей, и я невольно ущипнул ее за лилейную кожицу в паху.
– Ой! Ну, не ревнуй. В конце концов, я сделала это для тебя. Это та же занудная школа. Но вот сегодня я с чувством сдала экзамен. И жду вашей оценки, повелитель.
– Оценка, конечно, высшая, – сказал я, придав интонации оттенок покорного огорчения.
Она рассмеялась – легко и радостно.
– Вот видишь…
После, путем несложной комбинации, я познакомил ее с мистером Праттом, кому в ту пору подваливало к шестидесяти годам и кто недавно пережил кончину жены. Объяснять тактику охмурения богатого вдовца Алисе не требовалось. Через три дня после первой встречи он предложил ей руку и сердце. Вердикт на данную сделку утверждал я, не без удовлетворения сознавая, что, запрети вдруг это безобразие, противоречить мне Алиса не станет в той же степени, как отключаемый от сети холодильник или пылесос. Таким образом я получил стратегического агента в стане врага.
Но вот удивительно! С годами, умело и жестко отодвинув от основного состояния мужа всех его родственников, включая детей от прежнего брака, получив юридические гарантии корпоративных дивидендов, Алиса осталась сама собой. И – моей неизменной любовницей, выполняющей все мои указания, идущие порой поперек интересам компаний мужа.
Она его не любила. Она никого не любила, как я сейчас понимаю. Высшее чувство, доступное ей, было и есть чувство привязанности. В отношении меня это чувство развито куда больше, нежели в отношении Пратта. В ней нет агрессии, а результат она достигает не напором, а кропотливым, бесстрастным терпением. В ней есть потрясающее умение ждать. И способность учиться. Замечу, она научилась больше слушать и меньше говорить, основательно поумнев. И стала куда более предприимчивой в постели. И напрочь избавилась от провинциальных манер, которые меня просто бесили.
В принципе же все мои размышления относительно нее едва ли способны претендовать на истину. Алиса – вне логики. По крайней мере – вне моей логики. Она – загадка. Я мог бы ее разгадать, если был хотя бы когда-то в нее влюблен. Но я не могу влюбиться. Эта способность утрачена. Когда-то я влюбился в свою жену, на этом весь мой запал и сгорел. Иного же, запасного, Бог не дал. Так что к Алисе я тоже попросту привязан. Как и она ко мне.
Интересен и другой факт: она родила ребенка. От Пратта. Кстати, в отношении его мужских достоинств мне давались характеристики не просто положительные, но даже восторженные. С присущей ей непосредственностью.
С появлением наследника ее супружеские позиции, естественно, укрепились. Даже в среде родственников мужа, открыто ее ненавидящих.
– Я их всех переживу, – помнится, смеялась она, безмятежно заправляя пучок волос на затылке и одновременно ритмично раскачиваясь на моих чреслах. – И его, надеюсь, тоже…
Такая постановка вопроса мне понравилась. Перейди компании Пратта к ней, да мы бы… С другой стороны, меня озадачивал и отвращал ее цинизм: она ни в грош не ставила личность отца своего сына.
– А почему ты не захотела ребенка от меня? – спросил я.
Меня и в самом деле коробило, что он родился от этого мерзкого типа. Причем еще во время ее беременности обзаведшегося юной любовницей. Что она, кстати, восприняла не просто с равнодушным пониманием своей временной непривлекательности, но и с ироническим одобрением: дескать, я же тебе говорила: это жеребец – ого-го!
– Я думала о ребенке от тебя, – непринужденно ответила она. – И это было бы, возможно, куда лучше. Но Пратт – не дурак. Он наверняка провел генетическую экспертизу. Ты же сам учил: сгораешь на мелочах…
Да, она отнюдь не простушка. Вот и еще одно подтверждение: о чем бы ни велся разговор, он ведется о деньгах…
Чувствую, пришла пора подвести ее к тому, что ей во всех отношениях выгодно избавиться от Пратта. Думаю, если внедрить в ее сознание надлежащий мотив, она поспособствует этому, не моргнув глазом.
Когда я вошел в номер, она сидела в кресле за стеклянным столиком и перелистывала какой-то журнал. Отбросив его в сторону, победно и выжидающе уставилась на меня, – еще в дверях сокрушенно всплеснувшего руками, – мол, виноват долговременностью разлуки, но непременно исправлюсь…
Припал к ее губам, ощутив верткий, лукавый язычок и отмечая, насколько очаровательна ее крашенная в цвет осеннего льна прическа, изысканны духи с горьковато-волнующим запахом, безукоризненна кожа и опытны налитые дежурной страстью губы, вспомнившиеся иными – припухло и беззащитно девичьими, испуганно дрожащими в неловком поцелуе…
А как изысканно она была одета! Я мало что понимаю в женских тряпках, но строгое благородство того стиля, что так ей шел, привлекал и одновременно заставлял выдерживать дистанцию, подчеркивая ее достоинство и неприступность. Конечно же иллюзорные.
Все женщины доступны. И хотят точь-в-точь того, что хотим и мы, мужчины. Порой им просто необходимы некоторые церемонии. Когда же их подопрет, они проявляют такую грубую инициативу, что неизвестно, кто кого пользует. Многократно проверено.
А вообще-то все эти наряды, дизайнерское белье, прически и парфюмерия, – элементы формальной ширмы, отдернув которую, получаешь довольно-таки скотский в своем естестве результат. Но и сознавая свою будущую разочарованность в нем, я все равно признаюсь себе, что охота за женщиной и близость с ней, – часть моего жизненного смысла. Однако если чувствую, что объект вожделения труднодоступен, сулит большие расходы и хлопоты, не корю себя, если и выбираю чего попроще.
Мне довелось переспать с парой кинозвезд и с одной красоткой телеведущей. Ничего особенного. При воспоминании о теледиве даже разбирает досада. У нее была прыщавая попа и широкие, как у мужчины, стопы. Ей явно недоставало солнышка и гемоглобина.
Алиса между тем неторопливо, со вкусом раздевалась. И, право, ей было чем блеснуть передо мной. Совершенство ее белья, подогнанного к идеальным формам слегка загорелого тела, завораживали. Мне показалось, что не хватит и вечности, чтобы насладиться этой женщиной. Чушь. Через десять – пятнадцать минут, увы, произойдет привычная переоценка ценностей.
Впрочем, мне удалось пройти критическую черту через полчаса. Удовольствие закончилось, начиналась работа.
Я поплескался под душем и вернулся обратно в постель.
Страсть ушла, теперь предстояло ее имитировать.
Как подозреваю, понимая это, многоопытная любовница извлекла из ведомого ей арсенала столько интересных штучек, что вскоре привела меня в первоначальное состояние. Я лишний раз убедился, что решающим фактором в этом деле является все-таки головной мозг, а не спинной. Наверное, поэтому мы, люди, ассоциируем секс с любовью. Никакая это не любовь, звери занимаются тем же самым, но любовью сей процесс у них наверняка не считается.
Когда я навестил душ вторично, она, сидя на кровати, уже вдевала сережки в уши, сосредоточенно морщась.
– Ты, что, собралась уходить? – притворно изумился я, хотя понимал, что пороха в моих пороховницах не осталось ни крупицы.
– Мне пора, – подыграла она.
– А… ужин?
– В следующий раз, милый.
Мы выпили по бутылочке какого-то сока из кухонного бара, посудачив о разных разностях.
– Что-то надо делать, – сказала она. – Я занимаюсь ребенком и домом. При всем том, что существует нянька и прислуга. Я просто тупею от скуки.
– Открой какой-нибудь бизнес, – вяло присоветовал я.
– Боже, ну какой бизнес! Что я умею?
– Какой-нибудь салон…
– Какой салон? Ради чего? Чтобы как-то убить время?
– А Пратт? Ты с ним говорила? Может, он даст тебе какое-то направление в компании?
– Он в принципе не допускает меня к делам. Его устраивает все так, как есть.
– Но ты же получила все то, к чему стремилась! – хохочу я. – Вспомни девочку-продавщицу, приехавшую на поиски счастья с Аляски…
– Ты думаешь, на этом следует остановиться? – Голос ее вкрадчив, но одновременно настойчив.
Во мне словно срабатывает какое-то реле. Это похоже на разработку. Неужели Пратт решил использовать ее против меня? Уличил в измене и перевербовал? Не удивлюсь, с него станется. И с нее тоже. Ее безнравственность, по-моему, не имеет предела.
– Заведи второго ребенка, – невпопад отзываюсь я.
– Ты имеешь в виду себя?
– Я имею в виду ребенка. Но если ты имеешь в виду, что ребенок будет от меня, я аплодирую такой идее.
– Это может произойти в том случае, если… – Взгляд ее уклончиво отведен в сторону.
– Понимаю. Но твой муженек бодр, здоров, и тут нужны кое-какие сторонние усилия…
– Ты мне поможешь? – с безмятежной улыбкой спрашивает она.
– Ты всерьез?
– Это решит все наши проблемы. В их династии, и ты это знаешь, все, как на подбор, долгожители…
Это правда. Я помню деда Пратта, когда еще во времена своей молодости навестил с забытой уже целью его компанию. В ту пору ему перевалило за сотню лет. В зал заседаний, наполненный моложавыми дородными управленцами, ввезли коляску. В ней, прикрытая пледом, находилась иссушенная временем мумия, одетая в темный костюм со светлым жилетом и с красным, в белый горошек, галстуком-бабочкой. Лысый череп, втянутые воронками щеки, отвисшая челюсть, незряче остановившиеся глаза, кожа, где выпуклая гречка пигментных пятен перемежалась с обширными розоватыми проплешинами… Я даже вздрогнул от вида этого надуманно властительного, отжившего свой срок уродства, цепляющейся за жизнь плоти.
Исполнительный директор, учтиво склонившись к его восковому уху, сообщил, что последний контракт корпорации оплачен только что прибывшим чеком.
– Где? – едва угадался хрип вопроса, и озарились внезапным хищным интересом глаза мумии.
Дрожащие узловатые пальцы, неспособные согнуться, приняли чек.
И тут он словно помолодел. Его мутные зрачки сосредоточенно потемнели, и в них пробудился расчетливый разум. Обозначились скулы и углы подбородка. Он скинул с себя будто бы полвека. И все, оторопев, ощутили его прежним, пышущим силой, логикой и устремленностью старателем. На нас повеяло неизвестной, первобытной Америкой. Он наслаждался пришедшей к нему удачей и прибылью от прошлых своих трудов. Ныне – совершенно никчемной, однако его посетил воскрешенный в умирающем, спящем сознании смысл всей ускользнувшей жизни.
Он незабвенно любил деньги. В его доме находился единственный телефонный аппарат, стоящий в его кабинете. На стенах же особняка были развешены платные таксофоны, которыми пользовалась прислуга и посетители. Он преклонялся перед каждым центом, помня те времена, когда ему, работящему малому из низов, на этот кружок меди можно было купить пирожок, насытившись им на целый день.
Крепкая порода!
– Я должен подумать, – говорю я Алисе.
Я действительно должен подумать. Кроме того, я смятен и обескуражен тем, что она сама вышла на такой разговор. Впрочем, это в значительной мере облегчает мне моральные неудобства, связанные с личной инициативой по данному поводу.
– Тогда – я жду! – откликается она.
После снимает халат, бросает его на кровать, оставаясь совершенно обнаженной, и я, не в силах сдержать порыв, вжимаю себя в ее тело, в запахи его, – сладостные и терпкие. Но независимая часть моей личности, увы, целиком под влиянием ленивого и тупого спинного мозга. На призывы своего высшего собрата никак не реагирующего.
– Ты девчонка что надо! – говорю я. Стараясь подчеркнуть в интонации именно физические ее качества. Разговор о Пратте – дело отдельное.
– Это ты меня такой сделал! – поощряет она.
Пришла пора отпустить какую-либо нейтральную шутку, окончательно сближающую нас.
– Лучшие годы я провел в браке, а лучшие минуты – вне его, – доверяюсь я.
– А мои лучшие минуты – только с тобой! – косится она насмешливым глазом. Уже одетая, в дверях, добавляет: – С раздумьями советую не медлить.
Я глубокомысленно киваю, глядя на закрывающуюся дверь. А может, и моя женушка замышляет что-либо подобное? Кто знает… Мне очень неприятны ее симпатии к этому дебилу-охраннику, и если между ними и впрямь возникла связь, это способно черт ведает, к чему привести!
Как бы ни было омерзительно, обстоятельства их общения придется выяснить, поручив это главе службы моей безопасности Ричарду. Сегодня его стоит навестить. А заодно посмотреть, как отремонтировали помещения в особняке Совета.
Бренчит телефон. Ненавижу телефоны. Каждый звонок – это напоминание о каких-нибудь обязательствах и всяческие просьбы, которым несть числа.
Это жена. Говорит, что живот у Патрика явно разбух, и он не какает уже вторые сутки. Телефон ветеринара занят. Может, сделать ему клизму?
– Кому?! – взрываюсь я. – Ветеринару, телефону или коту?! Без меня вы не можете решить ничего!
Жена злобно брякает трубку, и разговор прерывается.