Удовлетворенный столь исчерпывающим ответом, бородач присоединился к шумной группе собратьев по несчастью.
Последняя, шестая по счету, камера оказалась пустой. По спине моей пробежал неприятный холодок.
– Внимание! – Я обернулся к освобожденным. – Прошу вас!
После некоторых усилий мне удалось навести относительную тишину.
– Кто сидел в этой камере?!
– Краюхин Витя, – отозвался, покашливая, бородатый. – Референт Вершинина.
"Значит, Вершинин все-таки! – поздравил я себя мысленно. – Вершинин Иннокентий Парфенович, председатель совета директоров "Дека-Банка"! Друг Аркашиного детства. Человек по другую сторону доски". Но тут же следующая мысль, нахлынувшая, будто волна, подавила мое ликование: "Неужто Маевский сделал ход?! Неужто вчера он пошел на размен фигур?! Одного дня еще не мог подумать, сатанист-параноик! И значит…"
Не раздумывая дальше, я устремился к выходу. За мной дружным табором повалили освобожденные. Тотчас они растерянно разбрелись по гаражу.
– Где мы?! – ухватила меня за рукав Аннушка Матвеева. – Нас всех привезли с повязками на глазах! Куда нам теперь идти?!
Я, озираясь, отцепился от взволнованной женщины. Депутата Раздорова в гараже не оказалось. Пользуясь моим отсутствием, Владимир Иннокентьевич, скорее всего, припустил к ближайшему телефону. "Ближайший, конечно же, в резиденции!" Со всех ног я бросился в преследование. Путь мне указывала полуоткрытая дверца над выложенной розовым туфом лесенкой в углу гаража.
– Эй, куда вы?! Товарищ из "Белых тварей"! – жалобно прозвенел мне вслед голос Лернера. – А мы-то как же?!
– Не расходитесь, господа! – крикнул я на бегу. – Через десять минут, обещаю, вы все поедете домой!
Раздорова я застал в холле у телефона, чудом уцелевшего на столике с отстреленной ножкой. Бледный депутат растерянно сжимал трубку.
– Аркадия нет нигде! – посмешил он доложить. – Дома не отвечают! Секретарша молчит! А Караваев, подлец, еще днем в Женеву улетел коммерческим рейсом!
"Так! – Лихорадочно cтал я соображать. -– Крысы бегут с корабля на бал! Самая жирная уже соскочила!"
– Пойдемте, Владимир Иннокентьевич! -– Широким жестом я пригласил Раздорова обратно в гараж. – На встречу с вашим электоратом!
– Но я не готов! – заупрямился владелец особняка.
– Полноте! – Мне пришлось его слегка подтолкнуть. – От вас ли слышу?!
В гараже сгрудившиеся затворники встретили депутата суровым молчанием. Раздоров как-то сник и тоже не решился первым нарушить торжественную тишину. Пришлось мне снова брать на себя функции оратора.
– Господа политзаключенные! – обратился я к собравшимся. – Сейчас депутат правоцентристской фракции "Чистый пересмотр" уважаемый Владимир Иннокентьевич Раздоров лично развезет вас по домам на лимузине саудовского шейха, исправляя тем самым допущенную в отношении вас несправедливость и также извиняясь от имени правительства за причиненные вам неудобства. В благодарность за это призываю вас всех проголосовать на следующих президентских выборах за вашего водителя. Он ничем не хуже других. Вы реабилитированы, господа!
Все весело зашумели и заговорили одновременно.
– Вы переврали название моей фракции! – разобиделся депутат. – Я радикал! У меня депутатская неприкосновенность!
– Радикал?! – рассмеялся я от души в первый раз за эту ночь. – Ради денег и ради тщеславия своего поганого ты пыхтишь! Ради выпивки дорогой и проституток малолетних! Отними все эти твои "ради", и что останется?!
Раздоров задумался. Видно было по нему, что отнимает. А отнявши, обиделся еще пуще.
– Вот именно! – подытожил я вслух. – Кал останется, Раздоров! Кал, твердый, как твоя воля к победе, и жидкий, как аплодисменты на собраниях твоей фракции! Тут и вся неприкосновенность! Кто же к дерьму по собственному желанию прикасаться захочет?! Хоть от лимузина-то у вас есть собственные ключи?!
Не отвечая, он достал из портмоне брелок со связкой и пошел к автомобилю.
Когда лимузин щедрого арабского шейха был подготовлен к отправке, и счастливые свободные граждане свободной страны расселись по местам, я наклонился к открытому окну:
– Сегодня же, господа, прошу всех явиться к двенадцати ноль-ноль в городскую прокуратуру, – объявил я официально. – Спросить там следователя Антона Заклунного и дать ему чистосердечные показания! Вашей участи они, конечно, не облегчат, но вот Владимир Иннокентьевич скажет вам большое депутатское спасибо! Да! И не наступите ему там кто-нибудь на ногу! У него неприкосновенность!
Не удостоив меня ответом, Раздоров завел мотор, и лимузин выкатился из гаража.
Теперь настала очередь "харлея". Запыленный красавец мотоцикл болотной масти, тощий, как породистый жеребец, дожидался меня, опираясь на лапу. Благодаря длинным ушам своего изогнутого руля, он смахивал на эдакого Сивку-Бурку. Алая заглавная буква во втором слове его названия на бензобаке отсутствовала. Получалось, что он "Харлей-эвидсон". Вроде как "Сивка-Урка". На одном из его "ушей" за ремешок был подвешен рокерский шлем с тату в виде молнии. Проверив наличие горючего, я оседлал "Сивку-Урку" и повернул в замке ключ зажигания, будто нарочно оставленный для меня депутатским отпрыском. "Где наша не пропадала?! Да где она только не пропадала!" Стремительный "Харлей" вынес меня из подземелья и помчал вон из усадьбы, словно бы надеясь вместе со мной опередить уже свершившееся злодеяние.
Маску-шапочку я выкинул но дороге к кювет: как бы не приняли меня проницательные инспектора за угонщика по ошибке.
ГЛАВА 28 СМОТРЯЩИЙ ВНИЗ
Чем ближе я был к Москве, тем дальше я был от истины. Мне-то, наивному, думалось, что окончание этой дикой истории не за горами. А если за горами, то за какой-нибудь Поклонной или, в худшем случае, Ленинскими. И суток не пройдет, как злодеи-шахматисты продолжат свою отложенную партию где-нибудь в Лефортово либо Матросской Тишине. Там у них времени будет предостаточно: от десяти и выше. С таким набором свидетелей даже самый нерадивый следователь доведет скандальное дело до суда, и даже самый продувной адвокат не отмажет Вершинина с Маевским от приговора. Организация заказных убийств – не подделка векселей. Под залог тут не выскочишь, пусть даже его сумма и в состоянии залатать пару-тройку дыр в бюджете обнищавшего государства. Есть, конечно, масса иных способов избежать задержания: туберкулез в открытой знакомым профессором форме и подлежащий закрытию только на альпийских лугах, смещение заигранного позвоночного диска, сердечная – это у Маевского-то! – недостаточность… Но здесь оставалось уповать на принципиальность следователя Заклунного и на сто пятую статью уголовного нашего кодекса, по которой убийство, сопряженное с похищением (пункт В) и совершенное по найму (пункт 3) организованной группой лиц (пункт Ж) неоднократно (пункт Н) и с особой жестокостью (пункт Д), карается по всей строгости закона. А обвиняемые по данной статье не подлежат освобождению в ходе следствия ни при каких смягчающих и без того покладистую, когда дело касается избранных, обстоятельствах прокуратуру. Ну а мне, любителю-сыщику поневоле, осталось лишь предотвратить убийство референта, затем – разыскать самого господина Вершинина и освободить оставшихся шестерых заложников шахматной партии из "полярного" отдела. Всего-то. Смущало меня разве то, что при наличии общего палача-распорядителя содержали их отдельно. Очень я рассчитывал на то, что в усадьбе Раздорова пропадала вся дюжина. Теперь же действовать мне надобно было на предельных скоростях: пока гроссмейстер Вершинин не успевал за развитием событий, а следователь Заклунный не торопился пресечь мою самодеятельность. Не знал я еще, что "укатали Сивку крутые горки" и, произведенный Иннокентием Парфеновичем в ранг "циника-идеалиста", я сам уже никуда не поспевал и никуда уже мог не торопиться. А потому обшарпанный указатель на спидометре "харлея" подрагивал на отметке "100".
Светало. В декабре светает около восьми. К девяти я планировал добраться до салона-бутика "Аркадия". Только третий день, проведенный без сна, был в силах воспрепятствовать этому, и я сопротивлялся, как умел. " Такой же помадой Вера Аркадьевна пользуется". Бледно-розовый горизонт укачивал меня на пустынном зимнем шоссе, и ровное гудение "Харлея-эвидсона" лишь усугубляло мое полуобморочное состояние. Ухватившись покрепче за уши механической лошадки, я поддал ходу и на момент открытия салона модной одежды был уже внутри.
– А Веры Аркадьевны сейчас нет! – обрадовала меня давешняя кутюрье. – Можете обождать ее в кабинете или оставить сообщение. Она ждала вас вчера и распорядилась, как вы появитесь, удержать! Чаю не желаете?! У нас – "липтон". Я заварю.
– Очень! – поблагодарил я ее от души. – Мороз и "липтон": день чудесный!.. А, позвольте, сама Вера Аркадьевна где будет?!
– Она в "Аркадии", – пояснила женщина, заваривая в фарфоровой чашке пакетик бодрящего напитка.
– А позвольте! – Я чуть не выплеснул чай на брюки. – А мы с вами где?!
– Ах, я поняла! – замахала руками кутюрье. – Вы думали, что наш бутик и журнал – это одна "Аркадия"! А есть еще боулинг-клуб "Аркадия" – он тоже Вере Аркадьевне принадлежит. Тренажерный зал "Аркадия", и, кроме того, есть ресторан "Аркадия" и "Аркадия"!..
Только поцелуй в состоянии остановить разошедшуюся женщину-экскурсовода. Отбивалась она отчаянно. Наверное, крепко своим рабочим местом дорожила. Впрочем, и я не насильник.
– Вы плейбой?! – спросила она, задыхаясь и вытирая рот.
– Да, – не стал я увиливать. – Откровенность за откровенность: в какой из "Аркадий" изволит быть госпожа Европа?! Вера Аркадьевна, пардон?!
– А в журнале! – быстренько пришла в себя женщина-кутюрье. – Она сама готовит колонку светской хроники. В следующем номере будут интервью с Миллой Йовович и статья об интимной жизни Арбатовой, а также скандальный материал…
– Адрес! – взвился я.
В зеркальных стенах фешенебельного холла отразилось мое помятое зверское лицо. Такие "плейбои" с отверткой в рукаве по ночам беззащитных старух караулят.
– Садовая-Кудринская, дом слева! – пролепетала дама. – Или – справа… Там вывеска!
– Гран-мерси, мадам! – Надевая на ходу "молниеносный" шлем, я вылетел на улицу.
Садовая-Кудринская улица – не то что проселки Раздоров. Движение на ней к началу рабочего дня прямо-таки интенсивное. Здесь "харлей" показал всю свою гибкость и настырность. Ну и поругали меня, разумеется, в меру воспитания подрезанные автовладельцы. Дом 6, где Чехов жил, остался позади.
– Эй, барин дома?! – окликнул как-то мойщика окон походя Журенко.
Мойщик уронил тряпку в ведро и долго провожал нас взглядом.
Редакцию журнала "Аркадия" я чуть не проскочил. Вывеска на ней, естественно, была: среди еще десятка таких же, исполненных дизайнерской фантазии. Бросив "харлей" у подъезда, я взбежал на второй этаж, справился у вахтера и ворвался в рабочий кабинет светского ежемесячника. Европа в окружении своих папарацци восседала перед компьютером и что-то бегло вычитывала..
– Позвольте! – Переставив возникшее на моем пути томное существо, я протолкался в первый ряд. – Вера! Вероника Аркадьевна! Я загнал мотоцикл, чтобы успеть с вами позавтракать!
Сотрудники расступились, и я почувствовал себя в центре внимания.
– За сколько? – деловито осведомилась Европа.
– На завтрак хватит! – Чмокнув ее в щеку, я перекинул с плечиков вешалки на плечики Веры Аркадьевны дубленку. – Срочно в номер! Гостиница "Савой"! Люкс на две персоны! Пардон, месье! Комон сава?! Так держать!
Раздвинув озадаченных членов редколлегии, я быстро вывел Европу в коридор.
– Следующий тайфун мужским именем назовут! – Задыхаясь и хохоча, Европа сбежала со мной за руку по лестнице. – Да постой ты! Дай хоть взглянуть на тебя! Что за шлем такой убойный?!
– Это не шлем! Это новая стрижка! Предсмертный крик избитой моды! – Не давая Вере опомниться, я подсадил ее на заднее сиденье мотоцикла и рванул с места в карьер.
– Ты с ума сошел! "Харлей" Генки Раздорова! Откуда он у тебя?! Куда мы едем?!
– Вопросы потом! – отозвался я, маневрируя в потоке.
Но впереди уже возник регулировщик, построивший автомобили в колонну по четыре у отказавшего светофора, и с ним – возможность для беседы.
– Вера! Мне надо встретитьси с твоим отцом! Ему грозит большая опасность!
Я не стал уточнять, что опасность эта сидела прямо перед ней за рулем краденого "харлея".
– Но это невозможно! – выразила Европа решительный протест. – Он сейчас в углу!
"В углу?! Что за наказание?!" – Я проехал еще метров пять и остановился.
– В каком углу, Вера?!
– Его бабушка так называет: "медвежий угол". Папин дом в поселке "Сокол". Он по несколько дней там проводит, когда у него обострение!
– Обострение?! – Я обернулся. – Обострение чего?! Язвы желудка?!
– Ничего! – обиделась Европа. – Не твое дело чего! Просто он ни с кем не встречается.
– Вера, дорогая! Драгоценная! – Я привлек ее к себе в надежде привлечь ее внимание. – Человек умрет, если мы быстро до Аркадия Петровича не доберемся! Понимаешь ты это?!
– А я что, не человек?! – Губы у Веры задрожали. – Ты знаешь, какой он в такие дни?! Ты не знаешь, какой он…
Не закончив, Европа отвернулась. Сзади нетерпеливо засигналили. "Ты тоже, девочка, не знаешь!" – Я снова тронулся в путь-дорогу, но только теперь в четко заданном направлении.
Пробка на Тверской оказалась внушительной. Пока она проползла в горлышко Ленинградского проспекта, я успел абы как ободрить Веру и порасспросил ее о последних событиях в семье. Она сразу оживилась:
– Вообрази, Рогожин вчера явился пьяный, как заяц! Обозвал меня шлюхой, получил по морде и заявил, что переезжает!
– Далеко? – проявил я поддельный интерес.
Важно было показать Европе, что ее домашние неурядицы я принимаю, как свои собственные.
– На первый этаж! – фыркнула Вера. – Куда ж еще?! У нас только двухэтажная квартира!
– А ты?
– А я велела ему убираться к дьяволу совсем! Терпеть не могу приживалок!
– А он?
– Он побежал в кабинет, нашел в столе электрошок и поклялся меня поджарить!
– А ты?
– Я позвонила папе и пожаловалась на вопиющее поведение супруга! Вопил он, ей-ей, как баба! Тогда мой папуля попросил передать ему трубочку.
– ?!
– Не знаю, что ему там папа наговорил, только Рогожин сначала побледнел, потом позеленел, а потом повесил трубку и поднес электрошок к виску!
– И?!
– И – ничего. Я элемент питания сперла, пока он но телефону молчал.
Из-за угла выглянул памятник пролетарскому писателю Горькому. Пробка благополучно заканчивалась. Подходил к концу и рассказ Веры Аркадьевны:
– В общем, Рогожин собрал свои пожитки и пропал.
– Куда пропал?! – удивился я искренне.
– А я знаю?! – Вера изогнулась так, чтобы рассмотреть свое отражение в зеркальце "харлея", и в руке ее мелькнул тюбик с помадой. – У меня прошлым летом кулон изумрудный пропал: вот где горе-то! Сняла его, помню, в ванной. Может, он в дырочку провалился?! В эту… В отверстие для стока! Ты как думаешь?!
– Все может быть. – Я выехал на мост и включил первую скорость.
"Харлей-Дэвидсон" стал покашливать. Судя по всему, его начинала мучить жажда. Это и стрелка на приборчике подтверждала. Пришлось нам заворачивать на ближайшую заправочную станцию.
Покуда бойкий мальчуган отрабатывал свою сотню, я продолжил с Верой Аркадьевной paзговор на заданную тему:
– А что Аркадий Петрович? Он там совсем один в "углу" здравствует, когда у него приступы обострения?
– Почему один?! – возразила Европа. – С ним Хасан! Больше папа никого не желает!
– Турок?!
– Курд. Сколько себя помню, столько и его. Хасана папа в Турции из тюрьмы выкупил. От казни спас.
– Что значит "выкупил"?! – не понял я.
– За деньги, – пояснила Вера Аркадьевна. – Ты считаешь, у нас из тюрьмы человека можно выкупить, а у них – нельзя? И учти, если папе наш заезд не понравится – а так это, чувствую, и будет! – он Хасану велит тебя с лестницы спустить! Хасан, как раб лампы, все его желания исполняет!
"Джинн неразбавленный! – подумал я. – То, что надо!"
– Будь спок! – Заводя мотоцикл, я подмигнул Вере Аркадьевне. – Мы сделаем твоему отцу предложение, от которого он не сможет отказаться!
– Ты лучше мне такое предложение сделай, Угаров! Кажется, я теперь свободная женщина!
– Куда прешь?! – облаял я ни в чем не повинного водителя "Запорожца", обгоняя его по левой полосе. – Шары протри, чайник!
Поселок "Сокол" известен мне с детства. Улицы Левитана, Поленова, Врубеля, Сурикова я исходил ногами двадцать пятого размера вдоль и поперек. Гуляли мы здесь обыкновенно с женой моего экспансивного дядюшки милейшей Евгенией Ильиничной. Здесь она докучала мне строгой моралью, когда я рвал яблоки в чужих садах или штаны, сражаясь с марсианскими пришельцами из соседних подъездов. "Общество передвижников", основавших поселок, я принимал тогда за бригаду грузчиков из мебельного. Для чего грузчики писали картины, я не задумывался. У меня лично по рисованию двойка была. Теперь в поселке "Сокол" обосновались совсем другие пришельцы. Марсианами тут не пахло. Пахло тут большими деньгами.
У высоченного забора с копьями по верхней кромке Европа тронула меня за плечо:
– Приехали! А сейчас – в холодную воду!
Она достала из сумочки такой примерно, как я видел у депутата Раздорова, пульт, и, повинуясь беззвучному сигналу, ворота сдвинулись вправо. Следуя за Европой, я вкатил "харлей" во двор.
– Стоять, полкан! – Опущенная лапа и свернутое набок переднее колесо придали ему устойчивое положение.
Я обернулся к дому и встретился взглядом с Аркадием Петровичем Маевским.
Если верить Плинию, то где-то в самых верховьях Нила обитает зверь Катоблепас: "Небольшого размера, неуклюжий и медлительный во всех своих движениях, только голова у него так велика, что он с трудом ее носит и всегда ходит, опустив ее к земле, а ежели бы он так не делал, то мог бы изничтожить весь род человеческий, ибо всякий, кто глядит ему в глаза, тотчас погибает". С греческого "катоблепас" переводится как "смотрящий вниз".
Маевский смотрел вниз из углового окна второго этажа. Взгляд его был неподвижен и пуст. Но я не погиб. Я умер чуть раньше, сгорев заживо на Ходынском поле имеете с моими друзьями среди обломков упавшего вертолета, Потому я остался ждать, пока Хасан запустит нас с Верой Аркадьевной в логово Катоблепаса.
Лишь только отворилась тяжелая резная дверь, как Вера повисла у курда на шее. Роста в нем было метра два с гаком, и пришлось ему весьма наклониться. Проделал он это, как успел я заметить, почти машинально. Привычный жест любимой няньки.
– Как папа, Хасанчик?! – опускаясь па пол уже за порогом, спросила Вера.
– Хозяин в библиотеке, – ответил курд уклончиво.
Трактовать это примерно следовало так: "Я не в праве судить о настроении господина, да еще в присутствии посторонних". А что-либо прочесть по его глазам было сложнее, чем по ассирийским клинописным табличкам.