Последнее замечание меня просто поразило. Если бы я уже не привык доверять каждому слову своего друга, я бы посчитал, что у него не все в порядке с головой. Однако перед нами лежал мертвый пес, и это доказывало, что догадки Холмса совершенно верны. Я вдруг почувствовал, что туман, которым было окутано это дело у меня в голове, начинает потихоньку рассеиваться, и где-то в глубине сознания забрезжил робкий огонек истины.
– Вам это кажется странным, – продолжал Холмс, – потому что в самом начале расследования вы не поняли важность того единственно верного ключа к разгадке всей тайны, который был у вас перед носом. Мне же это удалось, и все, что происходило после, служило лишь подтверждением моей догадки, более того, было ее логическим продолжением. Поэтому то, что запутывало дело и ставило вас в тупик, для меня служило лишним доказательством правильности моих выводов и построений. В нашем деле нельзя ставить знак равенства между необычностью и загадочностью. Самое заурядное преступление порой оказывается очень сложным, и именно потому, что в нем нет никаких особенностей, ничего такого, за что можно было бы зацепиться и начать строить выводы. Это дело было бы несоизмеримо сложнее раскрыть, если бы тело жертвы было найдено не в доме, а где-нибудь на улице и без всех этих броских, outré необычностей, которые придали ему характер таинственности. На самом деле эти странности не усложнили дело, а наоборот намного упростили.
Мистер Грегсон, который, слушая эту пространную тираду, нетерпеливо ерзал на месте, наконец не выдержал.
– Послушайте, мистер Холмс, – воскликнул он, – мы все знаем, что вы человек незаурядного ума, а ваши методы достаточно эффективны! Но сейчас нам нужны не ваши рассказы и поучения. Речь идет о задержании преступника. Я-то не тратил времени на болтовню, а делал дело, хоть и, как оказалось, ошибался, потому что молодой Шарпантье не мог быть причастным ко второму убийству. Лестрейд подозревал секретаря, Стэнджерсона, но вышло, что и он шел по ложному следу. Вы же изъясняетесь какими-то непонятными намеками, хотя явно знаете больше, чем мы. Настало время спросить прямо: что вам известно об этом деле? Вы можете назвать имя убийцы?
– Я согласен с Грегсоном, сэр, – вставил Лестрейд. – Мы попытались решить эту задачу, но у нас не вышло. За время, пока я нахожусь в этой комнате, вы уже несколько раз повторили, что теперь вам все понятно. Пора бы уже вам и с нами поделиться.
– Чем позже будет задержан убийца, – заметил и я, – тем больше у него шансов совершить новое злодеяние.
Подвергнувшись такому дружному давлению, Холмс явно заколебался. Он продолжал расхаживать по комнате, свесив голову на грудь и насупив брови, что свидетельствовало о напряженной работе мысли.
– Убийств больше не будет, – неожиданно остановился он и окинул нас взглядом. – В этом можно не сомневаться. Вы спросили, могу ли я назвать имя убийцы. Да, могу. Однако мало просто знать имя, гораздо труднее будет поймать этого человека. Но я надеюсь, что очень скоро мне удастся это сделать. У меня есть определенный план. В этом деле нужно быть предельно осторожным, поскольку наш противник – человек проницательный, ему нечего терять, и вдобавок у него есть сообщник, такой же умный, как и он сам. Шанс изловить убийцу существует до тех пор, пока он не догадывается, что кто-то сумел докопаться до истины. Если у него возникнут малейшие подозрения, он тут же изменит имя и растворится среди четырех миллионов жителей нашего огромного города. Не хочу вас обидеть, но я считаю, что преступник и его сообщник не по зубам полицейским служащим, именно поэтому я и не обращался к вам за помощью. Разумеется, если мне не удастся воплотить в жизнь свой план, я готов понести ответственность в полной мере. Пока что могу обещать, что, как только у меня появится возможность обратиться к вам, не боясь, что это навредит моему плану, я это сделаю.
Ни обещание Холмса, ни нелестные намеки в адрес уголовной полиции особой радости у Грегсона и Лестрейда не вызвали. Первый покраснел до корней своих пшеничных волос, а маленькие глазки второго заблестели от любопытства и возмущения. Но никто из них не успел ничего сказать в ответ, потому что в этот миг раздался стук в дверь и нашему взору явил свою скромную и нелицеприятную персону предводитель оравы уличных беспризорников, юный Виггинс.
– Сэр, – сказал он, убирая со лба прядь грязных волос, – внизу вас ждет кеб.
– Молодец, – похвалил его Холмс. – Почему в Скотленд-Ярде не пользуются этой новой моделью? – обратился он к сыщикам, доставая из выдвижного ящика стола стальные наручники. – Пружина в этой конструкции работает изумительно, они защелкиваются моментально.
– И на старую модель пока никто не жаловался, – произнес Лестрейд. – Дайте нам только добраться до преступника.
– Что ж, замечательно, – улыбнулся Холмс. – Я думаю, кебмен поможет мне с чемоданами. Виггинс, попросите его подняться.
Я удивился. Мой компаньон говорил так, словно собирался куда-то ехать, хотя до этого ни словом не обмолвился ни о какой поездке. В углу стояла небольшая дорожная сумка. Холмс вытащил ее на середину комнаты и, опустившись на колени, стал возиться с застежками. Как раз в эту минуту в гостиную вошел кебмен.
– Кебмен, не могли бы вы помочь мне с этим замком? – сказал Холмс, не поднимая головы.
Парень скорчил недовольную мину, но все же подошел и протянул к сумке руки. В ту же секунду раздался резкий щелчок, звякнул металл, и Холмс вскочил на ноги.
– Господа! – сверкая глазами, вскричал он. – Позвольте представить вам мистера Джефферсона Хоупа, это он убил Еноха Дреббера и Джозефа Стэнджерсона.
На все это ушло не больше секунды… Я даже не успел понять, что происходит. Но до сих пор я прекрасно помню выражение триумфа на лице Шерлока Холмса, его громкое восклицание, а также дикие, широко раскрытые от удивления глаза кебмена, который уставился на наручники, словно по волшебству оказавшиеся у него на запястьях. На какое-то время мы все словно превратились в статуи. Но тут плененный кебмен, взревев, вырвался из рук Холмса и бросился к окну. Он успел вышибить плечом стекло и раму, но Грегсон, Лестрейд и Холмс разом накинулись на обезумевшего человека и вцепились в него, как охотничьи собаки в оленя. Кебмена оттащили от окна, и началась ужасная свалка. Он боролся так отчаянно, что несколько раз ему удавалось сбросить с себя нас четверых. Казалось, что силы ему придает какой-то припадок неистовства. Разбитое стекло изрезало ему руки и лицо, но большая потеря крови нисколько не уменьшила его сопротивление. Только когда Лестрейду удалось схватить кебмена за шею и слегка придушить, он понял, что силы не равны. Но даже после этого мы не чувствовали себя в безопасности до тех пор, пока не связали его по рукам и ногам. Только после этого мы смогли перевести дыхание и утереть пот.
– Внизу стоит его кеб, – сказал Шерлок Холмс. – На нем и отвезем этого молодца в Скотленд-Ярд. А пока, джентльмены, – улыбнулся он, – хочу объявить, что с нашей маленькой тайной покончено. Теперь можете спрашивать. Я готов ответить на любые ваши вопросы.
Часть II
Глава I
Великая соляная пустыня
В самом сердце огромного североамериканского континента раскинулась безводная неприветливая пустыня, которая много лет служила преградой на пути продвижения цивилизации. Все пространство от Сьерра-Невады до Небраски и от Йеллоустоун-ривер на севере до Колорадо на юге занимает унылая и безмолвная территория. Но даже в этом безрадостном месте природа нашла способ проявить фантазию, разбросав по мрачной равнине высокие горы и накрыв их верхушки шапками снега. По извилистым каньонам здесь протекают бурные реки, есть и бескрайние поля, которые зимой белы от снега, а летом окрашиваются в серый цвет от соляной пыли. Однако все это выглядит одинаково неприветливо и тоскливо.
На этой бесплодной земле не живут люди. Племена поуни или черноногих иногда пересекают ее в поисках новых мест для охоты, но даже самые отчаянные смельчаки стремятся как можно скорее выбраться отсюда, чтобы снова оказаться среди прерий. Где-то в низких кустах прошмыгнет койот, по небу медленно пролетит величавый гриф, да по темному ущелью протопает гризли в надежде отыскать хоть что-нибудь съестное среди голых скал, – вот и все обитатели здешних мест.
Во всем мире не сыскать такого унылого вида, который открывается с северного склона Сьерра-Бланка. Кругом, насколько хватает глаз, простирается огромная, плоская как стол равнина в щербинах соляных пятен и редких зарослей чапарали . Горизонт топорщится длинной грядой неровных горных вершин, белых от снега. Но на всем этом огромном пространстве не увидишь ничего живого; здесь нет ничего, что наводило бы на мысль о жизни. В стальном небе не пролетит птица, ничто не шелохнется на пустой серой земле. Но самое главное, здесь царит тишина. Как ни прислушивайся, пустыня не отзовется ни звуком, ни тенью звука. Тишина. Абсолютная, всепоглощающая тишина.
Выше говорилось, что ничто в этой местности не наводит на мысль о жизни. Это не совсем так. Если присмотреться, со Сьерра-Бланка можно разглядеть извилистую дорогу, которая уходит в глубь пустыни и теряется где-то вдали. Дорога эта проложена колесами фургонов и ногами многих искателей приключений. Вдоль дороги виднеются белые точки, которые сверкают на ярком солнце, выделяясь на фоне выходящих из-под земли слоев серой солевой пыли. Подойдите, рассмотрите их хорошенько! Это кости. Некоторые огромные и прочные, другие небольшие и хрупкие. Первые – бычьи, вторые – человеческие. На полторы тысячи миль растянулся этот страшный караван из останков тех, кто не выдержал испытания дорогой.
Четвертого мая одна тысяча восемьсот сорок первого года на эту картину взирал одинокий странник. Выглядел он так, словно был порождением самой пустыни. Глядя на него, трудно было определить его возраст. Ему могло быть лет сорок, а могло быть и за шестьдесят. Изможденное лицо туго обтягивала коричневая и сухая как пергамент кожа, из-за чего отчетливо проступали все кости. Длинные и спутанные темные волосы и борода были в белых пятнах. Глаза запали и горели неестественным блеском, а рука, которой странник сжимал ружье, мало чем отличалась от руки скелета. Он стоял, опершись на оружие, но даже в таком состоянии высокий рост и широкая грудь указывали на то, что это человек сильный и выносливый. Худое лицо, одежда, мешковато болтающаяся на иссохшем теле… Понятно, почему он выглядел как дряхлый старик. Этот человек умирал… умирал от голода и жажды.
Больших трудов ему стоило спуститься вниз по склону ущелья и подняться на это небольшое плато в надежде увидеть хоть какой-нибудь источник воды. Но взору открылась лишь безбрежная соляная пустыня, окаймленная цепочкой неровных скал, на которой не было видно ни травы, ни деревьев, которые указали бы на наличие в этих краях влаги. Пустыня не оставила надежды на спасение. Странник обвел помутившимся взглядом широкий горизонт с востока на запад, посмотрел на север и понял, что его скитаниям пришел конец и что здесь, на этом голом утесе он и умрет.
– Что ж, какая разница где? Здесь или на пуховом матрасе через двадцать лет… – пробормотал он и сел в тени огромного валуна.
Прежде чем опуститься на землю, странник отшвырнул бесполезное ружье и снял с левого плеча большой узел, скрученный из серого платка. Похоже, поклажа была слишком тяжела для обессилевших рук, потому что мужчина отпустил ее, не донеся до земли, и узел довольно грузно шлепнулся на камни. Тут же из свертка раздался негромкий крик и показалось маленькое испуганное личико с необыкновенно яркими карими глазками и два крошечных, усеянных родинками сжатых кулачка.
– Больно же! – укоризненно произнес тонкий детский голосок.
– Я не хотел, – виновато проговорил мужчина, развязывая платок и помогая выбраться из него девочке лет пяти. В ее наряде (красивое розовое платьице с маленьким льняным фартучком и прелестные туфельки) чувствовалась заботливая рука матери. Девчушка была бледна и очень устала, но пухленькие ручки и ножки указывали на то, что она страдала меньше своего спутника.
– Ну что, все еще болит? – озабоченно спросил мужчина, видя, как она потирает затылок через густые золотистые локоны.
– Поцелуй, и все пройдет, – серьезно сказала девочка и повернулась к нему ушибленным местом. – Так мама делала. А где мама?
– Мамы нет, но я думаю, ты уже скоро с ней встретишься.
– А почему она со мной не попрощалась? – спросила девчушка. – Она всегда говорила мне "до свидания", даже когда уходила к тете на чай. А теперь ее нет уже три дня. Тут так сухо. У нас не осталось ни воды, ни покушать?
– Нет, солнышко, у нас ничего не осталось. Нужно немного потерпеть, и все будет хорошо. Положи-ка голову мне на плечо, вот так, тебе будет намного удобнее. Не так-то легко говорить, когда у тебя губы словно два куска сухой кожи. Сдается мне, лучше рассказать тебе все как есть. Что это у тебя там?
– Какие красивые штучки! Ух ты! – возбужденно воскликнула девочка, подняв два куска слюды, и принялась их рассматривать. – Когда придем домой, я подарю их братику Бобу.
– Скоро ты увидишь вещи куда красивее, – пообещал мужчина. – Надо чуток подождать. Но я хотел рассказать тебе про… Помнишь, как мы уходили с реки?
– Конечно.
– Понимаешь, мы думали, что скоро выйдем к другой реке. Но где-то просчитались. То ли с компасом напутали, то ли с картой, в общем, к реке мы не вышли. Вода закончилась. Осталось совсем чуть-чуть, тебе хватит разок напиться, но мне…
– Нечем будет умыться, да? – вздохнула девочка, глядя на его грязное лицо.
– Да, и жажду утолить тоже. И потом я, как мистер Бендер (он первый не выдержал), и индеец Пит, а за ним миссис Макгрегор и Джонни Хоунс, а потом и твоя мать…
– Так мама тоже умерла! – закричала девочка, уткнулась лицом в фартучек и горько заплакала.
– Да, они все погибли, остались только ты и я. Потом я подумал, что, может быть, в этих краях есть вода, взвалил тебя на плечо, и мы пошли дальше вдвоем. Только, сдается мне, ошибся я. Теперь нам надеяться не на что!
– Что, мы тоже умрем? – Девочка подняла на спутника заплаканное личико и шмыгнула носом.
– Вроде того.
– Что же ты раньше не сказал-то? – радостно рассмеялась она. – Вот я испугалась! Конечно, раз мы скоро умрем, значит, я скоро и маму увижу.
– Конечно, милая моя.
– И ты тоже. Я расскажу ей, какой ты ужасно хороший. Я знаю, она встретит нас у ворот рая с большим кувшином воды и целой корзинкой гречишных пирожков, горячих, поджаренных с обеих сторон, как мы с Бобом любили. А скоро уже?
– Не знаю… Должно быть, скоро. – Мужчина не сводил глаз с горизонта на севере. У самого основания небесного свода показались три точки, которые, приближаясь, стремительно увеличивались в размерах. Очень скоро они приняли форму трех больших коричневых птиц. Подлетев, птицы стали кружить над головами странников и наконец уселись на скалы, высившиеся вокруг. Это были грифы, американские стервятники, вестники смерти.
– Смотри, индюки! – весело закричала девчушка, показала пальцем на зловещие фигуры и захлопала в ладоши, чтобы они взлетели. – Скажи, а это Бог создал эту землю?
– Ну конечно, кто же еще, – удивился неожиданному вопросу ее спутник.
– Нет, он создал землю в Иллинойсе, он создал Миссури, – продолжила девочка, – а здесь землю делал, наверное, кто-то другой. Потому что здесь не так хорошо получилось. Забыли налить воду и посадить деревья.
– Ты не хочешь помолиться? – неуверенным голосом спросил мужчина.
– Но ведь еще не вечер, – сказала девочка.
– Это не важно. Не важно, когда молиться, Он все равно услышит. Давай ту, которую ты читала каждый вечер в своем фургоне, когда мы ехали по прерии.
– А почему ты сам не помолишься? – удивленно спросила малышка.
– Не помню я молитв, – ответил он. – Последний раз я молился, когда был ростом в половину этого ружья. Но, должно быть, это никогда не поздно. Ты произноси молитву вслух, а я буду повторять за тобой.
– Тогда нам нужно встать на колени, – сказала девочка и начала расстилать на камнях платок. – Ты должен вот так сложить руки. Чтобы лучше читалось.
Если бы кто-нибудь, кроме грифов, наблюдал за ними в эту минуту, он бы подивился такой картине. На узком сером платке, тесно прижавшись друг к другу, стояли два странника, ребенок и бывалый, закаленный дорóгой путешественник. И кукольное детское личико, и изможденное костлявое лицо мужчины были запрокинуты вверх, к безоблачной голубой выси, в искренней мольбе, обращенной к тому великому и всемогущему существу, которое взирает с Небес и видит все и всех. Голоса, один тонкий и звонкий, второй густой и хриплый, взывали к милосердию и просили о прощении. Закончив молиться, мужчина и девочка опять уселись в тени валуна. Скоро девочка заснула, склонив голову на широкую грудь своего защитника. Какое-то время он сидел неподвижно, охраняя ее сон, но потом природа взяла свое. Три дня и три ночи он не позволял себе ни отдыха, ни сна. Усталые глаза начали закрываться, голова стала медленно опускаться все ниже и ниже, пока наконец наполовину седая борода не смешалась с золотистыми локонами его маленькой спутницы и мужчина не погрузился в глубокий сон без сновидений.
Если бы странник продержался без сна еще каких-нибудь полчаса, его глазам предстала бы удивительная картина. Далеко, у самого горизонта соляной пустыни, показалось облачко пыли, поначалу едва заметное, но постепенно становившееся все выше и шире, пока не превратилось в настоящую густую тучу, и тогда стало понятно, что его причиной может быть лишь одно – передвижение огромного скопления живых существ. В местах более плодородных наблюдатель пришел бы к выводу, что это движется одно из стад бизонов, которые пасутся в прериях. Но в этой безводной местности это было решительно невозможно. В вихре пыли, приближающемся к одинокой скале, на которой предавались отдыху двое измученных странников, сквозь дымку начали проступать силуэты вооруженных всадников и крытые парусиной закругленные крыши фургонов. Загадочное явление оказалось большим караваном, держащим путь на Запад. Но каким удивительным был этот караван! Когда его авангард достиг скалы, хвост каравана все еще был неразличим и терялся за горизонтом. Казалось, что всю бескрайнюю пустыню разделила на две части гигантская река, состоящая из фургонов и телег, мужчин, скачущих верхом, и мужчин, идущих пешком, бесчисленных женщин, несущих на себе тяжеленные свертки со скарбом, и детей, устало бредущих рядом с фургонами и высовывающихся из-под белых навесов. Это не был обыкновенный отряд переселенцев, скорее, какой-то народ в силу неких обстоятельств вынужден был искать себе новые земли для поселения. Такое скопление людей нарушило идеальное безмолвие пустыни гулом, грохотом и шумом голосов, скрипом колес, ржанием лошадей. Но даже этот шум был не в состоянии разбудить двух странников, спящих на скале.
Во главе колонны скакал десяток мужчин с хмурыми решительными лицами. Они были в грубых темных одеждах, у каждого было ружье. Достигнув скалы, они остановились и стали держать совет.
– Братья, к источникам нужно поворачивать направо, – сказал один, гладко выбритый мужчина с грубым разрезом рта и сильной проседью в волосах.
– Направо от Сьерра-Бланка… Значит, нужно добраться до Рио-Гранде, – возразил другой.