– Два года назад его этапировали в другую колонию. Где он и что – понятия не имею.
– На волю не вышел?
– Может, и вышел.
– А Бабухин не мог к нему отправиться, чтобы лечь на дно?
Сусликов развел руками: все, мол, может быть.
– А за что сидел Саша Франт?
Вопрос этот повис в воздухе. В коридоре послышались шаги. Савелий Фомич, словно подкинутый пружиной, подскочил к двери, отворил ее до стука. Кто-то протянул ему бутылку, которую Сусликов бережно принял в свои руки. Шаги удалились. Денис так и не увидел того, кто принес спиртное.
– Вот суки! – выругался разжалованный капитан, дрожащими от нетерпения пальцами вытягивая из горлышка бумажную затычку.– Сами небось водяру глушат, а мне…
В бутылке была мутноватая жидкость. Самогон… Сусликов налил его в два захватанных стакана. По комнате разлился запах сивухи.
– Вздрогнем, лейтенант?– предложил Савелий Фомич.
– Не-не! – отшатнулся Денис.– Мне еще нужно в райотдел,– оправдывался он, хотя не выпил бы эту гадость ни за что на свете.
Хозяин махнул выпивку одним глотком, долго давился, однако же справился, закусив черствой корочкой. Отдышавшись, он грустно сказал:
– Вот что значит выйти в тираж. Раньше бы, гады, не посмели мне прислать эту отраву.– Он погрозил кулаком в окно, в котором виднелась высокая стена с колючей проволокой поверху.
Акатов понял: самогон передали Сусликову оттуда, из зоны…
После второго стакана хозяина развезло, разговор с ним стал бессмысленным. Попрощавшись, Денис вышел на улицу и с удовольствием вдохнул холодный свежий воздух.
Он вспомнил занятия в высшей школе милиции, где учили, что они, работники правопорядка, должны быть образцом для других граждан, примером, так сказать…
"Ну какой из Сусликова образец для подражания? – усмехнулся про себя Денис.– Кого он может воспитать?… А перевоспитать тем более. Впрочем, о каком перевоспитании в колонии вообще может идти речь? Человек в ней низведен до положения животного. А если разобраться, хороший хозяин даже скотину холит и лелеет…"
Еще на память Акатову пришли газетные статьи о тюрьмах в ФРГ и Швеции. Их он читал взахлеб, честно говоря, с трудом веря.
У немцев, например, работать в колонии необязательно. И место заключения, куда помещают осужденного, должно быть недалеко от дома. Кажется, не далее ста километров. Свидания с женой и семьей – регулярны. Рождество встречают вместе. А как же семья – это главный якорь для человека, ради которого и стоит думать о будущем, о спасении души. Быт и пища – прямо как в сказке. Отдельные комнаты, а не камеры и бараки, цветные телевизоры, еда почище, чем в наших ресторанах.
В Швеции же, по сравнению с нашими ИТК, просто рай. Работа – два часа в день, и то пять раз в неделю. На выходные дни отпускают домой. Задержишься дольше– никакого наказания, просто в следующий раз вычтут это время. Зэков учат языку (если ты эмигрант), хорошим манерам. Если любишь спорт, к твоим услугам прекрасные площадки, спортивные снаряды…
Что и говорить, если там есть надежда что кое-кто из преступников исправится, то в наших исправительных учреждениях нет. Наоборот, входят туда оступившимися, а выходят матерыми рецидивистами.
ГЛАВА VIII
Получив задание от генерала Кочергина, которому звонила Гранская и просила выяснить фамилию актрисы, игравшей главную роль в фильме Довгаля, майор Велехов тут же принялся за дело. Связался по телефону с московским кинопрокатом, но там о такой картине не слышали. Как и в Госкино. Союз кинематографистов оказался еще более неосведомленной организацией. Оставалось одно – Госфильмфонд. Он находился в Белых Столбах. Хочешь не хочешь, а нужно было ехать за город. Перед выездом Велехов позвонил и предупредил о своем визите. Встретил его научный сотрудник лет сорока, с окладистой бородой.
– Жаров, Борис Иванович,– представился он.
– Петр Ильич,– пожал ему руку майор.– Подходящая у вас фамилия для этого учреждения.– Он имел в виду знаменитого в прошлом киноартиста.
– А вот вам бы подошло работать в консерватории,– улыбнулся Жаров, намекая на то, что Велехов был двойным тезкой Чайковского.
Оба рассмеялись. Контакт, таким образом, был налажен. Жаров провел опера в крохотный просмотровый зал, усадил в кресло, а сам устроился за пультом. Он попросил по микрофону невидимого механика начинать, и тут же погас свет. На экране поплыли облака в бесконечном небе, зазвучала электронная музыка, и возникло название "Девушка из моих снов". Затем камера панорамой показала землю с высоты птичьего полета – рощицы, поля, большое село, раскинувшееся у озера. Это видел, оказывается, паренек, парящий на дельтаплане…
Сюжет картины был незамысловатый. Юноша мечтает о небе и, конечно, о той единственной девушке, которая является ему во снах. Герой отправляется в город поступать в летное училище. Там есть и другое учебное заведение, где готовят артистов для эстрады. В него подала документы девушка из провинции, встреча с которой показала, что они предназначены друг для друга. Если у паренька с поступлением все складывается удачно, то девушка срезается на первом же туре. Конечно, слезы, отчаяние. И тогда влюбленный юноша предлагает своей Джульетте план покорения сердца жестокого председателя отборочной комиссии. Будущий летчик заманивает его в городской сад, где на летней площадке выступает его избранница. Следующее ее "выступление" проходит на банкете по случаю юбилея большого начальника, отвечающего за искусство. В результате этих и других забавных уловок председатель экзаменационной комиссии покорен талантом девушки. И, отправляясь в свой первый учебный полет, пылкий Ромео просит инструктора, управляющего самолетом, пролететь над зданием, где в балетном классе девушка делает первые шаги к вершинам мастерства… Титры режиссер поместил в самом конце фильма. Так что только через полтора часа майор узнал то, ради чего приехал. Артистку звали Лайма Кирсанова.
– А что,– сказал Велехов, когда зажегся свет,– неплохая картина. Весело смотрится, легко…
– И странно, что не пошла,– развел руками Жаров.– Пойдемте, поговорим у меня в кабинете.
Когда они шли по коридору, Борис Иванович бубнил мелодию песенки, которая проходила лейтмотивом через весь фильм. Он усадил гостя в кресло, а сам устроился за письменным столом.
– Так расточительно относиться к своему богатству – просто преступление! – неожиданно горячо произнес Жаров.
– О чем вы?– не понял майор.
– О таких, как Кирсанова… фактура сексбомбы, приятный голос, пластика! Ей-богу, где-нибудь на Западе из нее сделали бы суперзвезду, а у нас так и не проявилась… Правильно сказал Пушкин: и догадал же черт меня родиться в России с душой и талантом! – Он махнул рукой.– Да мало ли таких Кирсановых? Вспомните Гурченко. Сверкнула и погасла на много лет…
– Ей, по-моему, грех жаловаться,– заметил Велехов.– Смотрел я в субботу телевизор. По одной программе Гурченко играет в фильме о войне, по другой показывают водевиль с ней, по третьей у нее берет интервью Никита Михалков…
– Но ведь лучшие годы ее не снимали,– возразил Жаров.– А Татьяна Самойлова? Я считаю, одна из лучших актрис в мировом кино. А где вы ее видели? В трех-четырех фильмах, не более. Для такого талантища надо было специально писать сценарии, приглашать самых знаменитых режиссеров.– Борис Иванович увидел, что Велехов незаметно поглядывает на часы.– Спешите?
– В общем-то, надо позвонить… Разрешите? – сказал майор.
– Ради Бога.
Оперуполномоченный позвонил в МУР и попросил срочно связать его с Граненой. Дорога была каждая минута.
– Что-нибудь знаете о судьбе режиссера Довгаля? – спросил Велехов.
– К сожалению, нет,– ответил Жаров.– Не знаю и почему запретили "Девушку из моих снов".
– Может, потому, что Довгаль сидел? – высказал предположение Велехов.
– Сидел? – удивился Борис Иванович.– Ну, тогда все понятно. А я-то гадал…
Резко зазвонил телефон. Это дали Южноморск.
– Приветствую вас, Инга Казимировна! – поздоровался майор.– Фамилия, интересующая вас, Кирсанова. Отчество постараюсь разузнать…
Виктор Павлович Жур валялся на диване. Настроение – хоть вешайся. Капитан не мог простить себе, что он, старый сыскной волк, так опростоволосился с Бабухиным.
Наконец пришла с работы жена, привела из яслей Сережку.
– Батюшки мои! – всплеснула Лина руками, увидев забинтованную ногу мужа.
Виктор Павлович с трудом успокоил ее.
– Не волнуйся. Ну, небольшой вывих…
И, чтобы продемонстрировать, что ничего страшного с ним не произошло, прошелся по комнате с палочкой, несколько раз присел на здоровой ноге, подпрыгнул. Сынишка весьма заинтересовался забинтованной ногой папы. Особенно понравилась палка. Сам он только недавно начал ходить и, держась за деревянную подпорку отца, с удовольствием ковылял рядом.
– Вот видишь,– сказал повеселевший Виктор Павлович жене,– пацану забава.
В коридоре прозвучал звонок. Жур двинулся было открывать.
– Сиди уж, инвалид,– сказала Лина, немного пришедшая в себя, и вышла из комнаты.
Вернулась она с незнакомым мужчиной, взяла малыша и удалилась. Гость положил на стол видавший виды портфель.
– Гурий Тихонович Гарнич-Гарницкий,– протянул он руку хозяину.
– А-а, здравствуйте, здравствуйте,– пожал крепкую сухую руку капитан.– Мне говорил о вас по телефону Акатов. Фамилия у вас запоминающаяся.
– Ну и славно, что говорил,– поискал глазами стул оперуполномоченный Одесского управления внутренних дел.– А фамилия действительно редкая, у нас в Одессе не встречал.
– Присаживайтесь на диван,– предложил Виктор Павлович и бухнулся рядом с Гарнич-Гарницким, плохо еще пока справляясь с ногой в повязке.– К обеду как раз подоспели…
– Спасибо за приглашение, но спешу,– вежливо отказался одессит.– Я ведь у вас в городе курортник, отдыхать прибыл. Заодно кое-что привез по службе… Решил не терять время. Поставил в санатории вещи и сразу в управление, а мне сказали, что Денис в командировке, а вы на бюллетене. Захотелось навестить. Без предварительного звонка. Извините…
– Очень хорошо сделали,– обрадовался Жур, которому приятно было сознавать, что он, несмотря на бюллетень, все же при деле.
– Не знаю, правда,– продолжал Гурий Тихонович,– поможет вам или нет… Короче, зашел я вчера днем к Эрмитажу, одному бывшему зэку…
– Я в курсе,– кивнул Жур.
– Думаю: может, он что новенькое узнал для вас? А в его комнате заплаканная племянница, Василиса. Где, спрашиваю, дядя? Она и ошарашивает меня: помер, говорит, Егор Иванович. Только что увезли в морг… Вот те на, думаю… Совсем недавно еще сидели с ним, чаи распивали…
– Старенький был? – поинтересовался Виктор Павлович.
– За семьдесят… Я попросил ее рассказать, что же случилось. Василиса говорит, что накануне вечером дядя был у нее, пятерку просил взаймы на два дня. Она отказала: не денег было жалко, а пить старику нельзя. Егор Иванович обиделся, посчитал, что она просто жмотит. Так осерчал, что даже не сел ужинать. Собрался уходить. Василиса спрашивает: домой? Эрмитаж буркнул, что надо кое с кем встретиться, поговорить. Задание, мол, такое есть… А с утра Василиса схватилась за голову: почему, дура этакая, не дала дядьке пятерку? Ведь выписать может ее из квартиры – и прощай надежда на дядькину жилплощадь!… Побежала в магазин, сама купила бутылку и поспешила к старику. Прибегает, а он лежит на полу, уже окоченел. А в руке – вот это…
Гарнич-Гарницкий открыл портфель, извлек сложенный вчетверо лист бумаги. Когда он его развернул, оказалось – афиша. С нее глядел мужчина лет пятидесяти. Тщательно зачесанные назад волосы, пронзительные, буквально завораживающие глаза. На нем был синий костюм, галстук. Руки сложены на груди по-наполеоновски.
Углы и низ афишы были оторваны.
– Кто это? – спросил Жур, не отрывая глаз от портрета.
– Как сказала Василиса, не то артист, не то врач. Несколько раз выступал у нас в Одессе. Излечил многих.
– Вроде Кашпировского?
– Вот-вот… Василиса вспомнила: дядя говорил, что был у этого артиста на сеансе и как будто после этого ему полегчало. У старика дрожали руки, Паркинсон… Понимаете, Виктор Павлович, мы выяснили следующее. От племянницы Эрмитаж пошел к своему приятелю. Они тут же купили бутылку самогонки. Выпили. И вдруг Егор Иванович спрашивает: кто тебе делал наколку – этот якорек… Тот ответил – ребята на флоте. Эрмитаж говорит: а я видел недавно точно такую же наколку на фотографии. Приятель пошел провожать Эрмитажа домой, так как старик сильно захмелел. По дороге он вдруг увидел на стене старую афишу, оживился, сорвал ее аккуратненько и заявил, что эту афишу он должен послать в Южноморск. Но, увы… Не послал. Виной тому самогон. Есть подозрение, что Эрмитаж умер от отравления. Потому что его собутыльник попал в больницу. Наверное, им подсунули вместо самогона метиловый спирт…
– Как фамилия артиста?– неожиданно заволновался Жур.
– А Бог его знает. Василиса не запомнила. Я еще подумал…
Он не договорил, увидев, что Жур вдруг вскочил и, забыв про палку, на одной ноге допрыгал до шкафа, распахнул дверцу, сдернул с вешалки костюм и тут же стал переодеваться.
– Лина! – крикнул Виктор Павлович, застегивая пиджак. На пороге появилась жена.– Найди калошу на эту ногу,– показал он на забинтованную.
– Зачем?– удивилась та.
– Скорей! – повысил голос Жур.
Гарнич-Гариицкий с удивлением следил за тем, как хозяин квартиры вызвал оперативную машину, как привязывал к забинтованной ноге калошу.
Через десять минут они уже мчались по улицам Южноморска, а капитан так пока еще ничего и не объяснил своему одесскому коллеге.
Машина остановилась у демонстрационного центра "Люкс-панорама", где сегодня утром Жур так бесславно упустил Бабухина. Оба опера поднялись в приемную генерального директора. На этот раз Жанна – секретарша была на месте. Жура она узнала сразу. На ее лице был неподдельный испуг.
– Пожалуйста, откройте! – попросил Виктор Павлович, указав на дверь кабинета Бабухина.
Жанна поспешно выполнила просьбу.
В сопровождении ее и Гарнич-Гарницкого Жур буквально чуть ли не ворвался в комнату. И остановился возле одной из афиш, висевших на стене. На ней был изображен тот же человек, что и на привезенной Гарнич-Гарницким, только в другом костюме – фраке и с галстуком-бабочкой.
Наверху крупными буквами было выведено: колдун, экстрасенс, целитель. А внизу еще более крупным шрифтом – Станислав Зерцалов.
– Ну что? – торжествующе произнес Виктор Павлович, сравнивая обе афишы.
– Да, верно,– кивнул Гарнич-Гарницкий, не понимая, однако, причин возбуждения Жура.
Тот молча вынул из кармана фотографию обезглавленного трупа в чемодане. Одежда, что была на убитом, полностью совпадала с одеянием Зерцалова на одесской афише.
– М-м-м,– промычал с улыбкой Гурий Тихонович.
Уж кто-кто, а он мог теперь в полной мере оценить открытие коллеги. Только стоящая в сторонке секретарша была в неведении насчет происходящего.
– Адрес Зерцалова у вас есть? – обратился к ней Жур.
– Станислава Аскольдовича? – вздрогнула та от неожиданности.
– Да, да,– нетерпеливо сказал оперуполномоченный.
– Вообще-то он не здешний… И перестал выступать под нашей эгидой.
– Почему?
– У них с генеральным директором возникли какие-то крупные разногласия из-за гонорара. И теперь Зерцалов, кажется, выступает от какого-то концертного кооператива.
– А куда вы ему посылали деньги, по какому адресу?
– Это легко можно узнать в бухгалтерии.
Секретарша кому-то позвонила, и тут же появилась пожилая женщина.
– Деньги мы переводим Зерцалову сюда, в Южноморск,– сказала женщина, глядя на бумажку,– по адресу: Капитанский бульвар, дом пятнадцать, квартира тридцать два. Есть номер телефона…
Жур записал адрес и номер телефона, поблагодарил женщину из бухгалтерии и, сопровождаемый Гарнич-Гарницким, спустился к машине.
– Поздравляю, капитан,– крепко пожал ему руку Гурий Тихонович.– А может, скоро и майор? – лукаво подмигнул он.
– С меня причитается,– весело сказал Жур.– И не бутылка, а целый ящик.
– Кефира,– усмехнулся одессит.– Язва, будь она неладна… Может быть, в санатории помогут…
– Прошу,– открыл перед ним дверцу Виктор Павлович.
– Спасибо, я больше привык на своих двоих.
– Садитесь, садитесь,– настойчиво предложил Жур.– Подброшу.
– Тогда вы первый…
Гарнич-Гарницкому надо было в курортную поликлинику.
– Что, думаете, у нас эскулапы лучше, чем в Одессе? – балагурил Виктор Павлович.
– Если честно, то на врачей я уже махнул рукой. Травами лечусь…
Когда подъехали к нужному зданию, Жур поблагодарил Гарнич-Гарницкого за неоценимую услугу и просил звонить, если тому понадобится помощь. Затем Виктор Павлович поехал на Капитанский бульвар.
Разболелась нога, но капитан не обращал на это внимание. На третий этаж поднялся чуть ли не в мгновение ока – так велико было нетерпение. Нажал на кнопку звонка. Дверь отворилась.
Перед ним стояла… Инга Казимировна Гранская.
– Как?! – вырвалось у оперуполномоченного.
– Что, как? – спросила недоумевающе следователь, глядя на забинтованную ногу капитана с привязанной галошей.
– И вы, значит, вышли на убитого?
– Убитого? – еще больше расширились глаза у Инги Казимировны.
– Ну, Зерцалова…
Некоторое время ошарашенная Гранская переваривала услышанное.
– Господи, что же вы стоите?– пришла она наконец в себя.– Пойдемте скорее…
Она потащила Виктора Павловича на кухню. Через открытую дверь Жур успел заметить в комнате младшего лейтенанта милиции, молодую блондинку и пожилого мужчину.
– Садитесь, выкладывайте! – горела нетерпением Гранская.
Жур разложил на кухонном столе две афиши и рядом положил фотографию трупа.
– Неужели убитый – Зерцалов?– произнесла Инга Казимировна, в голосе которой одновременно слышались и торжество, и сомнение.
– Он,– убежденно проговорил Жур.– Смотрите, костюм один и тот же, эти пуговички на воротнике, галстук. А главное – перстень.
На одесской афише на пальце Зерцалова был изображен тот самый необычный перстень, что менял окраску.
– Что ж, допустим, так оно и есть,– согласилась следователь. Видя, что Виктор Павлович хочет протестовать, она остановила его жестом.– Да-да, допустим… Пока не будет других неопровержимых доказательств… Кстати, откуда у вас афиши?
Капитан вкратце рассказал о визите Гарнич-Гарницкого и о посещении "Люкс-панорамы".
– Гурий Тихонович выдвинул предположение, что Эрмитаж, ну, тот самый бывший зэк, скорее всего распознал Зерцалова по наколке на руке…– заключил Жур, а потом спросил Гранскую; – Ну а вы как сюда попали?
Пришлось и Гранской поведать об эпопее с установлением личности Кирсановой.
– В ее квартире мы и находимся,– закончила Инга Казимировна.
– Хозяйка – это та блондинка, что в той комнате?– спросил Жур. И показал на дверь кухни.
– Хозяйки нет дома уже несколько дней. Так сказали соседи. А мужчина и женщина – понятые. Пожилой слесарь, он открыл дверь.
На кухне появилась кошка.