Анатолий Безуглов
Трудный поединок
Порой случается так, что какие-то заинтересовавшие тебя события и люди живут в твоей памяти особняком, самостоятельно, разделенные годами и километрами, а потом вдруг узнаешь об их связи, и не простой, а самой тесной, физической. Именно так было и на этот раз.
1936 год. При странных обстоятельствах исчезает жена судебно-медицинского эксперта Дунайского – молодая, красивая Нина Амирова.
1947 год. Будучи студентом Московского юридического института, я слушал лекцию начальника следственного отдела Прокуратуры СССР Льва Романовича Шейнина.
Невысокий, плотный, в коричневой генеральской форме с зелеными лампасами и узкими серебряными погонами на кителе, он, однако, не производил за кафедрой впечатления ответственного и грозного начальника, каковым являлся по своему служебному положению. Говорил без всяких шпаргалок, любил приводить разного рода литературные сравнения, легко переходил от серьезных тем к довольно смешным историям, умел быть остроумным и едким. Словно перед ним не большая, разноликая аудитория, а давно знакомые собеседники. Не знаю, что ему помогало так увлекать слушателей,– большой опыт, личное обаяние или незаурядный литературный дар.
Тогда впервые услышал я о следствии по делу Ами-ровой. Рассказ Льва Романовича буквально захватил всех нас, будущих юристов. Во всяком случае, на меня он произвел сильное впечатление.
1950-1956 годы. Я работаю прокурором уголовно-судебного отдела Прокуратуры СССР. Там и знакомлюсь со своим старшим коллегой по службе – прокурором следственного отдела Прокуратуры СССР Георгием Робертовичем Гольстом. С интересом слушаю его выступления на собраниях и совещаниях, читаю его статьи и методические наставления. От других узнаю, что Георгий Робертович в прошлом был следователем, считался асом. В 1940 году, когда ввели должности следователей по особо важным делам при Генеральном Прокуроре СССР, Гольст был назначен на эту должность одним из первых.
1982 год. В ходе подготовки к 60-летию Прокуратуры СССР, когда ветераны органов прокуратуры вспоминают дела давно минувших дней, я узнаю, что преступление, которое было совершено в 1936 году, о котором рассказывал Л. Р Шейнин в 1947 году, расследовал тот, кто был моим добрым давним коллегой,– Георгий Робертович Гольст
Круг замкнулся и связал воедино события и людей, о которых я знал давно.
И мне захотелось рассказать о том поединке, который происходил между следователем и преступником в далеком от нас 1937 году
Когда я решил воскресить те обстоятельства, передо мной встала трудность – неумолимое время. Сорок пять лет – срок нешуточный. Для каждого из нас – целая эпоха. К сожалению, само дело разыскать в архивах мне не удалось. Но, несмотря на это, я попытался восстановить его листы, опираясь на услышанную мною лекцию Льва Романовича Шейнина, на воспоминания самого Георгия Робертовича Гольста, на его скромный личный архив, на газетные отчеты того времени, на рассказы тех, кто еще помнил эту дикую по своей жестокости историю
Итак, был один из обычных февральских дней 1937 года. Окна Московской городской прокуратуры, что помещалась в особняке на Новокузнецкой улице, в доме 27 (там она и поныне), ярко светились электрическим светом, хотя не было еще и пяти. На улице пуржило, о стекла шуршал снег Изредка доносились приглушенные трамвайные звонки.
В кабинет старшего следователя прокуратуры Георгия Робертовича Гольста то и дело заходили и выходили люди – товарищи по работе, свидетели, вызванные по уголовным делам, не умолкал телефон. И в этой обыденной сутолоке странным, выпадающим из общего плана, был телефонный звонок жены. Голос у нее был взволнованный и радостный:
– Представляешь, у Пашеньки двойня!…
Георгий Робертович даже сразу и не сообразил, кто она, эта Пашенька, и при чем.
– Я же тебе говорила, ну, санитарка наша!
И тут только он вспомнил: действительно, она рассказывала, что у этой самой Пашеньки была какая-то семейная драма, муж бросил ее на пятом месяце беременности, и ее опекал женсовет поликлиники, А тут – двойня! Да на руках еще престарелый отец-инвалид…
– Понимаешь,– продолжала жена уже несколько виноватым голосом,– у меня важное поручение женсовета. Я задержусь. Володю из садика придется забрать тебе.
Гольст машинально записал на перекидном календаре: "18-00 – детсад, Володя", не требуя дальнейших объяснений. Но жена сказала:
– Мы устроили складчину. На приданое малюткам. Распашонки, пеленки, коляску. Постановили, что пойду покупать я…
– Хорошо,– нетерпеливо сказал Георгий Робертович, потому что в кабинет уже заглядывала секретарь прокурора города Филиппова.– Желаю успеха.
Закончив разговор с женой, Гольст поспешил к начальству. Он вспомнил и Пашеньку, невысокую, конопатую, которую они с женой встретили как-то в Парке культуры и отдыха имени Горького.
"Что ж, задание женсовета – штука ответственная,– решил Георгий Робертович.– Причина уважительная…"
В те времена всюду проникал дух коллективизма. Совместные пикники, совместная учеба. Да и быт был в основном коммунальным. Семья Гольста жила в общей квартире. Комната – 15 квадратных метров. Что удобно – неподалеку от горпрокуратуры, на Пятницкой. Так что забрать сына из садика и отвести домой – дело пустяковое. Можно будет оставить Володю на попечение соседей и вернуться к делам. А их – невпроворот. Георгий Робертович в те дни редко уходил домой раньше двух-трех часов ночи. И такое считалось чуть ли не нормой…
Так получилось, что прокурор города задержал Гольста больше, чем на час. И когда старший следователь возвратился в свой кабинет, его ждала посетительница.
Ей было лет тридцать. В платье из недорогой шерсти, сером пуховом платке, раскрасневшаяся не то от мороза, не то от волнения, она попросила следователя прокуратуры принять ее и выслушать.
Гольст посмотрел на часы – шесть. Решив, что он еще успеет за сыном, Георгий Робертович пригласил женщину сесть.
Она несмело присела на стул, скинув платок на плечи. Короткая стрижка под мальчика. Волосы темные, густые. Лицо смуглое, глаза карие. Было в ней что-то южное, может быть, кавказское. Гольст попросил представиться.
– Тамара… Тамара Кулагина я,– поспешно ответила женщина.– По мужу…
Выговор у нее был с фрикативным "г". Так говорят на Украине и на юге России.
– Работаю на автозаводе,– продолжала Кулагина.– Машинисткой.
Гольст уже успел обратить внимание на ее наманикюренные ногти. А рука у Тамары была широкая, крестьянская.
– Понимаете, товарищ следователь,– срывающимся от волнения голосом произнесла посетительница,– сестренка моя пропала… Нина…
– Давно?
– С полгода уже прошло.
– А поточнее вы можете сказать?
– Валериан Ипатьевич говорит, что она уехала от него двенадцатого июля прошлого года.
– Кто такой Валериан Ипатьевич?
– Как кто? – удивилась Кулагина.– Ее муж. Валериан Ипатьевич Дунайский. Да вы его, наверное, знаете. Он сам врач, но работает при МУРе, на Петровке, 38. Убитых и раненых осматривает. Одним словом, милиции помогает…
В 1930-1932 годах Гольст работал в Московском губернском суде следователем по надзору за МУРом – Московским уголовным розыском (тогда следователи еще подчинялись суду). Дунайского он помнил с тех времен. Тот действительно был судебным медиком при МУРе. Да и теперь Георгию Робертовичу приходилось иногда встречаться с Дунайским по работе. Молчаливый, сдержанный, даже немного надменный, он был при этом хорошим специалистом…
– Дунайский, говорите? – переспросил Гольст, удивившись в свою очередь, почему Тамара Кулагина пришла за помощью в прокуратуру, если муж пропавшей служит при таком учреждении, которому сам бог велел заниматься розыском пропавших.
– Ну да! – подтвердила Кулагина, доставая из ридикюля платочек, обшитый кружевами.– Одна ведь у меня сестренка,– всхлипнула Тамара, прижимая платочек к глазам.– И я у нее одна…
– Успокойтесь, пожалуйста,– мягко сказал Гольст.– Расскажите, почему вы решили, что ваша сестра пропала?
– Валериан Ипатьевич сам сказал. И заявление в милицию подал, говорит, в конце августа. Фотографии тоже передал туда… Чтобы разыскали…
– А вы что, редко встречались с сестрой?
Кулагина вздохнула:
– Раньше чуть ли не каждый день. А потом Валериан Ипатьевич стал против…
– Почему, если, конечно, не секрет?
– Почему…– Она снова вздохнула.– Молодая Нина, красивая. Младше его на десять лет. Ревновал, значит…
– К вам? – удивился Гольст.
– Да нет. Я хотела Нину на работу пристроить, а он против…
– Она что, не работала?
– Валериан Ипатьевич…– Кулагина махнула рукой.– Словом, около себя держал… Я Нину потихоньку учила печатать на машинке… А что ей дома сидеть? Посмотрите, что вокруг делается? Девушки, чтобы быть полезными, даже на Дальний Восток едут. А он… Короче говоря, в марте прошлого года у Валериана Ипатьевича с моим мужем ссора вышла. Мой муж слесарем на ЗИСе работает. Федор его зовут… Как раз мой день рождения был, Нина с Валерианом Ипатьевичем пришла. Федор вроде пошутил. Вы, говорит, Валериан Ипатьевич, свою жену словно царевну Несмеяну в тереме держите. Тот на рожон. Я, говорит, в твой монастырь со своим уставом не лезу, и ты не суйся… Слово за слово. Сцепились, чуть не до драки дошло. Валериан Ипатьевич Нину увел. Дверью хлопнул… С тех пор я сестру не видела. Сама я, дура, не звонила, потому что она младшая и должна старшую уважать. А Нина, видимо, боялась… И вдруг к нам приезжает сам Валериан Ипатьевич. Сидим мы за столом, это было пятнадцатого июля, я запомнила, у мужа день получки… Думаю, помириться пришел. Только удивилась, почему без Нины. А он весь серый какой-то, глаза запали. Вызвал меня и говорит: не знаю ли я, где Нина, три дня, мол, прошло, как она ушла из дома… Я удивилась. К столу его приглашаю, а он отказывается…
– Значит, с того времени полгода прошло,– заметил Гольст.– Ну, а дальше что?
– Ушел Валериан Ипатьевич. Потом звонил чуть ли не каждый день. Все спрашивал, нет ли от Нины весточки,– всхлипнула Кулагина.
– А может быть, она у кого-нибудь из ваших родственников?– спросил Георгий Робертович, подождав, пока Тамара успокоится.
– Да что вы, товарищ следователь! – отмахнулась Кулагина.– У нас из родных осталась одна мамаша. Почти слепая. Ей-то я сразу написала. Но она о Нине ничего не слышала. Не приезжала она к ней.
– Где живет ваша мать?
– В колхозе. Под Батайском.
– Вы сами оттуда?
– Мы ростовские. В гражданскую войну потерялись. Нина еще совсем малышкой была. Милостыню просили, в подвалах ночевали.– Кулагина тяжело вздохнула.– Помыкали горюшка. Хорошо еще, что воровать не стали, не сбились с пути… В детдом нас определили. Потом уж мамаша разыскала…
– Нина, насколько я понял, младше вас? – спросил Гольст.
– Да,– кивнула Кулагина.– Я старше ее на три года.
– А каким-нибудь знакомым вы писали?
– Как же, писала. И подруге нашей в Ростов, Глаше Самсоновой. Вместе в детдоме воспитывались. Она теперь учительница. И еще одной подруге в Ставрополь письмо посылала.
Кулагина раскрыла ридикюль и вынула несколько сложенных вдвое конвертов с письмами.
– Вот, отвечают, что Нина у них не была. И вообще она уже давно никому не пишет.
– А что думает по поводу ее исчезновения Валериан Ипатьевич?
– Да уж не знаю, что у него на уме.– Тамара долгим взглядом посмотрела в окно.– Еще другую найдет. Мужики, они и при живых-то женах на сторону заглядываются… Правда, клялся мне: если Нина вернется, совсем по-другому жить станут. Если она захочет, пусть работает.
Гольст и сам знал: машинисток не хватало, везде объявления – требуется, требуется. Ни один номер "Вечерки" не выходил без объявления, что нужна машинистка, которых кое-кто еще по старой памяти называл пишбарышнями…
– Ну а сами вы как считаете? – спросил Георгий Робертович.– Могла ваша сестра бросить Дунайского и сбежать с кем-нибудь?
Кулагина даже мысли такой не допускала и потому решительно замотала головой.
– Может быть, у нее было увлечение? – продолжал следователь.
– Нина сказала бы мне,– вздохнула Тамара и вдруг, понизив голос, произнесла со страхом: – А может, ее враги, а?
– Какие? – не понял Гольст.
– Что творится-то кругом… Вон, в газетах все время пишут…
– Ну что вы,– улыбнулся Георгий Робертович.– Не тот объект для врагов…
В исчезновении Нины Амировой политических мотивов следователь пока не видел.
Гольст предложил Кулагиной написать заявление, изложить все, как было. Тамара уложилась в страничку, но главное отразила. Когда она собралась уходить, Гольст взял номер ее служебного телефона.
– Только очень прошу,– умоляюще произнесла Кулагина,– если будете звонить, не говорите, что из прокуратуры. А то подумают, что…– замялась она.
– Разумеется,– поспешил успокоить ее Георгий Робертович.
Не успела за Кулагиной закрыться дверь, как в коридоре послышались чьи-то частые шажки и в кабинет ворвался… Володя. Сын. На его сбившейся ушанке серебрились снежинки, щеки полыхали румянцем. А глазенки озорные, веселые.
– Ты?… Один?! – от неожиданности опешил Георгий Робертович, вдруг осознав, что совершенно забыл о поручении жены, и удивляясь: неужели это сын сам пришел за ним, вместо того, чтобы отец забрал его из садика.
– С мамой,– махнул рукой на дверь сынишка, важно восседая на отцовском месте за служебным столом.
Через минуту в кабинет вошла жена.
– Понимаешь, извини…– начал было оправдываться Георгий Робертович.
Но жена только улыбнулась. За годы их совместной жизни она уже привыкла к неспокойной и многотрудной службе мужа. И ей не надо было ничего объяснять.
Видя отрешенное состояние мужа, а он становился таким, когда его захватывали мысли о новом деле, жена сказала расшумевшемуся сыну:
– Пойдем, Володя. Не будем мешать папе…
– Посидите,– попросил Гольст, видимо, вспомнив, как редко он в последнее время бывает с семьей. Частенько уходит из дому, когда они еще спят, а возвращается далеко за полночь.
Присели.
– Сложное дело?– помолчав, спросила супруга.
– Не знаю,– честно признался Георгий Робертович.– Исчез человек…
– Как так? Куда?
– Жена ушла от мужа…
– А кто он? Пьяница?
– Врач. Солидный человек.
– Странно,– сказала жена.– Обычно, насколько я знаю, мужья бросают, к молодым уходят…
Она, видимо, все еще находилась под впечатлением случившегося с их санитаркой Пашенькой.
– Да как сказать…
– Ну ушла, ладно. Но при чем здесь вы? Разве следователи занимаются этим?
– Хорошо, если она жива и здорова, наслаждается жизнью,– усмехнулся Гольст.– А вот если…– Он не договорил.
Семь месяцев, прошедшие со времени исчезновения сестры Кулагиной (она носила свою девичью фамилию – Амирова), срок довольно тревожный. И он настораживал Георгия Робертовича.
– А то, что стоит за "если", ты узнаешь. Должен узнать,– убежденно произнесла жена, обняв за плечи изрядно уставшего мужа.
– Понимаю, что должен… Но вот, возьмем, к примеру, врачей. Они тоже должны. А разве у них не бывает трудных случаев? Не тот диагноз, не то лечение…
– Конечно, бывает.
– Вот именно! У врачей! У которых за плечами институт. Не то что у меня – незаконченных два курса…
– Это уже зря,– ласково сказала жена.– По сравнению с другими у тебя и опыт и образование…
Володе, видно, надоело сидеть за столом, и он побежал к отцу, взгромоздился на колени.
– Знаешь, куда мы с тобой пойдем в воскресенье?
– В цирк?-восторженно воскликнул мальчик.– Какао смотреть!
– Точно! Угадал! – рассмеялся Георгий Робертович.– Только не какао, а Коко. И его друга Якобино. Понял?
– Понял,– кивнул сын.– Какао – это что мне мама утром дает. Я понарошке так называю этого клоуна.
Коко и Якобино, клоуны-буфф, в то время были любимцами московской детворы, заполнявшей до отказа 1-й Государственный цирк на Цветном бульваре.
…Гольст проводил жену и сына до выхода и, вернувшись в кабинет, долго не мог взяться за дела.
"Образование",– усмехнулся он, вспомнив слова жены.
И перед его мысленным взором встала прожитая жизнь, похожая на жизнь многих товарищей по работе и вместе с тем отличная от их.
Отец Георгия Робертовича служил инженером на Коломенском паровозном заводе. Погиб в первую мировую, в 1916 году. Их расставание Гольст помнил до мельчайших подробностей. Почему-то навсегда остался запах новенькой хрустящей портупеи. И слова отца: если он не вернется, сын должен во что бы то ни стало продолжать учиться (Георгий посещал гимназию).
После смерти отца Гольст едет из Коломны в Петроград, к тетке, единственной близкой родственнице отца. Затем – революция, которая закружила его, как и многих сверстников.
В 1920 году Георгий Робертович добровольцем пошел в Красную Армию. Служил в войсках ВОХР (вооруженная охрана республики), а вечерами, с разрешения начальства, два года ходил заниматься на юридическое отделение факультета общественных профессий Петроградского университета. В 1923 году Гольста переводят в Москву. Он продолжает службу в бронетанковой бригаде. В его петлицах три кубика. Командир. А еще через год демобилизация. Комиссия по делам демобилизованных направляет Гольста в административный отдел Моссовета, где он работает секретарем подсекции. Но недолго. Председатель Московского губернского суда И. А. Смирнов направляет Георгия Робертовича на годичные юридические курсы.
Потом – работа следователем в Московском губсуде. Сначала в Краснопресненском районе города Москвы, а впоследствии – в Бронницком уезде Подмосковья.