Опять нас опередили грабители! Только на этот раз они не прокладывали наклонный лаз под курганную насыпь, а прокопали колодец сквозь всю ее толщу сверху. Значит, ограбили они могилу не вскоре после похорон, а уже через несколько десятилетий, когда земля в насыпи достаточно слежалась и затвердела, чтобы стенки шахты не осыпались. Потом уже колодец постепенно засыпала размытая дождями земля.
И снова мастера грабительского дела не промахнулись, попали прямехонько в погребальную камеру! Им никто уже не мог помешать, так что они не спешили, обшарили ее тщательно всю и ничего нам не оставили, кроме двух наконечников стрел, осколков ненужных им разбитых глиняных горшков грубой лепки да костей скелета, разбросанных по всей камере.
Но это мы уже узнали позже, когда срыли курганную насыпь, оставив только контрольную бровку, и начали осматривать погребальную камеру. К счастью, расчищать от обвалившейся земли ее не пришлось. Но что толку: она была пуста.
Сумели грабители проложить ход и к могиле, где были закопаны три жертвенных коня, так что и тут не оказалось ничего, кроме лошадиных скелетов да бронзового колокольчика.
Но работа есть работа. Могила раскопана, и мы должны были действовать как положено: принялись разбивать на квадраты, фотографировать и осматривать каждый сантиметр пола камеры.
…Мы уже обжились в степи. Лагерь становился все комфортабельнее. Находчивый Алик придумал сделать Тосе удобное корыто для стирки, а затем по тому же гениально-нехитрому примеру и ванну. В ней было приятно понежиться субботним вечерком. Устроил он их очень просто: выкопал ямки нужного размера, застелил их пластиковой пленкой, прикрепил ее - и можно было спокойно наливать воду, не опасаясь, что она впитается в землю.
- Здорово! - восхитилась Тося. - Алик, ты - гений!
А Марк Козлов многозначительно сказал:
- Любовь - двигатель прогресса.
Мы копались в земле, а бескрайние пшеничные поля, раскинувшиеся до горизонта, постепенно золотели - и вот уже зарокотали вокруг комбайны, не утихая даже ночью. Приближалась осень.
Работали мы, признаться, довольно уныло, без вдохновения.
Как-то, поехав в Михайловку за продуктами, дядя Костя привез мне письмо от Андрея Осиповича Клименко (хорошо, что я предусмотрительно в первый же день сообщил наш новый адрес не только Казанскому и Андрею Осиповичу, но и многим друзьям-археологам).
Я торопливо вскрыл конверт. Письмо было аккуратно, без помарок перепечатано на машинке, словно официальный документ.
"Уважаемый Всеволод Николаевич!
Извините, пожалуйста, что задержался с ответом на ваше письмо. Дело в том, что отыскать какие-нибудь полезные для вас сведения о Ставинском оказалось не так-то легко.
Правда, я и сам раньше слышал о нем, в молодые годы. Но встречаться лично не доводилось, хотя мы его и искали после смерти Рачика. Но он действительно куда-то очень быстро исчез примерно в это же время, вскоре после разгрома врангелевцев. Человек он был алчный, готовый на все, так что предположение вашего уважаемого профессора О.А.Казанского о том, что Ставинский мог быть как-то причастен к убийству Мирона Рачика не лишено оснований, хотя, к сожалению, точными доказательствами мы не располагаем.
Я попытался выяснить, куда мог выезжать Ставинский в годы гражданской войны, хотя, как вы понимаете, это дело довольно трудное. Удалось установить, что он служил где-то у белых, кажется, у деникинцев. Однако после их разгрома, не то в 1919, не то в 1920 году вернулся в Крым, пользуясь многочисленными связями, прикинулся больным, к военной службе не пригодным и у врангелевцев служить не стал. Вовремя, как видите, сообразил, что их песенка спета, и поспешил укрыться в тени. Хитер был. Стреляный воробей.
В Керчи при врангелевцах он политикой не занимался, поэтому мы его в первое время после освобождения Керчи и не трогали. У нас других хлопот хватало. Потом, как я уже рассказывал, он исчез.
Я этими данными, уважаемый Всеволод Николаевич, однако, не успокоился и продолжал поиски, - прежде всего, конечно, бывших "счастливчиков", которые могли его помнить. Однако, к сожалению, как вы уже знаете, они поумирали. И все же мне повезло! Я разыскал живого "счастливчика", да еще такого, что прекрасно знал Ставинского, даже работал на него. Правда, был он тогда еще хлопчиком, однако Ставинского помнит. Только мужик он гордый, не любит вспоминать грешки молодости, тем более что давно стал уважаемым человеком, сталеваром на Камыш-Буруне, Героем Труда. Теперь он вот уже три года как на пенсии.
Открылся он мне совершенно неожиданно, когда я однажды, не без умысла, взял да и рассказал на одном из заседаний Совета ветеранов, как тщетно мы ищем следы Ставинского. Была у меня слабая надежда: вдруг кто из стариков и припомнит что-нибудь об этом проходимце? И, как видите, расчет мой оправдался, да еще так, что и сам я не ожидал.
После заседания Логунов отвел меня в сторону и сказал, что знавал Ставинского, попросив, по возможности, не рассказывать здесь никому, что он был в юности "счастливчиком". Он мне подтвердил те сведения, которые я уже изложил в начале письма, добавив кое-какие любопытные подробности относительно характера Ставинского, рассказал, как нещадно тот эксплуатировал работавших на него людей.
Логунов работал на Ставинского два года - в тысяча девятьсот семнадцатом и восемнадцатом, а потом, когда ему исполнилось шестнадцать лет, ушел работать на рудник, потом на комбинат и везде трудился честно, добросовестно, а о прошлом, как я уже говорил, никому не рассказывал. Ставинского он сам видел всего несколько раз. Ставинский в те годы, как мы уже знаем, служил в армии, а после революции перекинулся к деникинцам. Но в Керчь ему удавалось наведываться нередко. Видимо, у военного начальства он пользовался поблажками. Но где именно служил Ставинский, где находилась его часть - Логунов, к сожалению, не знает.
Помнит Логунов, что, вернувшись в Керчь и прикинувшись больным, Ставинский тем не менее связей со "счастливчиками" не порывал и даже говорил: пусть, дескать, ребята подождут, еще настанут лучшие времена и у него для них найдется очень выгодная работенка, знает он богатое место".
Эти слова, многозначительно подчеркнутые Андреем Осиповичем жирной волнистой чертой, я перечитал дважды.
"Но Логунов, как я уже говорил, больше на этого жулика работать не стал, - писал далее Клименко, - а предпочел начать честную трудовую жизнь.
Однако у Ставинского с его надеждами разбогатеть ничего не вышло. Почуяв, видно, что, покончив со срочными делами по вылову всяких контриков, доберемся мы и до него, Ставинский убежал весной двадцать первого года за границу. Логунов говорит, будто увезли его в Турцию на фелюге дружки-контрабандисты. Но, видать, что-то там нечисто было при его отъезде: с кем-то Ставинский перессорился, возможно, не поделили чего-то. Во всяком случае, как слышал Логунов, дружки ухитрились его дочиста обобрать перед самым бегством, так что он уже ни разыскать врагов, ни отомстить им не успел. Так что за границу Ставинский в драных порточках и старой фуфаечке отбыл. Как говорится, вор у вора дубинку украл.
Проверить все эти сведения мне пока не удалось за давностью событий, но я склонен Денису Прокопьевичу вполне верить. Не только потому, что он вообще мужик честный и сочинять такие подробности ему ни к чему. Но ведь история эта объясняет и каким именно образом чемодан с драгоценностями попал в воровскую "малину"! Он принадлежал Ставинскому, был у него выкраден перед его бегством за границу. А вынести потом чемодан из "малины" жуликам помешала наша внезапная облава и пожар, о которых я вам уже рассказывал.
Однако надежды ваши на то, что якобы все-таки, может, удастся разыскать Ставинского где-нибудь за границей, напрасны. Дело в том, что Логунов, оказывается, еще раз встретился со Ставинским. И знаете где? В Керчи. В ноябре сорок первого года Ставинский заявился в родные места с фашистскими оккупантами.
Ходил он в штатском, служил вроде переводчиком при какой-то саперной части. Нередко бывал и в комендатуре. Он, конечно, сильно постарел, но Логунов уверяет, будто узнал его.
Честно говоря, я сначала засомневался: Логунов мог обознаться, ведь сколько лет прошло. Тем более он сказал, будто видел Ставинского вблизи лишь однажды, столкнувшись с ним случайно на улице. Потом он видел его еще два раза, но издали, потому что ему показалось, будто Ставинский его тоже тогда, при первой встрече, узнал. Логунов на всякий случай старался больше ему на глаза не попадаться. То, что Ставинский мог его узнать, конечно, сомнительно. Ведь Логунов работал на него еще мальчишкой. Но Денис Прокопьевич рисковать не имел права, потому что был связан с партизанами.
Когда он доложил командованию о встрече со Ставинским, было решено после проверки предателя Родины уничтожить, пока он не опознал и не выдал немцам кого из местных жителей.
Приговор был вынесен по всем правилам военного времени. Привести его в исполнение поручили двум партизанам - Андрею Звонареву и Кузьме Неходе. Они подкараулили Ставинского и застрелили на Третьей Продольной улице, неподалеку от дома, где он жил. Так что Ставинский за все получил сполна - и за старое хищничество, и за кражу народных ценностей, и за предательство Родины. Но по интересующему нас вопросу он, к сожалению, уже никаких показаний дать не может.
Видите, как жизнь решила, уважаемый Всеволод Николаевич. Я постарался вам помочь, насколько было в моих силах. Но, кажется, уже больше ничего по криминалистической, так сказать, линии выяснить не удастся. Придется вам уж самим искать, где же он выкопал древние сокровища. Я понимаю, насколько нелегка эта задача. Но наберитесь терпения, может, вам повезет. И черкните мне, пожалуйста, хоть пару строчек, как идут у вас дела. Что удалось раскопать интересного?
И вот еще какая мысль пришла мне в голову. Все я думал о том, зачем понадобилось Ставинскому, кроме золотых вещей, таскать еще в чемодане обломки древнего горшка? Каким он вырисовывается со слов всех, кто его знал, это на него совершенно непохоже. Допустим, правильна ваша версия, что осколки попали в чемодан случайно, завалившись в вазу. Но Ставинский уж наверное бы их заметил - и давно вышвырнув, не стал бы таскать.
Знаете, какая мысль возникла у меня по этому поводу? Что драгоценности эти выкопал вовсе не сам Ставинский и даже не простой "счастливчик", работавший на него, а кто-то серьезно разбиравшийся в археологии. Для кого и эти черепки, как вы сами мне неоднократно поясняли, представляли определенную ценность.
Версия, конечно, весьма шаткая, но проверить ее, мне кажется, не мешает. Может, кто из ваших студентов пороется в специальной археологической литературе тех лет? Вдруг и наткнется на сообщение о каком-либо обокраденном или пропавшем без вести археологе, или о покраже у кого-то только что выкопанных ценных древностей. Я и сам попробую тут полистать газетки тех лет.
Простите, что отнял у вас столько времени таким длинным письмом и опять нерадостными новостями. Желаю вам успехов, уважаемый Всеволод Николаевич, и жду хоть коротенькой весточки. Крепко жму руку! Клименко".
Буря противоречивых чувств бушевала в моей душе, пока я читал письмо. Сначала я обрадовался, что неуемному Андрею Осиповичу все же удалось разыскать бывшего "счастливчика", работавшего на Ставинского. Потом все мои надежды сразу померкли, когда я узнал о дальнейшей судьбе матерого хищника.
Окончательно рушилась последняя слабенькая надежда, что, может, все-таки удастся каким-то чудом разыскать за границей следы Ставинского. Круг замкнулся опять в Керчи.
Сегодня же напишу об этом Казанскому. Старик огорчится. Придется огорчить его и тем, что ничего интересного мы здесь не нашли и в этом году явно не успеем больше раскопать ни одного кургана. Да и студентам пора возвращаться к началу занятий в Киев.
В будущем году придется перебираться в новый район. А куда? Перенести поиски на левый берег Днепра, в район Запорожья? Курганы скифов-земледельцев попадаются и там, но реже, чем на правом берегу. Значит, снова метаться по степи, не зная, на каком кургане остановиться? Признаться честно, Петренко прав: это начинает смахивать на кладоискательство. Так искать, на авось, всей жизни не хватит.
С такими невеселыми мыслями я написал письмо Казанскому обо всех новостях, сообщенных Андреем Осиповичем. Написал открыточку и Клименко, поблагодарив за все хлопоты и коротко сообщив, что у нас пока никаких достижений нет, похвастать решительно нечем.
4
От кургана уже осталась лишь узенькая контрольная бровка. Поручив Савосину с Тосей дочищать погребальную камеру, я с ребятами решил срыть бровку.
Эта работа никаких неожиданностей и открытий не сулила. Ребята копали лениво, перекидываясь шуточками и часто останавливаясь. Приходилось их подгонять.
И вдруг Марк неистово крикнул:
- Снаряд, ложитесь! - и, далеко отшвырнув лопату, отбежал в сторону и присел на корточки. Студенты бросились кто куда.
- Что там у вас? - поспешил я к ним.
Но Марк предостерегающе замахал руками:
- Не подходите, Всеволод Николаевич! На снаряд наткнулся! Торчит из земли. Даже задел его лопатой, чудо, что не взорвался. Надо саперов вызывать.
- Какой еще снаряд? - недоверчиво спросил подошедший Савосин.
- Обычный, неразорвавшийся, - пояснил Марк. - От войны, видать, остался.
"Этого еще не хватало, - подумал я. - Неужели придется останавливать работу, сидеть и ждать, пока приедут саперы и заберут чертов снаряд? Откуда он взялся? Хотя бои тут шли горячие".
- Пойду-ка я гляну, что за снаряд, - лениво сказал Савосин и направился к раскопу.
- Алеша, не стоит, - пытался остановить его я.
- Я же сапер, - пожал он плечами. - И раз уж он не взорвался, то еще подождет. Только вы отойдите от греха подальше.
Мы следили, как, подойдя к раскопу, он присел на корточки, что-то рассматривая, потом начал разгребать пальцами землю.
- Алексей Петрович! - прикрикнул я.
- Идите, полюбуйтесь, что этот паникер за снаряд принял, - весело отозвался Савосин.
Мы поспешили к нему и увидели, как Алексей Петрович бережно выковыривает из земли какой-то металлический предмет конусообразной формы. Пожалуй, в первый момент, когда он лишь немного выступал из земли, его в самом деле можно было принять за головку снаряда.
- Принесите-ка ножик и щетку, - скомандовал Савосин.
- Что это такое? - спросил Алик.
Ему никто не ответил, потому что не только Савосин, наконец извлекший странный предмет из земли и начавший тщательно очищать его щеточкой, но и я был озадачен.
Металл под щеткой сверкнул тусклой желтизной.
- Золото! - вздохнули студенты.
Кажется, действительно золото. Но что это за штука?
Сильно помятый, придавленный землей конус из листового золота. Почти точно в центре небольшое круглое отверстие. Сосуд? Но почему такой необычной формы? И в него ведь ничего не нальешь, из дырки все выльется. Шлем? Тоже непохоже, на голову не напялишь.
- Может, часть какого-то сооружения? - предположил Савосин.
- Думаешь, остальное было из кожи или дерева и все истлело? Возможно. Но все равно трудно понять, для чего могла служить эта штуковина. Часть головного убора?
Савосин, не любивший строить гипотез, особенно скороспелых, пожал плечами и, усмехнувшись, ответил:
- Запиши в дневнике просто: "найден предмет ритуального назначения", - и опять, опустившись на четвереньки, стал разгребать землю вокруг ямки, из которой извлек загадочный золотой конус.
Это была давняя традиционная шутка: так говорили археологи, когда доводилось выкопать нечто, не сразу понятное.
Вечером мы отчистили конус. По нижнему краю его гнались одна за другой четыре пантеры. Выше их были изображены три грифона, широко распростерших крылья. Видимо, это была работа греческого мастера, подражавшего звериному стилю. Но для чего предназначался загадочный конус? И почему он очутился в курганной насыпи?
После такой находки мы, конечно, стали докапывать бровку очень осторожно и даже заново тщательно пересмотрели, перещупали каждый комок ранее выброшенной земли. Но, увы, ничего не попадалось.
Настроение у ребят заметно упало. Однажды я ненароком подслушал, как Алик, так же быстро остывавший, как и загоравшийся, задумчиво сказал, опершись на лопату:
- Пожалуй, подамся куда-нибудь в другой институт.
- В какой? - спросила Тося. - Конечно, в технический?
- Наверное. Чего тут пустые могилки раскапывать?
- Надо в будущее глядеть, а не в прошлое, - наставительно поддержал дружка Боря. - Главное направление науки где? Физика, кибернетика…
- Чего же вы сюда шли? - возмутилась Тося.
- К нам кто-то спешит, - окликнул меня Савосин и настороженно добавил: - Опять какие-то вести везут.
Действительно, от поселка скакал к нам босоногий застенчивый хлопчик на неоседланной лошади. Шмыгая от важности порученного задания носом и отводя глаза, он сунул мне в руки мокрую измятую бумажку и тут же ускакал обратно, даже не подождав, пока я ее прочитаю.
На бумажке нетвердым почерком было написано:
"Телефонограмма. Явитесь для разговора с Керчею завтра к 21:00. То исть 16 августа".
Внизу стояла лихая неразборчивая закорючка.
До чего приятно было на следующий вечер, после томительного ожидания, длительной переклички телефонисток и унылого гудения в телефонной трубке услышать знакомый, такой спокойный и вроде даже немножко ленивый голос!
- Это вы, Андрей Осипович? Здравствуйте! - закричал я. - Как вам удалось отыскать меня?
Раздался тоже знакомый лукавый смешок.
- Чего же тут удивительного? - ответил Клименко. - Такая профессия. Не важно, что на пенсию вышел. Друзья у меня повсюду есть. Понадобится, всесоюзный розыск объявим, никуда не скроетесь.
- Как вы там поживаете?
- Да ничего, скрипим помаленьку. Сами знаете, какая жизнь у пенсионера. А у вас как дела? Из оружия ничего интересного не нашли?
- Пока ничего. Второй курган тоже ограблен дотла.
- Значит, и в давние времена злодеи поворовывали, да еще так, что и через века вам кровь портят? Видно, тогда следователей не хватало, потому и безобразничали.
- Точно, Андрей Осипович. Но что-то вы хитрите. Не для того же вы позвонили, чтобы подбодрить меня шутками. Есть какие-то новости? Не томите…
- Кое-что есть, - ответил Клименко, и по голосу его я сразу представил, как он хитро и довольно улыбается. - Разыскал я тут еще других бывших партизан и подпольщиков. И припомнили они, будто Ставинский мечтал все перебраться из Керчи в другие места и после победы гитлеровцев гам обосноваться. Вам не кажется это любопытным?
- Кажется, Андрей Осипович, конечно, кажется, - закричал я. - А куда именно он рвался?
- Удалось выяснить и это. Манили его места между Днепропетровском и Кременчугом… Что вы молчите? Или эта версия сомнительна?
- Сомнительна, Андрей Осипович. Это самая окраина Скифии. Никогда там таких богатых погребений не находили.