Кстати говоря, не случайно, что масштабный ренессанс идеи равного и одинакового отношения к любому бизнесу, недопустимости "дискриминационного" к нему отношения по признаку социальной значимости (в жестко-либеральной и индивидуалистической форме по принципу: общество не должно ограничивать право потребителя на свободный выбор, даже если этот выбор делает его уязвимым и зависимым), необходимости изгнания из сферы деловых отношений каких-либо надличностных целей и мотивов произошел именно в последние десятилетия. Сознание общества не безразлично и не независимо по отношению к тому, в какие условия поставлена наиболее активная его часть, и предоставление своего рода интеллектуальной индульгенции тем, кто зарабатывает на общественном неведении и невежестве, неизбежно ведет к более широкому ослаблению общественных ограничителей индивидуальных пороков и слабостей. Грубо говоря, точно так же, как победивший мятеж называется революцией, цинизм и обман становятся честным бизнесом, если люди, сделавшие на них свою карьеру, становятся влиятельными и чтимыми в обществе.
Этому же способствовала отмеченная в начале главы тенденция к "виртуализации" бизнеса, отрыв растущей части экономической активности от производственной базы и потребностей конечного потребителя. Когда становится непонятным, для чего и в чьих интересах производится та или иная конкретная финансовая трансакция, естественно, что понятие "моральные ограничения" становится таким же виртуальным, как и сам бизнес. Более того, как я уже говорил, виртуализация бизнеса подразумевает, что в глазах, по меньшей мере, значительной части населения само понятие производительности и эффективности экономики теряет практический смысл, а это лишает возможности использовать и такой критерий "правильности" бизнеса, как его эффективность.
На это, естественно, накладывается также снижение прозрачности финансовых потоков (речь здесь, конечно же, идет не о формальной отчетности, которая, возможно, и увеличивается по объему и охвату, а о возможности разобраться в смысле и подводных частях проводимых бизнесом сделок) и растущая роль операций через офшоры – все, о чем уже говорилось в этой главе.
В таких условиях уже не только акционеры как формальные собственники, но и сами высшие менеджеры крупнейших корпораций в какой-то момент оказываются неспособны даже понимать (не говоря уже о том, чтобы жестко контролировать) сложную сеть финансовых и управленческих связей внутри корпорации и, тем более, бизнес-групп, состоящих подчас из десятков корпораций. При определенном масштабе бизнеса и уровне сложности внутренних и внешних связей корпорации становится крайне трудным сформировать единую целостную картину того, как и, главное, почему и в чьих интересах происходит движение миллиардных финансовых потоков, в чем состоит конечный смысл многочисленных реальных и фиктивных сделок, которые теоретически должны были отражать интересы группы в целом и ее собственников.
2.3.4. Угроза и вызов для рыночной экономики
Какое это имеет отношение к судьбе системы нравственных ориентиров? Самое прямое. Прежде всего, как я уже говорил выше, возможности государства регулировать деятельность бизнеса (предположительно, хотя это и не всегда так, в интересах общества) не безграничны. Более того, они даже не так велики, как многим кажется, и реально эффективным регулирование может быть только в случаях, когда оно согласуется и подкрепляется психологическими и нравственными установками, укорененными в конкретном обществе.
Мировая история знает немало сильных национальных лидеров, которые, руководствуясь благородными или не очень благородными побуждениями, искренне пытались заставить свои народы жить по закону, и в большинстве случаев эти попытки нельзя было назвать успешными. Законы более или менее удовлетворительно работали только тогда, когда они подкреплялись инерцией повседневной жизни в соответствии с установками, стихийно выработанными обществами в процессе исторического выживания и эволюции, – установками, которые, собственно, и образуют то, что мы называем моралью. Если этих установок нет – например, они не сформировались в силу недостаточной истории совместного проживания в рамках того или иного общества, или подверглись эрозии или разрушению в ходе каких-либо исторических катаклизмов, – то никакой аппарат принуждения не сможет заставить общество принять навязываемый ему закон в качестве источника поведенческих норм и следовать ему в своей повседневной жизни.
Но с другой стороны, и сила нравственных норм ограничена. Эти нормы (вне зависимости от того, считать ли их продуктом биологической эволюции или данными человеку свыше) закрепились как некий набор правил, регулирующий жизнь сравнительно простых сообществ, где жизнь каждого происходит на виду у всех и поступки каждого человека постоянно сверяются с нравственными оценками окружающих. Именно поэтому чем больше и сложнее общество, чем шире социальный круг и чем больше важных действий выпадает из сферы социального контроля, тем большая нагрузка падает на силу нравственных норм и ограничителей, и соответственно тем больше они должны подкрепляться силой и эффективностью общественного мнения и возможностями государства как силы, подкрепляющей это мнение.
С этой точки зрения структурные сдвиги последних десятилетий изменили ситуацию к худшему. Во-первых, слишком большая часть экономики стала малопрозрачной, а то и просто недоступной для общественного надзора, а преимущества и премии, которые в это время срывали в свою пользу нарушители норм, были настолько велики, что подвергали систему нравственных ограничителей слишком большому напряжению. Более того, вся логика "новой экономики" в последние десятилетия эволюционировала таким образом, что деловой успех оказался фактически неотделим от, скажем так, компромисса в нравственной сфере, что и отозвалось в ходе недавнего мирового экономического кризиса весьма неприятными и для многих неожиданными "сюрпризами".
Во-вторых, в новых условиях экономика в известной степени утратила ориентиры для развития. Очевидно, что в этом качестве не могут рассматриваться сверхвысокие доходы финансового предпринимательства, а понятия производительности, эффективности использования хозяйственных ресурсов размываются возрастающей долей нематериальной, по сути, на 80–90 % рентной составляющей в цене конечного продукта.
Возникает очень странная и весьма трудная для современного развитого мира ситуация. С одной стороны, мейнстримный бизнес все больше становится похожим на какой-то черный ящик, где с помощью каких-то непрозрачных технологий производятся товары или услуги, объявляемые высокотехнологичными и инновационными и потому продающиеся по ценам, слабо привязанным к затратам, которые можно реально оценить и проверить. В таких условиях какие-либо иные, кроме доходов и прибыли, критерии эффективности становятся трудноприменимыми, что, в том числе, просто почти не оставляет места для нравственных оценок и ограничителей. Возникает соблазн объявить все, что приносит большую прибыль эффективным, а следовательно, полезным и даже нравственным (или, во всяком случае, нейтральным по отношению к нравственным нормам). Собственно говоря, поступательное движение именно в этом направлении мы могли наблюдать в течение последних двух десятилетий.
Возвращаясь к вопросу о влиянии происходящих сдвигов в мировой экономике на действенность нравственных ограничителей, следовало бы сказать и еще об одном аспекте. То, что мы видели выше, применительно к взаимоотношениям в рамках мировой экономики, где растущим фактором становится получение развитым миром рентных доходов, что постепенно стало новым существенным нравственным раздражителем, – это проявляется уже не только в собственно рыночной сфере, но также перешло в область международных отношений. Эти отношения заслуживают отдельного разговора, ниже мы на них подробнее остановимся.
Глава 3 Международные отношения 1980–2000-х годов: от принципов к интересам
В этой части мне хотелось бы подробнее остановиться на том, что произошло в последние два десятилетия в международных отношениях, причем сделать это в привязке к тезису, сформулированному в предыдущей главе, – тезису о существенном изменении роли нравственных ограничителей в современном, прежде всего западном обществе.
Прежде всего, надо отметить следующее. То, что в международных отношениях происходят довольно неприятные изменения, реально внушающие тревогу за будущее мира, за его стабильность и хотя бы минимальную упорядоченность, давно уже стало общим местом. Институты, созданные для обеспечения мирового правопорядка и оздоровления международных отношений, никогда не были достаточно эффективными. Однако, по крайней мере, были серьезные надежды на то, что со временем на их основе можно будет создать работоспособный механизм, отвечающий реальным задачам, стоящим перед человечеством. Сегодня эти надежды быстро тают.
Да, грубая сила и сиюминутные интересы всегда играли главную роль в отношениях на международной арене – но наряду с этим было ощущение, что постепенно, в качестве долгосрочного тренда, все же формируются некие общие правила отношений, против которых никто не выдвигает принципиальных возражений – а значит, со временем их удастся институциализировать и подкрепить механизмами контроля и принуждения. Сегодня становится очевидным, что эти правила трактуются настолько гибко и произвольно, что лишаются какого-либо практического смысла. К сожалению, вера в то, что в ближайшей исторической перспективе миру удастся преодолеть рамки достаточно примитивной логики геополитики – логики силы и доминирования, борьбы за сферы влияния, сдерживания и т. д., – кажется все более безосновательной.
Да, в международных отношениях всегда было много фальши и лицемерия. Но все же казалось, что есть разделяемая всеми стратегическая задача, не лишенная сильного морального основания – распространить на весь мир принципы человеческого общежития, позволившие создать в большой части мира развитую, динамичную и обеспечивающую общественный прогресс экономику. А именно: принципы соблюдения права человека на жизнь и собственность; на получение части общественного пирога, достаточного, чтобы обеспечить добропорядочным членам общества достойное существование и защиту; на участие в управлении обществом, на свободу от дискриминации по признаку пола, этнической и религиозной принадлежности, социального и имущественного положения. Сегодня поле согласия относительно этих принципов стремительно сужается.
Однако мне кажется, что недостаточно просто констатировать негативные изменения. Все на свете имеет причину, и вышеназванные тенденции тоже возникли не на пустом месте. В этой главе я хотел бы попытаться порассуждать на тему о том, что могло привести к нежелательным изменениям в международном порядке, и что можно сделать, чтобы попытаться эту ситуацию изменить.
Но сначала – о том, что мне кажется естественным следствием структурных сдвигов в экономике, описанных в предыдущей главе.
3.1. Разделенный мир
В 1960–1980-е годы считалось, что наличие разрыва между богатыми и бедными странами – явление, по большому счету, ненормальное, и что развитый мир должен стремиться к его преодолению, частью по соображениям собственной выгоды (в частности, в интересах обеспечения стабильности в "третьем мире", предотвращения потоков беженцев, расширения рынков и т. д.), но во многом и по нравственным соображениям.
Поскольку идея прогресса – экономического, социального и политического – заняла во второй половине прошлого века практически главное место в сознании интеллектуальной элиты, было принято считать, по крайней мере публично, что терпеть наличие огромных территорий, по существу, целых регионов, где царит глубокая, застойная, постоянно воспроизводящая сама себя бедность, – аморально и недостойно человечества. В этот период было создано множество международных программ содействия развитию, прежде всего под эгидой ООН, этому же пытались (в меру своих возможностей) содействовать и международные финансовые организации, и правительства развитых стран, принимавших свои собственные программы помощи развивающимся странам. В результате упорной работы, растянувшейся на десятилетия, рынки развитых государств оказались в целом открытыми для товаров из развивающихся стран, что потенциально создавало хорошие условия для "догоняющего" развития.
Однако в последние 20–25 лет ситуация в этой сфере поменялась. Характерное для предшествующего периода покровительственно-сочувственное отношение развитого мира к экономическим проблемам развивающихся стран сменилось откровенным безразличием либо едва скрываемым раздражением по этому поводу. Такое отношение отчасти может быть оправдано применительно к тем государствам, правящие элиты которых проявляли и продолжают проявлять равнодушие к проблемам собственных стран, не желая прилагать достаточные усилия для их модернизации, для создания в них точек экономического роста. По крайней мере, в таких случаях это было бы справедливо.
На практике же, однако, и к тем, кому удалось добиться немалых успехов на пути индустриализации и интернационализации своих экономик, начало преобладать отношение, которое можно охарактеризовать скорее как ревнивое и настороженное, нежели поощрительное. При всей политкорректности публичных и, тем более, официальных заявлений, звучащих со стороны западного мира, вопрос о преодолении разрывов в уровнях развития различных частей мировой экономики явно утратил былую приоритетность и, по существу, оказался отодвинутым на неопределенное будущее.
Если отвлечься от таких элементарных вещей, как гуманитарная и продовольственная помощь, преодоление разрывов, по сути, было поручено стихийным силам и естественным механизмам. Предполагалось, что дешевизна ряда ключевых ресурсов, в первую очередь трудовых, позволит развивающимся странам усилить свою международную конкурентоспособность и тем самым переключить на себя ряд товарных и финансовых потоков. В результате, как молчаливо предполагалось, возникнет долгосрочная тенденция к сокращению разрывов в уровне жизни и доходов между странами так называемого "золотого миллиарда" и основной частью остального мира, а зона застойной бедности в мировом масштабе сократится до незначительных размеров.
Пока в развитом мире роль главного двигателя экономического роста играла обрабатывающая промышленность, те немалые проблемы, которые возникали с интеграцией промышленности развивающихся стран в мировую капиталистическую экономику, рассматривались как главным образом технические, связанные с необходимостью облегчить процесс структурной перестройки экономик развитых стран.
Однако после того как развитые страны вошли во вкус тотального расширения "постиндустриальной" экономики, эти проблемы и трения во многом утратили острый характер. Оказалось, что перенос значительной части промышленного производственного потенциала в наиболее "продвинутые" из стран "третьего мира" фактически повышает эффективность хозяйственной деятельности с точки зрения субъектов, участвующих в строительстве "новой экономики", мало меняя при этом реальную структуру экономик "третьего мира" и отнюдь не повышая их реальный вес в мировой экономической системе, а также очень мало и далеко не всегда приближая их население по уровню и стилю жизни к "золотому миллиарду".
Именно на этом фоне "новая экономика" в последние десятилетия начала активно повышать свой удельный вес в совокупном продукте развитых стран.
Повторим основные сегменты, выигравшие от происходивших перемен. Это разбухающий на глазах финансовый сектор, включая обслуживающий его сегмент индустрии информации и исследований. Это огромный сегмент юридических, управленческих и информационных услуг бизнесу, включая финансовый анализ и аудит. Это управленческий аппарат транснациональных бизнес-империй и обслуживающие его на условиях аутсорсинга сопутствующие фирмы. Это разработчики растущих в геометрической прогрессии "новых продуктов" и брендов, защищаемых внезапно приобретшим колоссальную значимость правом интеллектуальной собственности. Это оплачиваемые по чрезвычайно щедрым расценкам услуги рекламно-маркетинговых служб и компаний, а также бесчисленных консультантов по всем мыслимым вопросам, по сути выполняющих роль посредников. Это, наконец, обслуживающий всех вышеперечисленных субъектов огромный по своим масштабам торгово-сервисный сектор.
Весь этот огромный "навес" над продукцией, удовлетворяющей конечный спрос, оказался географически локализован в развитых странах и заполнен их гражданами, привыкшими к высоким и, главное, растущим стандартам потребления.
Более того, особенности политической системы в этих странах вынуждали их правительства прислушиваться к требованиям своих граждан (в первую очередь, наиболее влиятельных и политически активных из них) максимально защитить их занятость, источники дохода и стандарты потребления, независимо от соображений целесообразности или нравственной оправданности, в том числе и в отношениях с внешним миром. Реагируя на эти требования, правительства развитых стран расширяли системы социальных гарантий и параллельно способствовали защите рабочих мест и доходов в "новой" экономике путем дополнительной регламентации и усиления защиты прав интеллектуальной собственности, с одной стороны, и, напротив, отказа от какой-либо регламентации тарифов и доходов в этих сегментах – с другой.
Одновременно прилагались настойчивые усилия к тому, чтобы требования и стандарты, позволяющие секторам "новой экономики" легко формировать спрос на свои интеллектуальные продукты, были распространены и на развивающиеся страны. Например, требования в части охраны прав владельцев товарных знаков и прочих видов интеллектуальной собственности, аудирования финансовой отчетности, использования определенных правовых и процессуальных норм.
В результате именно в последние десятилетия стала формироваться новая система разделения труда в мировой экономике, когда "историческая рента" в виде оплаты услуг интеллектуальной собственности, накопленной резидентами развитых стран, образует основу их доходов – прямо или косвенно, через механизмы государственного и частного распределения. Услуги западных банков, инвестиционных, страховых, юридических и аудиторских компаний, информационных и рейтинговых агентств, рекламных и маркетинговых служб и т. п., приносят гражданам развитых западных стран миллиарды долларов, легко позволяя им получать за свой труд доходы, несопоставимые с доходами среднестатистического гражданина развивающихся стран, получившего такое же образование и имеющего примерно такие же способности, но постоянно проживающего за пределами развитого западного мира.
Это же относится к индустрии моды, индустрии информации и развлечений, образовательных и культурных услуг – все они содержат огромный рентный компонент, отражающий исто рические обстоятельства и инерцию человеческого сознания. И поскольку на массовом уровне потребительское поведение связано с инерцией и подчинением стереотипам, закрепляемым ежедневной рекламой, конкуренция на ключевых (с точки зрения объемов реализации) рынках находится в достаточно жестких рамках, позволяющих господствующим на этих рынках олигопольным структурам закладывать в цены на свою продукцию плату за историческую и организаторскую составляющие, которыми они обладают просто как преемники своих исторических предшественников.