В конце концов в летнюю церковную школу набирается одиннадцать подростков. В течение трех недель им предстоит вместе работать, жить под одной крышей и совместно изучать Библию. Школой руководят Томас Сёдерберг и его жена Майя. Майя беременна. У нее длинные прямые блестящие волосы, она без косметики, хорошенькая и веселая. Лишь иногда Ребекка замечает, как она отходит в сторону и прижимает кулак к пояснице. Случается, что Томас обнимает жену и говорит:
- Мы справимся без тебя. Пойди приляг и отдохни немного.
В такие минуты она смотрит на него с облегчением, и благодарностью. Быть пасторской женой - тяжелая и неоплачиваемая работа.
Сестра Майи Магдалена тоже помогает им. Она подвижна, как веселая мышка. К тому же она умеет играть на гитаре и обучает их духовным песням.
Виктор и Санна Страндгорд - среди этих одиннадцати. На них сразу невольно обращаешь внимание. Они очень похожи. У обоих длинные светлые волосы. У Санны они вьющиеся. Курносый нос и большие глаза придают ее лицу кукольное выражение.
"Она и в восемьдесят будет выглядеть как ребенок", - думает Ребекка, заставляя себя отвести от нее глаза.
Санна - единственная из всех подростков, кто считает себя христианкой. Ей всего семнадцать лет, и с ней маленький ребенок - Сара, которой три месяца.
- У нас с Иисусом интересные любовные отношения, - говорит Санна с кривой ухмылочкой.
Вера у них разная - у Санны и у Томаса Сёдерберга. Томас приводит многоступенчатые доказательства своей правоты.
- Слово "вера", - говорит он, - от того же корня, что и слово "доверие", синоним слова "убежденность". Если я говорю "я верю в тебя, Ребекка" - значит, я убежден: ты оправдаешь мои ожидания.
- Не знаю, не знаю, - возражает Санна. - Мне кажется, вера - именно от слова "верить". Не знать. Иногда сомневаться. Но все же ценить свои отношения с Богом превыше всего. Ловить его шепот в шорохах леса.
Виктор наклоняется вперед и ерошит волосы своей старшей сестры.
- Это у тебя в голове шумит и шуршит, Санна, - говорит он и смеется.
Он не верит. Но любит поспорить. Свои длинные светлые волосы он часто собирает в хвостик на затылке. Кожа у него такая светлая, что кажется почти голубоватой. Другие девушки смотрят на него с интересом, но он вскоре находит способ держать их на расстоянии. Он заводит игру с Ребеккой.
Ребекка не дура. Она довольно скоро начинает понимать, что его взгляды ничего не значат и что ей не позволено отвечать, когда он быстрым движением гладит ее по волосам или по руке. Она учится сидеть смирно и изображать предмет его неразделенной страсти. Нельзя сказать, что эта игра не приносит ей пользы. Восхищение Виктора повышает ее статус в глазах других девушек группы. Она обскакала их всех, а это вызывает уважение.
При изучении Библии мнения Томаса и учеников поначалу расходятся. Почему гомосексуализм - грех? Как может быть, чтобы только христианское учение было единственно правильным? Что произойдет, например, со всеми мусульманами? Они автоматически попадут в ад? Почему нельзя заниматься сексом до брака?
Томас слушает и поясняет. Нужно сделать свой выбор, говорит он. Либо верить во всю Библию целиком, либо выбрать определенные части и верить в них. Но что это за вера получится? Выхолощенная и бескровная.
Светлыми летними ночами они сидят на мостках у озера и прихлопывают комаров, которые впиваются им в ноги и руки. Они спорят и размышляют. Санна чувствует себя уверенно со своим Богом. Ребекка же словно стоит посреди бурного потока.
- Это потому, что ты избранная, - говорит Санна. - Он хочет призвать тебя к себе. Если ты не скажешь "да" сейчас, все может быть потеряно. Ты не вправе оставить это решение на будущее - такой тяги у тебя уже может не возникнуть.
К концу трех недель все участники, кроме двоих, вверили свою судьбу в руки Господа. Среди новообращенных - Виктор и Ребекка.
- А ты и Виктор? - спрашивает Томас Ребекку перед самым концом летней церковной школы. - Что между вами?
Они с Ребеккой вместе идут в магазин "Ика", чтобы купить молока. Ребекка вдыхает вкусный запах горячего асфальта. Она рада, что Томас пошел с ней за молоком. В остальное время она вынуждена делить его с другими.
- Не знаю, - медленно отвечает она, попутно решая про себя, что не будет рассказывать правду. - Возможно, он интересуется мною, но сейчас в моей жизни нет места никому, кроме Бога. В ближайшее время я намерена отдаться Ему на сто процентов.
Она срывает веточку березы, мимо которой они проходят. Маленькие зеленые листочки пахнут счастливым летом. Она кладет один листок в рот и жует его.
Томас тоже срывает на ходу листок и тоже запихивает в рот. Он улыбается.
- Ты мудрая девушка, Ребекка. У Бога на тебя большие планы, мне это известно. Чудесное время, когда твоя любовь к Богу только пробудилась. Очень правильно, что ты хочешь насладиться этим чувством.
Она услышала голос Санны, поначалу издалека, потом совсем близко.
- Смотри! - пропищала Санна, схватив ее за плечо. - О нет!
Они уже подъехали к полицейскому отделению. Ребекка припарковала машину. Поначалу она не поняла, что имеет в виду Санна, затем увидела журналистку, бегущую к их машине с микрофоном наперевес. Позади журналистки стоял мужчина, наводящий на них свою камеру, как черное дуло пулемета.
* * *
Карин, жена пастора Гуннара Исакссона, сидела в Хрустальной церкви с полузакрытыми глазами и делала вид, что молится. До вечернего собрания оставался час. На сцене распевался госпел-хор: тридцать молодых женщин и мужчин, черные брюки, фиолетовые джемпера с изображением желто-оранжевого взрыва на груди и надписью "Joy".
Раньше она была почти до боли влюблена в этот зал. Фантастическая акустика. Как сейчас - растянутые гласные возносились к потолку, а потом стекали вниз, на глубину, до которой могли добраться лишь басы. Теплый свет. Полярная ночь за огромными стеклянными окнами. Средоточие божественной силы в недрах стужи и мрака.
Музыканты с электрогитарами и бас-гитарами настраивали свои инструменты. Раздался приглушенный щелчок - осветитель включил прожекторы, направленные на сцену. Звукооператоры бились с микрофоном, который не желал работать. Они говорили в него, но ничего не было слышно, а затем он внезапно издал громкий отвратительный писк.
Руки у Карин чесались. Сегодня утром сыпь опять набухла и покраснела. Она задумалась, не псориаз ли это. Только бы Гуннар не заметил. В его молитвах она не нуждалась.
Мебель в зале была переставлена: стулья теперь располагались кольцом вокруг того места, где лежало тело Виктора Страндгорда. Просто как в цирке. Карин посмотрела на своего мужа, сидящего в первом ряду, на его толстую шею, свисающую на белый воротник рубашки. Рядом с ним сидел Томас Сёдерберг и пытался собраться с мыслями перед вечерней проповедью. Она видела, как Гуннар утыкается взглядом в Библию, решив ему не мешать, но тут же забывает о своем решении и начинает говорить. При этом его правая рука взлетает и начинает описывать в воздухе странные фигуры.
После Рождества он решил начать худеть. Сегодня отказался ужинать. Она сидела у стола и накручивала на вилку спагетти, а он смусолил три груши, стоя возле мойки. Его широкая спина, склонившаяся над мойкой. Чавканье и хлюпанье. Капли сока, с шумом падающие на нержавеющую сталь. Левая рука, прижимающая к животу галстук.
Она посмотрела на часы. Через пятнадцать минут он покинет свое место рядом с Томасом Сёдербергом, тихонько прокрадется к машине, поедет в "Эмпес" и тайно съест гамбургер. Вернется обратно, зажевывая запах мятной жвачкой.
"Ври кому-нибудь, кому это интересно, - хотелось ей крикнуть ему. - Мне нет до тебя дела".
Поначалу он был совсем другим человеком. Подрабатывал завхозом в школе Бергаскулан, где она работала учительницей. У нее было высшее образование - ему это очень нравилось. Он ухаживал за ней шумно и открыто, придумывал себе какие-то дела в учительской, когда у нее случалось "окно". Шуточки, смех и неиссякаемый поток плохих анекдотов. А за всем этим таилась неуверенность в себе, которая тронула ее. Восторженные комментарии коллег. Как он с восхищением складывал руки, когда она появлялась с новой прической или в новой блузке. Она видела, как он играл с детьми на школьном дворе. Они его обожали. Добрый дяденька. Тогда ее менее всего волновало, что он не читает книг.
И лишь позднее, когда он оказался в тени Томаса Сёдерберга и Весы Ларссона, в нем проснулась жажда самоутверждения.
Тогда-то все и началось. Она стала ходить с ним в баптистский храм. Этот приход был тогда на грани закрытия. Посетители службы выглядели так, словно зашли на минутку, чтобы отдохнуть по дороге в могилу. Сигне Персон с прозрачными, тщательно уложенными волосами. Просвечивающий череп, розовый с коричневыми пятнами. Арвид Калла, когда-то работавший грузчиком в "LKAB", а ныне пребывающий в полудреме на церковной скамье, беспомощно сложив на коленях огромные кулаки.
Само собой, денег на освобожденного пастора не было - их едва хватало на отопление церкви. Гуннар Исакссон стал там единовластным управляющим. Ремонтировал и поддерживал то, на что хватало средств. Вздыхал по поводу того, на что их не хватало. Например, от влажности в гардеробе начала портиться стена: слой краски раздулся, как вспухший живот, обои отслаивались. Предполагалось, что члены общины будут по очереди читать проповедь на службе, которая устраивалась по воскресеньям раз в две недели. Поскольку никто другой не высказывал желания, проповедовал Гуннар Исакссон.
Он никогда не терял нити в своих проповедях. Наобум плыл он по божественному ландшафту, хорошо знакомому еще с молодых лет. Но этот путь всегда получался примерно одним и тем же с обязательными остановками у любимых мест - "крещение Святым Духом", "се, творю все новое" и "глотнуть прямо из источника". Путешествие всегда, без исключения, заканчивалось проповедью пробуждения перед доброжелательной и без того давно обращенной к Богу паствой.
Утешало только то, что в прочих церквах города обстановка была не лучше. Храм Господа в Кируне: убогая затхлая хижина, готовая вот-вот обрушиться.
Вот Гуннар встал и направился к выходу. Из уважения убавил шагу у того места, где прежде лежал Виктор Страндгорд, - там уже возвышалась гора цветов и карточек. Гуннар кинул на жену быстрый взгляд и подмигнул - знак того, что он ненадолго вышел в туалет или переговорить с кем-нибудь в гардеробе.
Он не глуп. Совсем не глуп. Взять хотя бы то, что ему удалось пробиться сюда, возглавить этот приход вместе с Томасом Сёдербергом и Весой Ларссоном - без всякого образования, не имея таланта ловца душ. Уже одно это требовало недюжинных способностей.
Она вспомнила, как Гуннар рассказал ей однажды, что в приходе миссионерской церкви появился новый пастор. Молодая супружеская чета.
Пару недель спустя Томас Сёдерберг пришел на службу в баптистскую церковь. Устроился во втором ряду, кивал проповеди Гуннара. Одобряюще улыбался. Смотрел с серьезной задумчивостью. Жена Майя сидела рядом с ним, как прилежная ученица.
Затем они остались выпить кофе. За окном было темно и пасмурно, в небе повисли тяжелые снежные тучи. День закончился, едва успев начаться.
Майя говорила в ухо Арвида Калла громко и медленно. Попросила у Эдит Свонни рецепт ее сухариков с сахаром.
Томас и Гуннар оживленно беседовали с двумя старостами: то серьезные кивки, то взрывы смеха - как заученный танец. Братание.
И обязательный вопрос к тем, кто приехал из южных краев: вам у нас нравится? Как вы переносите холод и темень? Они ответили хором, что им очень нравится. Они совсем не скучают по дождю и слякоти. На следующее Рождество пригласят всех родственников в Кируну.
Уже одно это - что они не ощущали себя сосланными на край света, не ныли по поводу злого ветра и угнетающей тьмы - заставило смягчиться лица прихожан.
Когда они ушли, Гуннар сказал ей: "Какие милые. У этого мальчика много интересных идей".
В первый и последний раз он назвал мальчиком Томаса Сёдерберга, который был моложе на десять лет.
Две недели спустя Карин встретила Томаса Сёдерберга в городе. Она толкала перед собой коляску, снег залеплял лицо. Андреасу было два с половиной месяца, он спал, а она катила его вверх и вниз по улицам Кируны. Двухлетняя Анна тащилась рядом - этакий хныкающий довесок. У Карин озябли ноги и руки.
Настроение было на нуле. Усталость заполняла все существо, как серое поднимающееся тесто. Она чувствовала себя на грани срыва и всей душой ненавидела Гуннара. Анна выводила ее из себя, хотелось лечь и заплакать.
Томас появился у нее за спиной. Положил левую руку на ее левое плечо и одновременно догнал. На секунду, когда он поравнялся с ней, получилось, что он обнимает ее. Полуобъятие длилось чуть дольше, чем положено. Когда она обернулась, он широко улыбнулся. Поздоровался, словно они старые друзья. Сказал "привет" Анне, которая вцепилась в ее ногу и не ответила. Посмотрел на Андреаса, который спал в своем теплом конверте, как ангел Божий.
- Я пытаюсь уговорить Майю завести детей, - признался он, - но…
Томас так и не закончил фразу - глубоко вздохнул, улыбка на его губах погасла. Однако к нему тут же снова вернулось благодушие.
- На самом деле я ее понимаю, - сказал он. - Самая большая тяжесть ложится на вас, женщин. Пусть будет, как будет.
Андреас зашевелился в коляске. Пора было идти домой, чтобы покормить его. Карин хотелось пригласить Томаса на обед, но она не решилась. Он проводил ее часть пути до дому. С ним так легко было говорить - новые темы возникали сами собой, плавно вытекая одна из другой. Наконец они оказались у перекрестка, где их пути расходились.
- Я хотела бы больше служить Богу, - призналась она. - Но дети отнимают у меня все силы.
Снег свистел вокруг, как рой острых стрел. Томас заморгал, будто архангел с темными локонами, одетый в дешевый пуховик из шуршащей синтетики. Джинсы заправлены в высокие сапоги, шапочка ручной вязки. Про себя Карин задалась вопросом, кто ее связал - Майя, которая не хочет иметь детей?
- Послушай, Карин! - сказал он. - Разве ты не понимаешь - ты делаешь как раз то, чего желает Господь. Растишь детей. Это сейчас самое главное. У Него на тебя большие планы, но сейчас… Сейчас ты должна посвятить себя Анне и Андреасу.
Полгода спустя он впервые вел летнюю церковную школу. Только что обращенные ученики ходили за ним по пятам, как утята за уткой. Смотрели ему в рот. Одним из них был Виктор Страндгорд.
На их крестины были приглашены Карин, Гуннар, Веса Ларссон и его жена Астрид. Гуннар проглотил горькую зависть и пошел - сообразил, что лучше примкнуть к команде победителей. Одновременно началось вечное сравнение себя с другими. Желание блеснуть самому. В глазах появилась хитринка.
Карин сама чувствовала за собой некую вину. Тысячу раз говорила мужу: "Не давай Томасу обскакать тебя. Он не может всеми крутить по своему усмотрению".
Она убеждала себя, что поддерживает мужа. Но не крылось ли за этим желание, чтобы он стал другим?
Вот Томас Сёдерберг поднялся и подошел к госпел-хору. На нем черный костюм. Обычно он носил яркие галстуки, где-то на грани допустимого, но сегодня выбрал скромный серый - как перевернутый вверх тормашками восклицательный знак под пиджаком.
Он воспринимал свое нынешнее завидное положение с такой же небрежностью, как когда-то свою… нет, не бедность, но безденежье. Два человека на одну зарплату пастора. Но их это, кажется, мало волновало, даже тогда, когда они обзавелись детьми.
Потом все изменилось. Теперь Томас стоял в роскошном костюме из шерстяной ткани и беседовал с хором. Сказал, что случившееся ужасно. Одна из девушек начала громко всхлипывать. Стоявшие рядом обняли ее.
- Плакать - это нормально, - сказал Томас. - Человек должен выразить свою скорбь. Но… - Тут он глубоко вздохнул и произнес последующие слова по отдельности, с небольшой паузой. - Но терять - это не нормально. Отступать - не нормально.
Карин почувствовала, что не в состоянии дослушать до конца. И без того знала примерно, что еще он скажет.
- Привет, Карин! А где Гуннар?
Рядом с ней уселась Майя, жена Томаса, - длинные волосы песочного цвета, чуть-чуть наложенной тайком косметики: никакой помады, никаких теней, лишь немного туши и румян. Не то чтобы Томас выступал против макияжа, но Карин подозревала, что свою жену он предпочел бы видеть ненакрашенной. Несколько лет назад Майя захотела постричься очень коротко, но Томас встал насмерть.
- Он только что был здесь. Сейчас вернется.
Майя кивнула и спросила:
- А где Веса и Астрид?
Похоже, сегодня строгая проверка присутствия. Карин приподняла брови и покачала головой.
- Сейчас особенно важно, чтобы все сплотились, - сказала Майя вполголоса.
Карин посмотрела на красную розу, которую та держала на коленях.
- Ты собираешься положить ее среди других?
Майя кивнула.
- Да, но я подожду, пока начнется собрание. До сих пор не могу осознать, что случилось. Все это просто не укладывается в голове.
"Да, не укладывается, - подумала Карин. - Что же теперь будет без Виктора?"
Виктор отказывался подстригать волосы и надевать костюм. Отказывался от повышения зарплаты, заставив Томаса перевести деньги организации "Врачи без границ". Она вдруг вспомнила, как семь лет назад побывала в Стокгольме на конференции. Тогда ее поразило, как много там молодых парней, одетых так же, как Виктор. В метро и в кафе. Нелепые вязанные шапочки, мягкие сумки на плече, джинсы, висящие мешком на узких бедрах, замшевые куртки шестидесятых годов, медленная небрежная походка. Своего рода антимода - удел красивых и уверенных в себе.
Виктор принадлежал к окружению Томаса Сёдерберга, но никогда не подражал ему, скорее стал его противоположностью - человек без имущества и амбиций, давший обет безбрачия. Хотя это последнее обстоятельство, возможно, объяснялось той раной, которую нанесла Виктору в припадке безумия Ребекка Мартинссон. Трудно сказать.
Майя наклонилась к ней и горячо прошептала в самое ухо:
- Ага, вот и Астрид. Но где же Веса?
В Хрустальную церковь вошла жена пастора Весы Ларссона, Астрид. У сцены Томас Сёдерберг совершал молитву с госпел-хором.