Над заводом поплыл вой сирены, и солдаты ворвались в пустое, едва прикрытое крышей помещение цеха.
Их всех согнали на заводской двор и оставили мокнуть под начавшимся дождем. Люди стояли молча, не понимая причины столь неожиданного перерыва в работе. Мимо них пронесли носилки, крытые зеленым брезентом, и погрузили в военный грузовик. Комендант завода обер-лейтенант Краузе что-то возбужденно объяснял высокому поджарому офицеру с золотым пенсне.
- Господин Моль, я не верю, что это злой умысел. Саперы просто небрежно обыскали завод.
- Смотрите, Краузе, - раскачиваясь с носков на пятки, цедил сквозь зубы Моль. - Вам работать с этими свиньями. Фюрер не рекомендует их распускать. Вы знаете это не хуже меня. И за каждый волос, упавший с головы солдата великой армии рейха, мы будем снимать их нестриженые скальпы сотнями.
- О да, господин Моль, можете не сомневаться, если увижу хоть малейший признак саботажа, не то что диверсии, я прикажу расстрелять, вы меня знаете, не только подозреваемых, но и еще десяток лишних. Для верности, - рассмеялся он, - чтобы меньше кого подозревать в следующий раз!
- Что касается меня, я бы сейчас пристрелил пяток для острастки. Ну прощайте, Краузе, помните, что мы готовы прийти к вам на помощь в любую минуту…
Офицер в золотом пенсне сел в черный лимузин. Юрий, вслушиваясь в звуки чужой речи, не подозревал, что, может быть, именно сейчас решался вопрос его жизни.
Краузе отдал короткую команду, и солдаты закинули автоматы за плечи. Перед строем зеленых мундиров вырос как из-под земли невысокий старик, похожий на старомодного купчишку откуда-то из пьес Островского.
- Граждане! - сказал он и откашлялся.
По рядам прошел шумок. Стоявший рядом Архаров прошептал:
- Голова наш! Господин Черноморцев. Лично! До революции в Старом Гуже его отцу почти вся городская торговля принадлежала.
- Граждане! - повторил Черноморцев, будто не веря, что вся эта масса неприязненно смотрящих людей с одного раза поймет, что они и есть те граждане, к которым обращается он, бургомистр города. - На заводе произошел несчастный случай. От взрыва погибли два наших освободителя. Вечная им память! - Черноморцев перекрестился, закатив глаза к небу. - Господин Краузе, военный директор завода, глубочайше убежден, что все происшедшее действительно несчастный случай, а не злой умысел недруга. Но он хотел бы предупредить, что если заметит хоть какие-то признаки саботажа, то будет вынужден принять самые строгие меры. Он выражает также свое недовольство по поводу медленных темпов разборки развалин. Со своей стороны, я, как бургомистр города, хочу призвать вас, моих сограждан по новому вольному государству, к активности во всех сферах нашей городской жизни. Немецкие власти более чем кто-либо заинтересованы в нормализации жизни нашего древнерусского города. И потому не зазорными будут считаться ни шумные свадьбы, ни веселые русские вечеринки, ни любые проявления симпатии к новому порядку.
Юрий больше не слушал Черноморцева, он протолкался к Сашке:
- Слышишь? А насчет вечеринок это он здорово сказал. Надо первую как можно быстрее организовать.
- Веселья захотелось?
- Точно, - Юрий широко улыбнулся. - Соберем всех наших и обсудим что надо.
Сашка понимающе кивнул.
Юрка оглянулся, ища глазами среди расходившихся рабочих братьев Архаровых, но натолкнулся на колючий, осуждающий взгляд Архарова-старшего. И не понял почему.
Архаров подошел к Токину перед самым концом рабочего дня.
- Оторвись от трудов - все не переделаешь. Юрий бросил лом с радостью и какой-то тревогой - осуждающий взгляд Бориса Фадеевича весь день не выходил из головы. Пока рассаживались на изогнутой дугой рельсине - любимом месте посиделок вдали от чужих глаз, - у Юрия все больше сосало под ложечкой - не представлял, о чем может пойти речь.
- Герой, значит? - вполголоса, словно говоря с самим собой, произнес Борис Фадеевич, скручивая козью ножку. - Видел, как ты гранаты метал, видел, как по кучам обратно драпал. Сожалею, что упредить тебя не успел - пришлось одного любопытного отвлекать. Как раз бы он тебя и засек!
Юрий посмотрел Борису Фадеевичу в глаза. Они светились добрым участием, и Токин напрочь отбросил сомнения.
- Что было, то было, - признался он. - И еще не раз будет! - Юрий сжал кулаки. К своему удивлению, в глазах Архарова он не уловил одобрения.
- Ты, парень, не суетись. Смелость, она всегда хороша. Но еще краше, когда умом подкреплена. Вот ухлопал ты двух фрицев. Доброе дело для нашей победы сделал. Но мало это для целого фашизма - пока ты, только ты, Юрий Токин, будешь время от времени убивать его солдат… К тому же долго это не протянется. До сих нор не пойму: то ли они действительно дураками сегодня были, то ли игру непонятную затеяли. А только твоя граната могла до массового расстрела довести. Полсотни бы наших ребят положили ни за что, ни про что. И героя могли бы прихватить…
- Тише.
Мимо них ленивой походкой прошел незнакомый долговязый малый, и Борис Фадеевич проводил его скрытым настороженным взглядом.
- Не из пугливых мы, Борис Фадеевич, - попытался было возразить Токин, но Архаров остановил его:
- Тут, Юрочка, в одиночку дела не справишь. Передавят по одному, как котят. Лют фриц и умен. Понимает, если под своей властью собрать всех нас, соединить не сможет, то вторую задачу непременно решать должен: разогнать каждого по своим закуткам, не давать вместе собраться. Знает нашу историю - коль соберутся русские мужики в кучу, то кулак огромной, зубодробильной силы получится.
- Надо, чтоб каждый убил по фрицу - вот и победа. Нас-то сколько?! - горячо возразил Токин.
- Не все такие смелые, как ты. Ты вот мать потерял, для тебя все острее. А кто-то еще проснуться не успел, боязно кому-то, на других надеется… - Борис Фадеевич придвинулся по рельсу и обнял Юрия за плечи. - Тут надо кулак собирать. Дело сделанное - за тобой честью и останется. Но большей чести будешь достоин, когда парней поднимешь, людей за собой поведешь. Ты ведь футбольный капитан, тебе и карты в руки. А мы, старые партийцы, поможем, мы, старики, на своем веку немало чего поорганизовывали.
- Так ведь и я так же думаю, Борис Фадеевич! Немца же убил так, от души это, невтерпеж на рожу его смотреть поганую…
- А ты терпи. Ты одну мать потерял. А земля наша без скольких матерей, отцов, детей своих осталась?! Но терпит! - Он снова свел свои мохнатые брови в густые кусты и добавил: - Ох и лютой будет месть… Враз! За все!
- Борис Фадеевич, я тут уж прикинул. Хотим вечеринку собрать по совету дорогого бургомистра. Побеседуем. Есть ребята. И никто не хочет терпеть. Только с какого края взяться, мало кто знает. Вон приятель с немецкого склада оружие про запас таскает.
- Знаешь его?
- Знаю.
- Молодец парень! Соображение у него стратегическое. Таких десяток в кулак соберешь - силища!
Дружески ткнув Токина в спину, Борис Фадеевич глухо произнес, словно открывая самую заветную тайну:
- И парней моих к себе бери. Обоих. Они не подведут.
Токин не удержался и оглянулся. Архаров стоял среди кирпичных осыпей, будто поставлен там навечно, и никакие потрясения не в состоянии его сдвинуть, согнуть, пока стоит он на этой своей заводской земле.
ОКТЯБРЬ. 1945 ГОД
Уважаемый Дмитрий Алексеевич!
До последнего момента оккупации немцами Старого Гужа я не имел никаких сведений об организации на территории города молодежного подполья. Комсомольская организация города последние дни была занята подготовкой отрядов народного ополчения, призванных защищать близкие подступы к Старому Гужу. В связи с внезапным прорывом немецкой дивизии в тыл и временным захватом города многие коммунисты, оставленные для подпольной работы в тылу, были схвачены и расстреляны. В последующем горкому так и не удалось создать сколько-нибудь действенного подполья, хотя наши люди были оставлены в городе. Это объясняется не только внешними обстоятельствами, но и ориентацией, полученной от обкома партии: коммунисты города готовились к длительной партизанской борьбе. Силы и оставшееся время были брошены на комплектование отряда, которым я и командовал все годы оккупации.
Ни с нашим городским партизанским отрядом, ни с центральной партизанской базой, насколько я знаю, тесных связей молодые подпольщики, если их можно так назвать, не имели.
Мы послали в город своего связного, но сделали это поздно, поскольку организация базового лагеря отняла слишком много времени. Удалось установить контакт со старым коммунистом, работником горкомхоза Бонифацием Карно. К сожалению, вскоре подпольщики были схвачены и расстреляны за вооруженную борьбу против нового порядка. Факт расстрела установлен. Но приписываемые подполью действия документально не подтверждены. Скажем, в первые же дни оккупации были взорваны три цеха завода Карла Либкнехта. Но это было делом рук коммунистов Пестова и Кармина, которые были фашистами повешены.
В апреле 1942 года немцы расстреляли 37 человек будто бы за участие в работе подпольной молодежной организации, В числе расстрелянных комсомольцы, известные в городе спортсмены Архаровы, Радов, Толмачев и другие. Оставшиеся в живых Токин и Сизов говорили об этих людях, как об участниках подпольной организации. По их рассказам, подпольщиков предали Черняева Рита, Злочевская Елизавета, которые ныне арестованы органами НКГБ.
Токина я лично знал до войны, но что он был руководителем организации, стало известно после освобождения Старого Гужа. Тогда же стало известно, что аресты начались в январе и что все участники были арестованы и многие расстреляны. А Токину какими-то путями удалось уйти из города и остаться в живых.
Никакого секретаря ГК ВЛКСМ по фамилии Морозов, будто стоявшего за спиной молодых подпольщиков и направлявшего их деятельность, за последнее время в Старом Гуже не было.
Секретарь ГК ВКП(б) Г. Борщаго".
ОКТЯБРЬ. 1941 ГОД
Организовать вечеринку было проще, чем казалось на первый взгляд. Черноморцев не только дал разрешение на сбор посетившему его Токину, но и не скрыл удовлетворения, что его речь на заводе так быстро нашла отклик у молодых.
Оповещение и того проще - принцип "сам знаешь, передай соседу" набил в дом Токина столько народу, что собирай людей с ищейками хоть год, и половины бы не раскопал в притихшем под развалинами городе.
Самогон принес Бонифаций, а приготовление еды взяли на себя девчонки - местная Рита Черняева, курносая, черноглазая, под стать своей фамилии, давно вертевшаяся вокруг футбольной команды "Локомотив" и по праву считавшаяся заводилой женской части болельщиков, и ленинградка Катя Борисова, блондинка с глазами, круглыми, как серебряные рубли. Она возвращалась с учебной практики биолого-почвенного факультета или, как говорила, смеясь, "с лягушачьей охоты", но поезд дошел только до Хлябова. Дальше пошла пешком. Добраться удалось лишь до Старого Гужа, где Катя и застряла, совершенно не зная ничего ни о родителях, оставшихся в Ленинграде, ни о том, что же делать дальше.
Морозов, узнав о вечеринке, одобрил, но приглашение отклонил, сославшись на занятость и на то, что будет всех стеснять.
За стол усаживались долго и шумно. Несмотря на голодное время, стол был обилен нехитрой снедью: наварили картошки, рыбы, глушенной толом, принесли огурцы. Недостаток ощущался лишь в стульях. Кухонные табуреты пошли на лавочные подставки - лавки сделали из пахнущих плесенью толстых досок, раздобытых в сарае.
Когда наконец расселись за столом, Юрий, опершись о Катино плечо, поднялся и призвал к тишине. Он смотрел с высоты своего роста на молодые, знакомые и незнакомые лица, расплывшиеся в махорочном дыму, и ощущал в себе волнующую дрожь ответственности перед людьми, схожую с той, что непременно посещала его перед решающим матчем.
"Уж не в душу бы заглянуть - хоть чуточку представить себе, чем дышит человек! А ведь придется копаться в каждом! - И, вспомнив, как стояли под дулами автоматов заводской охраны, закончил свою мысль: - Не доведись ошибиться! Платить придется жизнью".
- Ну что, оратор, молчишь, скажи народу хоть словечко?! А то самогон в стаканах плесневеет! - крикнул с другого конца стола Бонифаций, как старый петух, усевшийся среди молодых цыплят.
- Скажу, - начал Юрий. - Хотя, может быть, и не все, что хотелось. Так ведь вечеринка эта не последняя, да и жизнь не кончена. И главное, что мы все вместе, как ни пыталась раскидать нас судьба. Хочу предложить тост именно за это главное, за то, что мы вместе. - Юрий переждал дружный гул всеобщего согласия. - Тем более что бургомистр, отец родной, господин Черноморцев одобрил наше сегодняшнее веселье. Это его идея, чтобы веселилась молодежь! Так ответим делом на призыв нашего родного бургомистра.
За столом засмеялись. Весело задвигали кружками и стаканами. Изголодавшись по общению, сразу же разбились на шумные группы. Токин несколько раз порывался взять власть в руки, но его уже никто не слушал.
- Успокойся! - Катя положила ему на тарелку соленый огурец. - Им теперь хоть из пушки стреляй! Соскучились все друг по другу! Истосковались! Намолчались!
Кармин, сидевший справа от Юрия, кивнул:
- Точно. И это даже хорошо, что так шумим. Присмотреться друг к другу будет легче.
За столом посидели недолго. Выходя, Кармин шепнул Юрию:
- Смотри, о немцах и слова не сказано. Будто ничего не изменилось в нашем доме.
- Знаешь, - Юрий сжал его локоть, - мне тоже кажется: вот сегодня погуляем, завтра играть, а ноги как ватные…
Столы отодвинули к стенам. Юрий завел патефон, и начались танцы. В комнате Морозова уселись играть в домино и столь усердно стучали костяшками, что сквозь патефонный шум удары казались далекими, приглушенными расстоянием выстрелами.
Кармин раскрыл шахматную коробку и достал шашки. Его белые кудри задиристо взметнулись вверх, круглые фишки в его грубых рабочих пальцах замелькали с цыганской ловкостью.
- Ну, - зычно крикнул он, - кто надумал дом построить?! Подходи! Берусь "гальюнчики" возводить! Сиди - не хочу! Ни глаз чужой неймет, ни ветер не поддувает!
Первым с треском проиграл ему Юрий. Уступив место следующему, Юрий по случайности заглянул в кухню и застал Ритку Черняеву целующейся с Архаровым-левым.
- Смотрите не перегрейтесь, черти!
Рита счастливо хихикнула в ответ, а Архаров бросил:
- Иди, иди, завистник черный!
Улучив момент, Юрий вывел из горницы Сашку Толмачева. Вратарь был грустен и, как показалось Юрию, отнесся к затее с вечеринкой весьма настороженно.
- Чего хмуришься? Или не нравится что?
- Не нравится. - Даже в потемках сеней Юрий ощутил недоброжелательный взгляд Толмачева. - Не вовремя веселиться задумали. Где-то батька кровью обливается, как собака, в болоте под пулями лежит, а сыночек его под руководством любимого капитана самогонкой да девками тешится.
- Устыдил! - с наигранным испугом согласился Юрий. - Ну а конкретные предложения есть?
- Какие конкретные? - махнул рукой Александр.
- Слушай, Толмач, у меня конкретные… Во-первых, почаще собираться на вечеринки. Слушай внимательно. Есть указания, - он ткнул пальцем почти в потолок, - сложа руки не сидеть.
- От господа бога указания, что ли? - насмешливо сказал Толмачев.
Вместо ответа Юрий спросил в упор:
- Ты почему в городе остался?
- Тут такое было, что на этот вопрос тебе многие не ответят. А если по подвалам шарить, всякого народа найдем…
Он доверительно наклонился к Юрию:
- У меня в укромном месте два парня спрятаны, лейтенанты, пленные. В пятнадцати километрах под Гвоздевкой лагерь. Там наших видимо-невидимо. Лейтенанты тревогу пересидят - ищут, наверно, их - и айда туда, за линию, фронт догонять. Думаю, с ними податься…
- Долго догонять придется…
- Не так долго, как ты предполагаешь. Идем. - Он потянул Юрия за рукав. Они вышли на крыльцо. Толмачев плотно прикрыл дверь.
Стояла слепая, задавленная тишиной осенняя ночь. Узкий серп умирающего месяца почти не светил. Поздний предморозный холод сразу взбодрил и как-то насторожил тело.
- Во… слушай! Не дыши - слушай! - Толмачев схватил за рукав Токина.
- Да что слушать-то? Собака паршивая и то не тявкает… Всех, гады, перестреляли!
- Черт с ними, с собаками! Фронт слушай. Тихо, тихо… Опять! Как бы на скрипочке играют… Замри и слушай…
Юрий весь сжался, напряг слух и действительно где-то на границе земной и небесной тьмы услышал легкое подрагивание воздуха. Это совсем не походило на звучание скрипки, но он не спорил. Он стоял, пораженный тем, что фронт так близко и что Бонифаций ошибся со своими расчетами.
- Надо откопать приемник, - глухо сказал Юрий. - Тогда хоть правду знать будем.
- Цел, думаешь?
- Я его в резиновым мешке за яблоней в песок зарыл. Что он там пролежал - пару месяцев! А теперь электричество есть, можно и попробовать! Слушай, Толмач. Мы будем создавать спортивный боевой отряд. Войдут только свои ребята. Еще не все продумано. Но уже есть оружие…
- Этого дерьма вокруг полно! Будто специально посеяли и ждут, что вырастет.
- Ненадолго это. Скоро поймут немцы, что убирать нужно. А пока поймут, мы должны насобирать столько, чтобы хватило к своим пробиться.
- У каждого в заначке что-нибудь найдется…
- Тут не что-нибудь, а хороший арсенал нужен! - упрямо повторил Юрий, но потом, смягчившись, спросил: - Надо ли тебя спрашивать, что ты будешь в отряде?
- Можешь не спрашивать! - Толмачев откликнулся, как эхо. - Если к своим да еще с боем, об этом мечтать можно. Это тебе не красного петуха под крышу запускать да в кусты. - Толмачев насупился и, попыхтев, как паровоз, вдруг признался: - А ведь это я склады на Старой площади поджег…
Он сказал это так просто и таким тоном, что Токин при любых обстоятельствах ни за что не поверил бы, а тут лишь спросил:
- Не врешь?
- Чего врать-то?! Это я им за Пестова. Чтоб не думали, будто в одной петле всю правду задавили…
- Молодчина! - восхищенно воскликнул Юрий. - А знаешь, я тебя в ту ночь, кажется, видел, только не признал точно. Знакомое померещилось в фигуре, а кто - и не до отгадки было.
Они вернулись в дом. Гулянка шла своим чередом. И до полуночи, когда стали расходиться, Юрий успел переговорить еще с несколькими ребятами, в которых не сомневался.
Кармин остался ночевать у Токина. Они до утра прошептались, прикидывая, как лучше организоваться, с каждым словом понимая, насколько все труднее и опаснее, чем казалось им в тот день, когда решились взяться за объединение знакомых парней в боевой отряд.
Толмачев, работавший у Морозова на электростанции, зашел за Токиным после работы. Они долго брели по улицам Мокрой слободки, в которую и до войны Юрий наведывался редко. Парни здесь были дружны до кастовости и, если бы не футбольная популярность, ни за что бы однажды не простили чужаку проводы красивой слободской девчонки.
Юрий напомнил Толмачеву об одной давней истории.