Они терпеливо смотрели ревю. Номера плавно перетекали один в другой, наплывали друг на друга, словно кадры в кино. Время от времени она улыбалась, иногда от души смеялась. Хендерсон оказался способен самое большее на натянутую, словно по обязанности, улыбку. Шум, блеск, сверкающие краски достигли наивысшей точки, наконец занавес опустился и первое отделение закончилось.
Зажегся верхний свет, и все вокруг пришло в движение, люди поднимались, выходили в фойе.
- Хотите пойти покурить? - спросил он.
- Давайте останемся на месте. Мы ведь просидели не так долго, как другие. - Она поплотнее запахнула воротник пальто. В театре было уже душно, так что, заключил он, она сделала это, чтобы как можно надежнее укрыться от посторонних взглядов.
- Вы заметили знакомое имя? - вдруг спросила она шепотом, улыбаясь.
Он посмотрел вниз и обнаружил, что его пальцы старательно загибают правый верхний угол на всех листках программки, от первого до последнего. Теперь все они были загнуты, образуя аккуратные треугольнички, отогнутые назад, вложенные друг в друга.
- Я всегда так делаю, эта дурацкая привычка у меня уже много лет. Вроде как рисовать чертиков. Я и сам этого не замечаю.
Люк на сцене открылся, и музыканты начали заполнять оркестровую яму перед вторым отделением. Ближе всего к публике, прямо у перегородки, отделявшей зрительный зал, оказался ударник. Он был похож на грызуна и выглядел так, словно последние десять лет не бывал на свежем воздухе. Кожа туго обтягивала скулы, прилизанные волосы так блестели, что казалось, он надел купальную шапочку с белым швом посередине. Тонкая ниточка усов над верхней губой больше походила на полоску грязи.
Сначала он не смотрел в зрительный зал, а старательно устанавливал свой стул, подправляя то одно, то другое в своем инструменте. Закончив, он лениво повернулся и сразу же обнаружил эту женщину и ее шляпу.
Казалось, он был потрясен. Его плоское, равнодушное лицо застыло, словно под гипнозом. Он даже, как рыба, слегка приоткрыл рот, да так и не закрыл его. Он изо всех сил пытался не смотреть на женщину, но она занимала его мысли, он не мог долго смотреть в другую сторону, его взгляд упорно возвращался к ней.
Некоторое время Хендерсон наблюдал за этой сценой с рассеянным любопытством. Наконец он заметил, что это начинает по–настоящему раздражать его спутницу, и быстро положил этому конец, бросив на парня такой испепеляющий взгляд, что тот тотчас же повернулся к своему инструменту, на этот раз окончательно. И все же по тому, как неестественно, напряженно держал он шею, было совершенно ясно, что, даже отвернувшись, он все еще думает о ней.
- Кажется, я произвела впечатление, - хихикнув, прошептала она.
- Лучший ударник погиб на этот вечер, - согласился он.
Тем временем публика вновь заполнила зал. Свет погас, сцена озарилась, началось вступление к второму действию. Он рассеянно разглаживал загнутые страницы программки.
Вступление закончилось оглушительным крещендо, и собственный оркестр "Казино" положил инструменты. Под экзотический аккомпанемент рокочущих тамтамов и грохот высушенных тыкв на сцене появилась звезда сегодняшнего представления, сенсация из Южной Америки Эстела Мендоса.
Он не успел сообразить, в чем дело, когда его спутница подтолкнула его локтем. Он недоумевающе посмотрел на нее, потом опять на сцену.
Обе женщины мгновенно обнаружили ужасный факт, все еще ускользавший от его замедленного мужского восприятия. Он услышал таинственный шепот:
- Вы только посмотрите на ее лицо. Хорошо, что нас разделяет рампа. Она готова меня убить.
В черных выразительных глазах певицы, над ее ослепительной улыбкой действительно вспыхнул недобрый огонек, когда ее взгляд упал на точную копию ее собственной шляпы, красовавшуюся на голове спутницы Хендерсона в самом первом ряду, где ее никак нельзя было не заметить.
- Теперь я понимаю, откуда взялась идея этой моей шляпы, - уныло пробормотала она.
- Стоит ли огорчаться? Я думаю, ей это должно льстить.
- Мужчинам бесполезно объяснять. Берите мои драгоценности, мои золотые пломбы, но не трогайте мою шляпу. И более того, в данном случае это часть ее представления, ее марка. Вероятно, кто–то тайком скопировал модель, вряд ли она бы позволила…
- Я бы назвал это плагиатом. - Он смотрел на сцену с возросшим интересом, почти забыв о своих проблемах.
Ее искусство было очень простым, каким всегда бывает истинное искусство, а иногда и то, что только называют искусством. Она пела по–испански, но, и не зная этого языка, можно было понять, что в словах песенки очень мало смысла. Что–то вроде:
Чика–чика, бум–бум,
Чика–чика, бум–бум.
И снова, и снова. При этом она стреляла глазами из стороны в сторону, покачивала бедрами при каждом шаге и бросала женщинам в зрительный зал букетики цветов из плоской корзинки, которую держала сбоку.
К тому времени как она дважды повторила припев своей песенки, все женщины в первых двух–трех рядах получили от нее такой букетик. Все, за исключением спутницы Хендерсона.
- Она специально пропустила меня, чтобы расквитаться за шляпу, - понимающе прошептала она.
И в самом деле, каждый раз, когда артистка, двигаясь в ритме танца, постукивая каблуками, приближалась к тому месту, где они сидели, и пылающий взгляд обращался на них, в глазах ее, казалось, сверкала молния.
- Посмотрите, что сейчас будет, - прошептала дама ему на ухо.
Она стиснула руки и умоляюще прижала их к груди.
Певица оставила намек без внимания.
Тогда она немного вытянула руки перед собой, как бы подчеркивая свою просьбу.
Певица на мгновение сощурилась, затем отвела взгляд.
Неожиданно Хендерсон услышал, как его спутница щелкнула пальцами. Резкий щелчок, даже музыка не заглушила его. Глаза артистки вновь повернулись к ней, пылая безумной яростью. Еще один цветок появился из корзины и пролетел по воздуху - но опять не к ней.
- Я не умею достойно проигрывать, - услышал он ее упрямый шепот. Прежде чем он понял, что она хотела сказать, женщина вскочила с ногами на сиденье и уже стояла, блаженно улыбаясь, привлекая к себе всеобщее внимание.
На какое–то мгновение ситуация казалась безвыходной. Но шансы были слишком неравными. Певица, несмотря на свой успех и популярность, полностью зависела от капризов публики, ей любой ценой надо было сохранить привлекательность и очарование в глазах остальных зрителей.
Кроме того, то, что спутница Хендерсона теперь возвышалась над залом, вызвало еще один, непредвиденный эффект. Когда певица своей вихляющей походкой медленно двинулась обратно, косой луч прожектора, послушно следуя за ней, выхватил из темноты голову и плечи одинокой фигуры, торчащей около оркестровой ямы. В результате полное сходство обеих шляп тут же привлекло внимание всех присутствующих. По залу, как рябь по поверхности воды, пробежала волна заинтересованного шепота.
Певица сдалась, причем сдалась довольно быстро, - и, чтобы положить конец этому возмутительному происшествию, уступила нахалке. Добытый путем шантажа цветок, описав изящную кривую, пролетел над рампой. Она исправила свое упущение, состроив насмешливую гримаску, словно желая сказать: "Неужели я проглядела вас? Простите, я не хотела".
Однако при этом лицо ее заметно побледнело от бешеного гнева, свойственного уроженцам Юга.
Спутница Хендерсона ловко поймала букет и опустилась на свое место, пробормотав будто бы слова благодарности. Но он–то расслышал, что на самом деле она прошипела:
- Спасибо, латиноамериканская вонючка!
Он чуть не поперхнулся.
Побежденная певица, спазматически подергиваясь, медленно ушла за кулисы. Музыка постепенно затихла, как стук колес удаляющегося поезда.
В зале гремели аплодисменты, а за кулисами перед ними промелькнула короткая, но весьма выразительная сцена. Пара мужских рук, скорее всего принадлежавших помощнику режиссера, крепко удерживали певицу, которая порывалась вновь выйти на сцену. Очевидно, не только за тем, чтобы раскланяться. Она не могла пошевелить руками, стиснутыми в его медвежьих объятиях, и только мстительно потрясала сжатыми кулаками. Затем свет на сцене погас, и начался следующий номер.
Когда занавес опустился в последний раз и они поднялись, чтобы уйти, он сунул свою программку в ящик для мусора.
К его удивлению, она наклонилась за ней, подняла и положила в сумочку вместе со своей.
- Просто на память, - объяснила она.
- Я не думал, что вы сентиментальны, - сказал он, медленно двигаясь за своей спутницей по заполненному людьми проходу.
- Не сентиментальна, строго говоря. Просто… я люблю иногда дать волю своей импульсивности, а такие вещи помогают.
Импульсивность? Может быть, поэтому сегодня вечером она приняла приглашение человека, которого увидела впервые в жизни? Он пожал плечами - если не на самом деле, то мысленно.
Когда они с трудом пробирались сквозь толпу, образовавшуюся у выхода, к стоянке такси, произошел небольшой, но неприятный инцидент. Они уже подозвали машину, но не успели сесть в нее, как откуда–то появился слепой нищий, отиравшийся поблизости. С немой мольбой он протягивал ей свою кружку. Каким–то образом зажженная сигарета, которую она держала, выпала из ее пальцев: видно, то ли сам нищий, то ли какой–то прохожий толкнул ее. Сигарета упала в кружку. Хендерсон заметил это, а она нет. Прежде чем он успел что–либо сделать, несчастный доверчиво сунул в кружку пальцы и тут же, обжегшись, отдернул их.
Хендерсон мгновенно сам вытряхнул золу и, чтобы поправить дело, сунул нищему в руку долларовую бумажку.
- Извини, приятель, это не нарочно, - пробормотал он.
Затем, заметив, что нищий все еще жалостливо дует на обожженный палец, он добавил к первой бумажке еще одну - просто потому, что все это легко можно было принять за злую шутку, а он по лицу своей дамы видел, что она вовсе этого не хотела.
Он подсадил женщину в такси, и они уехали.
- Трогательная сцена, - вот и все, что она сказала.
Он еще не дал водителю адреса.
- Который час? - спросила она вдруг.
- Примерно четверть двенадцатого.
- А что, если мы опять вернемся в "Ансельмо", где мы встретились? Мы немного выпьем и там расстанемся. Вы пойдете своей дорогой, а я своей. Я люблю завершать круг.
"Обычно круг бывает пуст в середине", - подумалось ему, но сказать это вслух было бы невежливым, и он промолчал.
В баре теперь было гораздо более многолюдно, чем в шесть часов. И все же ему удалось раздобыть для нее табурет в дальнем углу бара, у самой стены. Сам он стоял рядом.
- Ну, - сказала она, приподняв бокал над стойкой и задумчиво разглядывая его, - привет и пока. Было приятно познакомиться с вами.
- Вы очень любезны.
Они выпили. Он осушил свой стакан полностью, она лишь отпила глоток.
- Я еще посижу здесь, - рассеянно сказала она и протянула ему руку.
- Прощайте, и всего вам хорошего.
Они обменялись короткими рукопожатиями, как малознакомые люди. Когда он уже хотел повернуться и уйти, женщина посмотрела на него прищурившись, словно ей вдруг пришла в голову какая–то мысль.
- Ну а теперь, когда вы сделали, что хотели, почему бы вам не пойти и не помириться с ней?
Он слегка удивленно посмотрел на нее.
- Я все поняла с самого начала, - сказала она тихо.
На этом они расстались. Он направился к двери, она повернулась к своему стакану. Эпизод закончился.
Дойдя до выхода, он обернулся. Женщина сидела на том же месте, прислонившись к стене в конце полукруглой стойки, задумчиво глядя вниз, возможно поигрывая бокалом. Ее яркая оранжевая шляпа виднелась в просвете между чьими–то плечами.
Это было последнее, что он запомнил: ярко–оранжевая шляпа, по мере того как он уходил, пятном расплывавшаяся в сигаретном дыме, как сон, как фантастическая сцена, которая никогда не была реальностью.
Глава 2
Сто пятьдесят дней до казни
Полночь
Десятью минутами позже, миновав всего восемь кварталов, выстроившихся в линию - точнее, в две линии: семь кварталов прямо и один - налево, - он вышел из такси у многоквартирного дома на углу.
Заплатив водителю, Хендерсон сунул сдачу в карман, открыл своим ключом входную дверь и вошел.
Какой–то человек слонялся внизу, кого–то поджидая. Он бесцельно бродил туда–сюда, из стороны в сторону, как всякий, вынужденный ждать в вестибюле. Он не принадлежал к числу жильцов этого дома, так как Хендерсон никогда прежде его не видел. Незнакомец не вызвал лифт, чтобы подняться наверх, так как лампочка вызова не горела; кабина стояла без движения где–то наверху.
Хендерсон прошел мимо, не разглядывая его, и нажал кнопку вызова.
Незнакомец обнаружил на стене картину и теперь разглядывал ее с интересом, которого она явно не заслуживала. Он стоял спиной к Хендерсону и старательно делал вид, что вообще не замечает, будто кто–то еще находится в вестибюле. При этом он немного переигрывал.
У него, должно быть, совесть нечиста, решил Хендерсон. Эта картина вовсе не стоит такого пристального внимания. Должно быть, он кого–то ждет, чтобы выйти вместе, и знает, что не имеет на это права.
"Черт возьми, - подумал Хендерсон, - какое мне–то до этого дело, чего ради я размышляю об этом?"
Лифт опустился, и он вошел в кабину. Тяжелая бронзовая дверь, качнувшись, закрылась за ним. Большим пальцем он нажал кнопку шестого этажа, верхнюю на панели. Он смотрел через маленький стеклянный глазок в двери кабины, как проваливается вниз вестибюль. Прежде чем он совсем пропал из виду, Хендерсон заметил, что созерцатель картины, которому, очевидно, наскучило долгое ожидание, наконец оторвался от стены и шагнул к распределительному щиту. Обычная сценка, не имеющая к нему никакого отношения.
Он вышел на шестом этаже и нащупал в кармане ключ. В холле было тихо, ниоткуда не доносилось ни звука, только тихонько звякала мелочь в кармане, пока он искал ключ.
Хендерсон вставил ключ в дверь своей квартиры, направо от лифта, и открыл ее.
Свет был включен, и по ту сторону двери царила темнота. Обнаружив это, он почему–то презрительно и недоверчиво хмыкнул.
Хендерсон щелкнул выключателем, и из темноты возникла маленькая уютная прихожая. Но освещенной оказалась только эта часть квартиры, а дальше, за изогнутым аркой дверным проемом, была все та же непроницаемая темнота.
Он закрыл за собой дверь, бросил на стул в прихожей пальто и шляпу. Молчание и кромешная темнота, казалось, раздражали его. Его лицо опять стало угрюмым, таким же, как и на улице, в шесть часов.
Он выкрикнул имя, выкрикнул его в темноту, царившую за таинственной аркой проема:
- Марселла!
Крикнул повелительно и не слишком дружелюбно.
Темнота не отвечала.
Он вошел, продолжая говорить тем же суровым, требовательным тоном:
- Ладно, прекрати! Ты же не спишь, кого ты пытаешься обмануть? Я с улицы только что видел свет в окне твоей спальни. Поднимайся, так мы ни к чему не придем!
Молчание, никакого ответа.
В темноте он по диагонали пересек комнату, направляясь к тому месту на стене, которое мог найти с закрытыми глазами. Он продолжал ворчать, но уже не таким скрипучим голосом:
- Пока я не вернулся, ты вовсе не спала. А как только услышала, что я иду, притворяешься спящей. Ты просто уклоняешься от разговора!
Он протянул руку. Прежде чем она коснулась чего–либо, раздался щелчок. Неожиданно хлынувший поток света заставил его слегка вздрогнуть; свет появился слишком рано, и это было неожиданно.
Он взглянул на свою руку, она была в нескольких дюймах от выключателя, он еще не дотянулся до него. Другая рука, только что включившая свет, осторожно скользила вдоль стены. Его взгляд наткнулся на рукав, из которого торчала рука, и затем на мужское лицо.
Удивленно обернувшись, Хендерсон увидел еще одного мужчину, внимательно глядевшего на него. Он повернулся еще, почти на сто восемьдесят градусов, и обнаружил третьего. Все трое стояли молча, неподвижно, как статуи, образуя полукруг.
В первую минуту он был настолько ошеломлен появлением этой пугающе молчаливой троицы, что начал недоуменно оглядываться, пытаясь сориентироваться, найти какой–нибудь признак, чтобы понять, туда ли, вообще, он вошел, его ли это квартира.
Его взгляд упал на темно–синюю подставку для лампы, стоящую на столе около стены. Лампа принадлежала ему. На низкое складное кресло, выглядывающее из угла. И кресло его. На фотографии на бюро. Один снимок изображал хорошенькую девушку с надутыми губками, кроткими глазами и копной вьющихся волос. На другом снимке был он сам.
Два лица, глядящие в разные стороны, далекие, отделенные друг от друга.
Значит, он пришел к себе домой.
Он заговорил первым. Казалось, они никогда не начнут. Казалось, они так и будут стоять тут всю ночь, уставившись на него.
- Послушайте, ребята, что вы делаете в моей квартире? - воскликнул он.
Они не ответили.
- Кто вы такие?
Они не ответили.
- Что вам здесь надо? Как вы сюда попали?
Он опять позвал Марселлу. На этот раз машинально, словно хотел потребовать, чтобы она объяснила их присутствие здесь. Дверь, к которой он повернулся, произнося ее имя - единственная дверь в комнате, кроме той, через которую он только что вошел, - все еще оставалась закрытой. Таинственно, необъяснимо закрытой.
Они заговорили. Он вновь повернулся к ним.
- Вы Скотт Хендерсон? - Кольцо вокруг него сомкнулось плотнее.
- Да, это мое имя. - Он продолжал смотреть на дверь, которая так и не открылась. - Что все это значит? Что происходит?
С настойчивостью, которая сводила его с ума, они продолжали задавать свои вопросы, не отвечая на те, что задавал он.
- И вы здесь живете, так?
- Естественно, я здесь живу!
- И вы - муж Марселлы Хендерсон, верно?
- Да! А теперь я хочу знать, в чем дело!
Один из них сделал ладонью какое–то движение, какой–то жест, он не сразу понял, какой именно. Он сообразил уже потом.
Он хотел было подойти к этой двери, но обнаружил, что один из них ненавязчиво загородил дорогу.
- Где она? Ее нет дома?
- Она дома, мистер Хендерсон, - спокойно сказал один из них.
- Да, но если она дома, то почему не выходит? - Он в раздражении повысил голос. - Говорите же! Скажите хоть что–нибудь!
- Она не может выйти, мистер Хендерсон.
- Постойте, что такое вы мне только что показали? Удостоверение полицейского?
- Ну, не волнуйтесь, мистер Хендерсон. - Они, все четверо, исполняли какой–то неуклюжий танец. Стоило ему сделать шаг в одну сторону, они двигались туда же. Едва он шагнул назад, они тут же последовали за ним.
- "Не волнуйтесь"? Но я хочу знать, что случилось! Нас обокрали? Произошел несчастный случай? Ее сбила машина? Уберите от меня руки! И дайте же мне наконец войти туда.
Но у него была всего одна пара рук, а у них три. Каждый раз, когда ему удавалось избавиться от одной пары, две другие продолжали удерживать его. Вскоре его возбуждение достигло крайней степени. Еще немного, и он бы взорвался. Все четверо часто дышали, их дыхание громко раздавалось в комнате.
- Я здесь живу, это мой дом! Вы не должны так со мной обращаться! Какое вы имеете право не пускать меня в спальню моей жены?