- Я не знаю.
Берджесс сказал:
- Иногда рама значит больше, чем сама картина. Попробуем по–другому. Бармен, зайдите за стойку.
Они все вместе подошли к стойке.
- Хендерсон, где вы сидели?
- Где–то здесь. Часы висели прямо надо мной, а блюдо с солеными крендельками стояло сбоку.
- Хорошо, сядьте сюда. Бармен, взгляните еще раз. Не обращайте на нас внимания, хорошенько посмотрите на него.
Хендерсон наклонил голову, мрачно уставясь на поверхность стойки, как и в прошлый раз.
Это подействовало. Бармен щелкнул пальцами:
- Помню! Он самый. Теперь я вспомнил. Вчера вечером, да? Должно быть, из тех, кто много не заказывает, просидел недолго и не успел напиться как следует.
- Мы хотим знать время.
- Наверное, в первый час моей смены. Вокруг меня еще не собралась толпа. Вчера вечером наплыв начался поздно, иногда бывает.
- Когда у вас первый час смены?
- С шести до семи.
- Да, но мы хотели бы знать, когда именно после шести.
Он покачал головой:
- Извините, ребята. Я смотрю на часы, только когда смена заканчивается, а не в самом начале. Может быть, в шесть, может быть, в полседьмого, а может, и без четверти семь. Черт побери, я не хочу вас обманывать.
Слегка приподняв брови, Берджесс посмотрел на Хендерсона, затем опять повернулся к бармену:
- Расскажите нам о женщине, которая в это время была здесь.
Бармен сказал с пугающе невинным видом:
- Какая женщина?
Цвет лица Хендерсона медленно изменялся от нормального до бледного, от бледного до белого как смерть.
Берджесс сжал его руку, заставляя молчать.
- Так вы не видели, как он встал, подошел к какой–то женщине и заговорил с ней.
- Нет, сэр, - сказал бармен, - я не видел, чтобы он вставал, шел куда–то и с кем–нибудь разговаривал. Я не могу поклясться, но у меня такое впечатление, что в это время в баре не было никого, с кем он бы мог разговаривать.
- Но вы заметили женщину, которая сидела здесь одна, пусть вы даже не видели, как он встал и подошел к ней?
Хендерсон беспомощно ткнул пальцем в две табуретки, стоявшие рядом.
- В оранжевой шляпе, - сказал он, прежде чем Берджесс успел остановить его.
- Молчите, - предупредил его детектив.
Бармен вдруг по непонятной причине разозлился.
- Послушайте, - сказал он, - я работаю в баре тридцать семь лет. Меня уже тошнит от этих проклятых лиц: каждый божий вечер приходят - уходят, приходят - уходят, заказывают и пьют. И не спрашивайте меня, какого цвета у них шляпы, общаются они друг с другом или нет. Для меня все они - только заказы! Для меня все они - только напитки, слышите, только напитки! Скажите мне, что она пила, и я скажу вам, была она здесь или нет! Мы храним все чеки. Я принесу их из кабинета хозяина.
Полицейские посмотрели на Хендерсона. Он сказал:
- Я пил виски с водой. Я всегда заказываю только это. Дайте мне подумать минуту, я попытаюсь вспомнить, что пила она.
Бармен вернулся с большим оловянным ящиком.
Хендерсон сказал, потирая лоб:
- У нее на дне стакана оставалось шерри и…
- Это может быть один из шести коктейлей. Я найду. Бокал был с плоским дном или на ножке? И какого цвета был осадок? Если у нее был "Манхэттен", бокал был на ножке, а осадок коричневый.
Хендерсон сказал:
- Бокал был на ножке, она крутила его в пальцах. Но осадок был не коричневый, нет, вроде бы розовый.
- Розовый, - быстро сказал бармен. - Теперь я легко найду.
Он начал перебирать чеки. Это заняло несколько минут, ему пришлось перелистать их в обратном порядке, так как более ранние лежали на самом дне.
- Видите, они лежат по порядку и пронумерованы сверху, - пояснил он.
Хендерсон вскочил и наклонился вперед.
- Подождите! - сказал он, задыхаясь. - Это мне кое–что напомнило. Я вспомнил номер, напечатанный на моем чеке. Тринадцать. Роковое число. Помню, я с минуту разглядывал его, когда бармен мне его дал, как и любой на моем месте.
Бармен положил перед ними два чека.
- Да, вы правы, - сказал он. - Вот они. Но это два разных чека. Номер тринадцать - скотч и вода. А вот и "Розовый Джек", целых три, под номером семьдесят четыре, это чек Томми, из дневной смены, я знаю его почерк. И еще - с ней был какой–то парень. Три "Розовых Джека" и один ром, видите чек? Ни один нормальный человек не будет их смешивать.
- Значит… - мягко начал Берджесс.
- Значит, я просто не помню никакой женщины, даже если она и осталась до начала моей смены, потому что ее обслуживал Томми, а не я. Но если она и осталась, весь мой тридцатисемилетний опыт работы в баре говорит мне, что он не подходил и не разговаривал с ней, потому что с ней уже кто–то был. А еще весь мой тридцатисемилетний опыт говорит мне, что он был с ней до конца, потому что никто не будет брать три "Розовых Джека" по восемьдесят центов каждый, чтобы потом уйти ни с чем, а другой пусть придет на все готовенькое. - И он выразительно хлопнул мокрой тряпкой по стойке.
Голос Хендерсона дрожал:
- Но ведь вы помните, что я был здесь! Так почему же вы не можете вспомнить ее? На нее было гораздо приятнее посмотреть.
С железной логикой бармен ответил:
- Конечно, я вспомнил вас. Потому что я вижу вас снова, прямо перед собой. Приведите ее сюда точно так же, и, возможно, я вспомню. А так не могу.
Хендерсон вцепился обеими руками в край стойки, словно пьяный, которого не держат ноги. Берджессу удалось отцепить одну его руку. Он проворчал:
- Пойдемте, Хендерсон.
Но он, все еще цепляясь одной рукой, рванулся к бармену.
- Что вы делаете со мной? - простонал он. - Вы знаете, в чем меня обвиняют? В убийстве!
Берджесс быстро закрыл ему рот ладонью.
- Заткнись, Хендерсон! - коротко приказал он.
Его повели обратно. Он продолжал вырываться, чтобы вернуться в бар.
- Вы действительно вытащили тринадцатый номер, - вполголоса проворчал один из полицейских, когда они, плотно зажав Хендерсона с обеих сторон, как в тиски, оказались на улице.
- Даже если мы обнаружим, что она была с вами вчера вечером где–то еще, это будет слишком поздно для вас, - предупредил его Берджесс, когда они ждали водителя такси, которого должны были найти и привезти. - Нас интересует время до шести семнадцати. Но интересно, объявится ли она вообще, и если да, то насколько позже. Поэтому мы повторим все ваши передвижения за тот вечер, с начала до конца, шаг за шагом.
- Она появится, должна появиться! - настаивал Хендерсон. - Хоть кто–нибудь должен ее вспомнить, в том или другом месте, где мы были. А потом, когда вы таким образом до нее доберетесь, она сама сможет рассказать вам, где и когда мы встретились.
Сотрудник, которого Берджесс отправил с заданием, вернулся и доложил:
- Компания "Санрайз" держит две машины около "Ансельмо". Я привез обоих водителей. Их зовут Бад Хаки и Эл Элп.
- Элп, - сказал Хендерсон. - Я пытался вспомнить это забавное имя. Я говорил вам, мы оба посмеялись над ним.
- Пошлите сюда Элпа. А второму скажите, что он свободен.
В жизни Элп выглядел так же смешно, как на водительском удостоверении, даже еще смешнее, так как в жизни он был исполнен в цвете.
Берджесс спросил:
- Вы вчера ездили от вашей стоянки до ресторана "Мезон Бланш"?
- "Масон Бланч", "Масон Бланч". - Поначалу он слегка колебался. - Я сажаю и высаживаю за ночь столько народу… - Затем ему на помощь пришел его собственный метод оживления памяти. - "Масон Бланч", в хорошую погоду примерно шестьдесят пять центов, - пробормотал он про себя, потом сказал уже нормальным голосом: - Ну да, конечно! Вчера вечером у меня была поездка на шестьдесят пять центов, между двумя пустышками по тридцать центов.
- Посмотрите внимательно. Есть здесь кто–нибудь, кого вы туда возили?
Его глаза скользнули по лицу Хендерсона. Затем он отвернулся:
- Этот, что ли?
- Мы спрашиваем вас, а не вы нас.
Вопросительное выражение исчезло с лица.
- Это он.
- Он был один или с кем–нибудь еще?
Таксист с минуту молчал. Затем он медленно покачал головой:
- Нет, не помню я, чтобы с ним был кто–то еще. Кажется, он был один.
Хендерсон пошатнулся, словно неожиданно подвернул ногу:
- Но вы должны были видеть ее! Она села первая и вышла первая, как полагается женщине.
- Тс–с, тише, - сказал Берджесс.
- Женщина? - удрученно переспросил водитель. - Я помню вас. Я прекрасно помню вас, потому что я поцарапал крыло, когда подъезжал к вам.
- Да–да, - нетерпеливо согласился Хендерсон, - может быть, поэтому вы и не видели, как она садилась, вы же смотрели в другую сторону. Но когда мы приехали, вы наверняка…
- Когда мы приехали, - упрямо сказал водитель, - я не смотрел в другую сторону, ни один таксист не будет отворачиваться, когда с ним расплачиваются. И я не видел, чтобы она выходила из машины. Что вы на это скажете?
- Мы не выключали свет всю дорогу, - умолял Хендерсон, - как же вы не видели ее, если она сидела прямо за вами? Вы должны были видеть ее отражение в боковом зеркальце или даже в переднем стекле…
- Теперь я абсолютно уверен, - сказал водитель. - Я больше не сомневаюсь. Я работаю в такси восемь лет. Если в салоне горел свет, значит, вы были один. И ни разу не было, чтобы кто–то ехал с дамой и при этом не выключил свет. Если в машине горит свет, я готов поспорить, что парень сзади один.
Хендерсон едва мог говорить. Ему казалось, что он вот–вот задохнется.
- Но как же вы помните мое лицо и не помните ее?
Берджесс вмешался, прежде чем водитель успел ответить:
- Вы сами не помните ее лица. Вы провели с ней целых шесть часов, как вы утверждаете. А он двадцать минут сидел к ней спиной. - Он закончил разговор. - Хорошо, Элп. Значит, таковы ваши показания.
- Таковы мои показания. Когда вчера вечером я отвозил этого человека, с ним никого не было.
Они застали "Мезон Бланш" в неприбранном виде. Скатерти со столов были сняты, последние припозднившиеся посетители уже ушли. Персонал ужинал на кухне, судя по стуку посуды и звяканью серебра, доносившимся оттуда.
Они присели за один из пустых столов, придвинув стулья. Со стороны они походили на призраков, собравшихся на свой пир и не нуждающихся ни в еде, ни в посуде.
Метрдотель так привык кланяться посетителям, что поклонился и сейчас, хотя его рабочий день уже закончился. Поклон получился не такой, какой следует, так как он уже снял воротничок и галстук и что–то жевал.
Берджесс спросил:
- Вы видели раньше этого человека?
Черные точечки глаз уставились на Хендерсона. Ответ был резким, как щелчок пальцев:
- Да, конечно.
- Когда вы видели его в последний раз?
- Вчера вечером.
- Где он сидел?
Он безошибочно указал на столик в нише:
- Вон там.
- Хорошо, - сказал Берджесс, - дальше.
- Что "дальше"?
- Кто был с ним?
- Никого с ним не было.
Хендерсон ощутил, как на лбу выступил пот.
- Вы же видели, как она вошла через минуту–другую после меня и присоединилась ко мне. Вы видели, что она весь обед сидела рядом со мной. Вы не могли не видеть. Один раз вы даже подошли к нам, поклонились и спросили: "Все в порядке, мсье?"
- Да. Это входит в мои обязанности. Я подхожу к каждому столику по крайней мере один раз за вечер. Я очень хорошо помню, как подходил к вам, потому что вы выглядели, как бы это сказать, не очень довольным. И я очень четко помню два свободных стула по обе стороны от вас. Кажется, я даже поправил один. Вы сами повторили мои слова. А раз я сказал "мсье", а именно так я и сказал, это, несомненно, значит, что с вами никого не было. Когда за столом леди и джентльмен, к ним обращаются "мсье–и–мадам". Это правило. - Черные точки его зрачков напоминали крупную дробь, намертво застрявшую на его лице. Он повернулся к Берджессу: - Если вы еще сомневаетесь, я могу показать список предварительных заказов за прошлый вечер. Вы сможете убедиться сами.
Берджесс сказал, преувеличенно растягивая слова, что у него означало одобрение:
- Думаю, нам это не помешает.
Метрдотель пересек зал, открыл ящик буфета и принес книгу записей. Он не выходил из комнаты, ни на секунду не исчезал из поля зрения. Он вручил книгу так, как взял ее, - не открывая. Они сами открыли ее. Он сказал только:
- Дата стоит сверху.
Все, кроме него самого, склонились над книгой. Он безучастно стоял в стороне. Записи велись простым карандашом, но этого было достаточно. Страница была озаглавлена: "20.5. Вторн.". Она была перечеркнута из угла в угол большим крестом, и это показывало, что она закончена. Но разбирать записи это не мешало.
На странице в столбик было записано девять или десять имен. Они шли в таком порядке:
стол 18 - Роджер Эшли, 4 чел. (вычеркнуто)
стол 5 - миссис Рэйберн, 6 чел. (вычеркнуто)
стол 24 - Скотт Хендерсон, 2 чел. (вычеркнуто).
Около третьего имени в скобках стояло "(1)".
Метрдотель пояснил:
- Это говорит само за себя. Если строчка зачеркнута, значит, заказ выполнен полностью, пришли все. Если не зачеркнута, значит, никто так и не пришел. А если строка не зачеркнута, но рядом стоит цифра, это значит, что пришли не все, другие еще должны подойти. Эти пометки в скобках я делаю только для себя, чтобы знать, куда идет тот или иной посетитель, и не задавать лишних вопросов. Не важно, если кто–то придет только к десерту, как только появляется последний, я сразу вычеркиваю эту строку. То, что вы видите здесь, означает, что мсье заказал столик на двоих и пришел сам, а его дама так и не появилась.
Берджесс провел чувствительными кончиками пальцев по этой части страницы, нащупывая подчистки.
- Текстура не тронута, - сказал он.
Хендерсон со стуком поставил локти на стол и уронил голову на руки.
Метрдотель взмахнул руками:
- Я доверяю этой книге. Эта книга говорит мне, что мистер Хендерсон вчера был здесь один.
- В таком случае нам она говорит то же самое. Запишите его имя, адрес и все такое на случай, если понадобятся дополнительные показания. Хорошо, давайте следующего. Митри Малофф, официант, обслуживающий этот столик.
Перед глазами Хендерсона мелькали действующие лица, и только. Этот сон, эта странная шутка, или что это было на самом деле, продолжалось.
Это уже превращалось в комедию. Если не для него, то, во всяком случае, для остальных. Вновь вошедший бросил взгляд на детектива, который что–то записывал. Он скрестил большой и указательный пальцы, как в старой рекламе тоника для волос.
- Нет, нет, прошу прощения, шельтмены. Мое имя пишется с "Д", только "Д" не мое.
- Тогда какой в этом "Д" смысл? - спросил один из них у своего соседа.
- Меня не волнует, как именно оно пишется, - сказал Берджесс. - Вот что я хочу знать: вы обслуживаете столик номер двадцать четыре?
- Все столики в этом зале, от десятого и до двадцать восьмого, мои.
- Вы вчера обслуживали этого человека за двадцать четвертым столиком?
Он будто бы вел светскую беседу.
- Ну да, конечно! - просиял он. - Добрый вечер! Как вы поживаете? Вы скоро прийти к нам опять, я надеюсь!
Очевидно, он не догадывался, что перед ним полицейские.
- Не придет, - жестко сказал Берджесс. Он хлопнул ладонью по столу, чтобы прервать поток любезностей. - Сколько человек сидело за столом, когда вы его обслуживали?
Официант казался озадаченным, как человек, который хочет сделать как лучше, но не может взять в толк, чего от него хотят.
- Он, - сказал он. - Он, и не один польше.
- И никакой леди?
- Никакой леди. Какой леди? - И он добавил с невинным видом: - А что? Он потерять какую–то леди?
Послышался стон. Хендерсон приоткрыл рот и судорожно вздохнул, словно ему причинили невыносимую боль.
- Именно.
- Вот–вот, именно что потерял, - подхватил один из них.
Официант понял, что попал в точку, застенчиво поморгал, но так, очевидно, и не понял, чем так угодил им.
Хендерсон заговорил каким–то жалким, потерянным голосом:
- Вы отодвинули для нее стул. Вы открыли меню и положили перед ней. - Он постучал пальцами по своему лбу. - Я видел, как вы это делали. Но нет - выходит, вы ее не видели.
Официант принялся уговаривать его с восточноевропейским дружелюбием и бурной жестикуляцией, без малейшей враждебности.
- Я отодвигаю стул, да, когда для этого стула есть леди. Но если леди нет, зачем я буду двигать стул? Вы думаете, я буду двигать стул, чтобы на нем сидел воздух? Если нет лица, вы думаете, я открою меню и положу перед ним?
Берджесс сказал:
- Вы разговариваете с нами, а не с ним. Он арестован.
Не умолкая ни на секунду, официант продолжал, только повернув голову в другую сторону:
- Он оставил чаевые за полтора человека. Разве с ним могла быть леди? Вы думать, что я буду с ним любезен сегодня, если вчера он был здесь вдвоем и оставил чаевых только за одного с половиной? - Его славянские глаза горели. Он вспыхнул при одной мысли об этом. - Вы думать, я забываю в спешке? Я все помню две недели. Ха! Вы думать, я стану его приглашать заходить почаще? Ха! - Он воинственно фыркнул.
- Сколько это - за одного с половиной? - спросил Берджесс с шутливым любопытством.
- За одного - тридцать центов. За двоих - шестьдесят центов. Он давать мне сорок пять центов, это чаевые за полтора человека.
- А вам не могли дать сорок пять центов за двоих?
- Никогда! - возмущенно выдохнул он. - Если мне так дают, я делаю так. - Он взял со стола воображаемый поднос, едва касаясь его пальцами, словно какой–то заразы. Он зловеще уставился на воображаемого клиента, выбрав Хендерсона. Он смотрел на него долго, пока тот не вздрогнул. Потом его пухлая нижняя губа оттопырилась, он попытался изобразить кривую насмешливую ухмылку. - Я говорю: "Спасибо, сор. Очень, очень большое спасибо. Вы уверены, что это вам по карману?" И если с ним дама, он чувствовать себя стыдно и давать больше.
- Еще бы, - согласился Берджесс. Он повернулся к Хендерсону: - Сколько, вы говорите, вы оставили?
Ответ Хендерсона был еле слышен:
- Как он сказал. Сорок пять центов.
- Вот еще что, - сказал Берджесс. - Чтобы довести дело до конца. Я бы хотел видеть счет за этот обед. Вы их храните?
- Счета у управляющего. Спросите у него.
Лицо официанта было исполнено достоинства, словно он был твердо уверен, что правда восторжествует.
Хендерсон неожиданно выпрямился, его безразличие куда–то исчезло.
Управляющий сам принес счета. Они были собраны в пачки и хранились в маленьких закрытых папках, по одной на каждый день, видимо чтобы упростить ежемесячный баланс. Они без труда нашли нужный счет. Он гласил: "Стол 24. Официант 3. Табльдот - 2,25". Внизу стоял бледно–красный овальный штамп: "Оплачено - 20 мая".
В папке за этот день лежали еще два счета, с двадцать четвертого стола. Один - "1 чай - 0,75", это днем, до обеда, и другой счет за обед на четверых, эти люди пришли поздно вечером, перед самым закрытием.