Уважаемые члены жюри, леди и джентльмены, думаю, мне больше нечего сказать вам. Это простой случай. Вывод может быть только один, никаких сомнений быть не может.
Обвинитель торжественно провозгласил:
- Государство обвиняет человека, который находится перед вами, Скотта Хендерсона, в убийстве своей жены.
Государство требует его жизни взамен.
Обвинение закончено.
Глава 6
Девяносто дней до казни
- Обвиняемый, встаньте и повернитесь лицом к жюри.
- Председатель жюри, встаньте.
- Леди и джентльмены - члены жюри, вы вынесли вердикт?
- Да, ваша честь.
- Виновен ли обвиняемый в преступлении, за которое он привлечен к суду?
- Виновен, ваша честь.
Сдавленный голос со стороны скамьи подсудимых:
- О Боже мой - нет!
Глава 7
Восемьдесят семь дней до казни
- Подсудимый, хотите ли вы что–нибудь сказать, прежде чем вам зачитают приговор суда?
- Что можно сказать, когда вам говорят, что вы совершили преступление, а вы, и только вы знаете, что не совершали его? Кто здесь захочет вас услышать, кто здесь поверит вам?
Вы вот–вот скажете мне, что я должен умереть, и, если вы так скажете, значит, я умру. Я боюсь смерти не больше, чем любой другой. Но я боюсь смерти так же, как и любой другой. Умирать всегда нелегко, но еще тяжелее умирать по ошибке. Я умру не потому, что я что–либо сделал, а по ошибке. И это тяжелее всего. Когда мой час наступит, я постараюсь достойно встретить смерть. Это все, что мне остается.
Но сейчас я говорю вам, вам всем, тем, кто не хочет слушать и не верит мне: я этого не делал. Все решения всех жюри, вместе взятых, все судьи во всех судах, все на свете казни на всех электрических стульях не могут сделать белое черным.
Я готов выслушать приговор, ваша честь. Совершенно готов.
Голос со скамьи, с некоторым сочувствием:
- Я очень сожалею, мистер Хендерсон. Вряд ли мне прежде доводилось слышать столь убедительную, исполненную достоинства, мужественную речь из уст человека, ожидающего приговора. Но вердикт присяжных в данном случае не оставляет мне выбора. - Тот же голос, несколько громче: - Скотт Хендерсон, вы предстали перед судом и были признаны виновным в убийстве первой степени. Настоящим я приговариваю вас к смертной казни на электрическом стуле. Приговор будет приведен в исполнение в течение недели начиная с двадцатого октября охраной тюрьмы. Да смилуется над вами Бог.
Глава 8
Двадцать один день до казни
Низкий голос в коридоре, куда выходят камеры приговоренных к смертной казни:
- Здесь он, вот сюда. - И немного громче, перекрывая звон ключей: - К вам посетитель, Хендерсон.
Хендерсон не ответил и не пошевелился. Дверь открылась и снова закрылась. Длинная, неловкая пауза, пока они смотрели друг на друга.
- Полагаю, вы не помните меня.
- Люди обычно помнят тех, кто их убивает.
- Я не убиваю людей, Хендерсон. Я передаю людей, совершивших преступление, в руки тех, в чьи обязанности входит их судить.
- A потом вы заходите убедиться, что они не ускользнули, получить удовлетворение от того, что они все еще куда вы их отправили, отсчитывают день за днем, минуту за минутой. Вы, должно быть, волновались из–за меня. Что же, посмотрите. Я здесь. Жив и здоров. Можете быть счастливы.
- Ваши слова полны горечи, Хендерсон.
- Не очень–то сладко умирать в тридцать два года.
Берджесс не ответил. Никто не смог бы ответить. Он несколько раз мигнул, показывая, что понял. Он подошел к узкому окошку и выглянул наружу.
- Не ахти какой обзор, - сказал Хендерсон, не поворачивая головы.
Берджесс быстро отвернулся и отошел, словно окно вдруг захлопнулось перед ним. Он вытащил что–то из кармана и остановился перед койкой, на которой, скрючившись, сидел Хендерсон.
- Хотите сигарету?
Хендерсон насмешливо посмотрел на него:
- Что такое стряслось?
- Не надо так, - хрипло возразил детектив, продолжая протягивать пачку.
Наконец Хендерсон нехотя взял одну сигарету - не столько потому, что ему действительно хотелось курить, сколько для того, чтобы отодвинуться подальше. Взгляд его казался ожесточенным. Он демонстративно вытер белый цилиндрик о рукав, прежде чем сунуть его в рот.
Берджесс дал ему прикурить. Даже на этот жест Хендерсон ответил презрительным взглядом, глядя ему в лицо поверх язычка пламени:
- Что это значит, уже наступил день казни?
- Я понимаю, что вы сейчас чувствуете… - мягко начал Берджесс.
Хендерсон рывком приподнялся на койке.
- Вы понимаете, что я чувствую! - гневно воскликнул он. Он указал пальцем на ботинки детектива, осыпав их пеплом. - Ваши ноги могут идти куда хотят! - Он ткнул пальцем в свои ботинки. - А мои - нет! - Его рот искривился. - Уходите отсюда. Уходите. Идите, откуда пришли, и убейте еще кого–нибудь. Поймаете кого–нибудь свеженького. Я уже подержанный товар, отработанный материал.
Он снова откинулся назад, выпустив струйку дыма вдоль стены. Дым быстро добрался до спинки койки и вернулся к нему.
Они больше не смотрели друг на друга. Берджесс стоял молча, но не уходил. Наконец он произнес:
- Насколько мне известно, вашу апелляцию отклонили.
- Да, мою апелляцию отклонили. Теперь нет никаких препятствий, ничто больше не помешает, никто не погасит ритуальный костер. Теперь я качусь вниз на полной скорости, никто больше не остановит падения. Теперь людоеды не останутся голодными. Теперь они сделают все быстро, ловко и аккуратно. Отличная работа. - Он повернулся к своему собеседнику: - Почему у вас такой скорбный вид? Жалеете, что нельзя продлить агонию? Жалеете, что я не могу умереть дважды?
Берджесс поморщился, словно ему попалась скверная сигарета. Он наступил на окурок.
- Это удар ниже пояса, Хендерсон. Я ведь даже еще не показал вам кулак.
Какое–то время Хендерсон пристально смотрел на него, как будто только что заметил в его поведении нечто такое, чего до сих пор не мог разглядеть за красным туманом гнева, застлавшим все его чувства.
- Что вы хотите сказать? - спросил он. - И что, вообще, привело вас сюда теперь, через несколько месяцев?
Берджесс потер затылок.
- Даже не знаю, как это объяснить. Странная вещь для сыщика, - признал он. - Конечно, моя работа закончилась, когда Большое жюри предъявило вам обвинение и вы предстали перед судом. Мне трудно говорить об этом, - беспомощно закончил он.
- Почему? Что тут трудного? Я всего лишь узник, приговоренный к смерти.
- Именно поэтому. Я пришел, чтобы… Я хочу сказать… - Он помолчал, а потом выпалил: - Я верю, что вы не виновны. Вот так, как бы там оно ни было. Я не верю, что вы это сделали, Хендерсон.
Молчание.
- Ну скажите же что–нибудь. Что вы так сидите и смотрите на меня!
- Я не знаю, что надо говорить, когда парень выкапывает тело, которое сам же помогал хоронить, и говорит: "Извини, старик, я ошибся". Вы лучше сами скажите за меня.
- Вы, наверное, правы. Действительно, что тут скажешь. И все же я утверждаю, что свою часть работы я выполнил хорошо. Не пропустил ни одного доказательства. Я скажу вам больше. Я бы проделал все это по второму разу, на следующий же день, если бы в этом возникла необходимость. Мои собственные чувства в расчет не принимаются, мое дело - работать с конкретными фактами.
- А что послужило причиной такого полного поворота? - спросил Хендерсон с некоторой долей иронии.
- Это трудно объяснить, трудно выразить словами, как и все остальное. Это был долгий процесс, я постепенно проникался этой мыслью в течение нескольких месяцев. Так же медленно, как вода просачивается сквозь фильтр. Я думаю, все началось в суде. Это был как бы обратный процесс. Все факты были представлены так, что они неумолимо свидетельствовали против вас. Но когда, уже позже, я мысленно вернулся к ним, то увидел все совсем в ином свете.
Я не знаю, поймете ли вы меня правильно. Фальшивые алиби всегда так тщательно продуманы, они такие гладкие, полны таких правдоподобных деталей. Ваше выглядело таким жалким, беспомощным. Вы не могли ровным счетом ничего вспомнить об этой женщине. Десятилетний ребенок справился бы с описанием лучше вас. И когда я сидел в задней комнате суда и слушал, до меня постепенно стало доходить: да ведь он говорит чистую правду! Любая ложь, какая бы то ни было, выглядела бы более полнокровной. Только человек, который ни в чем не виноват, может так последовательно лишать себя всех шансов, как это делали вы. Виновные ведут себя умнее. На карту была поставлена ваша жизнь, а вы смогли привести в свою защиту лишь два существительных и одно прилагательное. "Женщина", "шляпа", "оранжевая". И я сказал себе: "Как все это похоже на правду". Парень вне себя от ярости после домашнего скандала. В первом попавшемся баре он заговаривает с женщиной, которая его совершенно не интересует. Ко всему прочему на него обрушивается известие о том, что в его доме совершено убийство и ему предъявляют обвинение.
Он сделал выразительный жест.
- Что более вероятно - что он вспомнит незнакомку во всех подробностях или что даже то слабое впечатление, которое оставалось от нее, окончательно сотрется из памяти, оставив лишь пустое место?
Эта мысль долго не давала мне покоя. Я постоянно возвращался к ней, с каждым разом все больше убеждаясь в своей правоте. Однажды я уже собрался было прийти сюда, но решил вторично все обдумать. Потом я раз или два поговорил с мисс Ричмен…
Хендерсон вытянул шею:
- Я начинаю понимать, в чем дело.
Детектив тотчас резко оборвал его:
- Ничего вы не понимаете! Может быть, вы думаете, что это она пришла ко мне и в конце концов как–то на меня повлияла. Все было совсем не так. Я сам нашел ее и явился, чтобы поговорить с ней - чтобы сказать ей все то, что я сегодня сказал вам. С тех пор, не буду скрывать, она приходила ко мне несколько раз, но не в управление, а домой, и мы еще несколько раз обсуждали ваше дело. Но это ничего не значит. Ни мисс Ричмен, ни кто–либо другой не могут убедить меня в том, во что я сам не верю. Если я в чем–то меняю свое мнение, то только тогда, когда сам прихожу к определенному заключению, а не когда меня побуждают. Если я пришел сюда, то по своей собственной инициативе. Я пришел не потому, что она меня попросила. Она даже не знала, что я собираюсь сюда. Я и сам не знал, пока не пришел.
Он принялся расхаживать взад и вперед.
- Ну что же, я облегчил душу. Я не отказываюсь от собственных слов. Я сделал свою работу так, как должен был сделать при сложившихся обстоятельствах. Нельзя требовать от человека большего.
Хендерсон не отвечал. Он сидел, задумчиво разглядывая пол, и молча размышлял. Он выглядел значительно менее ожесточенным, чем в начале. Тень, отбрасываемая Берджессом, металась туда–сюда мимо него. Он не обращал на это никакого внимания.
Наконец тень перестала двигаться, и он услышал звяканье мелочи во внутреннем кармане.
Задумчиво поигрывая монетами, Берджесс произнес:
- Вам нужно найти кого–нибудь, кто бы мог помочь вам. Кто мог бы полностью посвятить себя вашим делам. - Он снова побренчал деньгами. - Я не могу, у меня есть работа. О, я знаю, что во всяких там фильмах существуют славные детективы, которые готовы бросить все и действовать в одиночку. У меня жена и дети. Я дорожу своей работой. В конце концов, мы с вами чужие люди.
Хендерсон не повернул головы.
- Я и не просил вас, - тихо пробормотал он.
Берджесс наконец перестал бренчать и приблизился к нему.
- Найдите кого–нибудь, кто был бы близок вам, кто много значит для вас, - он сжал кулак и поднял его, словно давая клятву, - и я помогу ему всем, чем могу.
В первый раз за все время Хендерсон поднял взгляд, затем вновь опустил его. Он произнес всего лишь одно слово, без всякого воодушевления:
- Кто?
- Кто–нибудь, кто возьмется за это со страстью, с верой, с пылом. Кто сделает это не ради денег и не ради карьеры. Кто сделает это ради вас, потому что вы Скотт Хендерсон, и только поэтому. Потому что вы его друг, потому что он любит вас, потому что он скорее умрет сам, чем допустит, чтобы умерли вы. Кто не признает поражения, даже если оно неминуемо. Кто не согласится, что слишком поздно, даже если будет слишком поздно. Вот какой человек вам нужен - ни больше ни меньше. Только такой человек сможет помочь вам. - Произнося эти слова, он положил руку на плечо Хендерсона, словно совершая обряд посвящения. - Я знаю, ваша девушка обладает всеми необходимыми качествами. Но она всего лишь девушка. У нее есть чувство, но нет опыта. Она сделает все, что можно, но этого недостаточно.
Мрачное выражение лица Хендерсона немного смягчилось, в первый раз с начала разговора. Он взглянул на детектива с признательностью, которая, конечно, относилась к девушке.
- Я так и думал, - пробормотал он.
- Здесь нужен мужчина. Кто–нибудь, кто хорошо разбирается в жизни. И кто относится к вам так же, как ваша девушка. У вас наверняка есть такой друг. У каждого в жизни найдется хоть один друг.
- Да, когда жизнь только начинается. И у меня были такие друзья, я думаю, как и у каждого. Но по мере того, как вы становитесь старше, друзья понемногу теряются. Особенно когда вы женитесь.
- Они не перестают быть вашими друзьями в том смысле, какой я имею в виду, - настаивал Берджесс. - И не важно, продолжаете вы поддерживать отношения или нет. Тот, кто был вашим другом, останется им навсегда.
- Есть один парень, с которым мы когда–то были как братья, - признался Хендерсон, - но это было давно…
- Для дружбы нет срока давности.
- И кроме того, сейчас его здесь нет. Когда мы виделись с ним в последний раз, он сказал мне, что на следующий день уезжает в Южную Америку. Он подписал контракт на пять лет с какой–то нефтяной компанией. - Хендерсон посмотрел на детектива, наклонив голову. - Несмотря на свою профессию, вы, пожалуй, сохранили кое–какие иллюзии, а? Ведь мне придется попросить его кое о чем, не так ли? Трудно надеяться на то, что человек вернется, проделав три тысячи миль и поставив под угрозу свое ближайшее будущее, чтобы прийти на помощь другу по первой же просьбе. Причем, заметьте, бывшему другу. Не забывайте, с годами люди становятся более толстокожими. Идеализм слезает, как шелуха. Тридцатидвухлетний мужчина для вас уже не такой близкий друг, каким был двадцатипятилетний парень, да и вы для него тоже.
Берджесс больше не возражал.
- Скажите мне лишь одну вещь. Он сделал бы это ради вас раньше?
- Раньше бы сделал.
- Если он сделал бы это когда–то, значит, сделает и сейчас. Я еще раз говорю вам: для настоящей преданности не существует срока давности. Если он не сделает этого сейчас, значит, не сделал бы и раньше.
- Но испытание слишком суровое. Вы поднимаете планку слишком высоко.
- Если для этого парня пятилетний контракт значит больше, чем жизнь друга, - возразил Берджесс, - значит, он вам вообще не друг. А если так, то он не тот человек, который вам нужен. Почему бы не дать ему шанс пройти эту проверку, а потом уже говорить, что он сделает, а что нет?
Он вытащил из кармана записную книжку, вырвал чистый лист и положил его на колено, упершись кончиком ботинка в стену.
"Телеграмма 29 22–20 сент.
Ночной тариф
Джону Ломбарду
Компания "Петролеа судамерикана"
Правление, Каракас, Венесуэла
Осужден за убийство Марселлы после твоего отъезда единственный свидетель может оправдать меня если его найдут мой адвокат исчерпал свои возможности прошу тебя приехать больше обратиться не к кому шансов больше нет приговор будет исполнен третью неделю октября апелляция отклонена надеюсь твою помощь Скотт Хендерсон".
Глава 9
Восемнадцать дней до казни
Он еще сохранил загар, приобретенный в теплых широтах. Он приехал так быстро, что не успел расстаться с ним. Люди в наши дни путешествуют так стремительно, что насморк, подхваченный на Западном побережье, сопровождает их до Восточного, а трехдневного нарыва на шее хватает от Рио–де–Жанейро до Ла–Гуардиа–Филд.
Он казался примерно одних лет с Хендерсоном, с тем Скоттом Хендерсоном, который существовал раньше, пять или шесть месяцев назад, а не с нынешним, лицо которого превратилось в застывшую маску, для которого часы, проведенные в камере, превратились в годы.
На нем была еще та же одежда, что и в Южной Америке. Белоснежная панама смотрелась сейчас совсем не по сезону, и серый фланелевый костюм - слишком легким, да и был таковым для американской осени. Он замечательно бы смотрелся под палящим солнцем Венесуэлы.
Ломбард был среднего роста и при этом очень подвижным, абсолютно не стесненным в движениях. Он явно принадлежал к числу тех, кто всегда бежит за уходящим трамваем, даже если тот уже отошел на целый квартал, так как им не составляет труда догнать его. Костюм был новый, но не производил впечатление аккуратного. Усики не мешало бы слегка подстричь, а галстук казался давно не глаженным: концы закручивались в трубочку. В целом его легче представить себе во главе большого отряда работы или склонившимся над чертежной доской, чем танцующим с дамами где–нибудь на балу. Во всем его облике была какая–то основательность, если вообще можно доверять внешнему облику. Он был, как часто говорится в наши дни всеобщей классификации, настоящим мужчиной.
- Как он держится? - понизив голос, спросил Ломбард охранника, который вел его по коридору.
- Ничего. - Подразумевалось: "А чего вы ожидали?"
- Ничего, да? - Ломбард покачал головой и пробормотал: - Бедняга.
Охранник подошел к двери и уже отпирал ее.
Ломбард на секунду задержался, откашлялся, как бы желая смягчить свой голос, затем взглянул на уголок решетки. Ему все же удалось выдавить улыбку, он вошел в камеру и протянул руку так, словно они случайно встретились в холле отеля "Савой–Плаза".
- Рад тебя видеть, Хенди, старина, - медленно проговорил он. - Что ты тут делаешь, решил подшутить над нами?
От ожесточенности, с которой Хендерсон встретил детектива, не осталось и следа. Сразу было видно, что пришел его старый друг. Его нахмуренное лицо прояснилось. Он ответил дружеским тоном:
- Я теперь здесь живу. Как тебе нравится?
Они стояли не разнимая рук, словно это было выше их сил. Они продолжали так стоять, когда охранник уже запер дверь и ушел.
Этим рукопожатием они успели многое сказать, хотя и не вслух, но безошибочно понимая друг друга.
Хендерсон говорил с теплой признательностью:
- Ты пришел. Ты появился. Значит, все, что говорят о настоящей дружбе, - не полная ерунда.
И Ломбард отвечал ему горячим, ободряющим взглядом.
- Я с тобой. И будь я проклят, если им удастся это сделать.
Потом, в течение первых минут, они избегали говорить о главном. Они говорили обо всем, кроме того, о чем им хотелось. Ими овладела какая–то неловкость, неуверенность, как это часто бывает, когда одна–единственная тема оказывается слишком животрепещущей и прикосновение к ней болезненно, как к незатянувшейся, кровоточащей ране.
Поэтому Ломбард сказал:
- Знаешь, я весь пропитался пылью, пока добрался туда.
И Хендерсон подхватил:
- Ты хорошо выглядишь, Джек. Ты правильно сделал, что отправился туда.