- Я не знаю, почему она встала. Я не читал ее мысли.
- Ты и в своих не больно–то разбирался, насколько я понимаю. Ладно, мы вернемся к этому потом. Раз уж ты вспомнил следствие, причину мы как–нибудь выясним.
Он, тяжело ступая, прошелся по камере, давая им обоим возможность передохнуть.
- Когда она так стояла, ты, наконец, посмотрел на нее?
- Смотреть - это физиологическое действие, выполняемое зрачками глаз, видеть - это умственная работа, которую производят клетки мозга. В тот вечер я много раз смотрел на нее, но ни разу не видел.
- Это пытка, - сказал Ломбард, поморщившись и сведя брови к переносице. - Кажется, я так и не смогу вытянуть ничего из тебя. Надо найти кого–нибудь еще, кто мог бы помочь, кого–нибудь, кто видел вас вместе в тот вечер. Не может быть, чтобы два человека вместе провели в городе шесть часов и никто их не видел.
Хендерсон криво усмехнулся:
- Я тоже так думал. Но оказалось, что я был не прав. Должно быть, в тот вечер в городе бушевала эпидемия астигматизма. Иногда я уже сам начинал сомневаться, была ли со мной на самом деле эта особа, или она - лишь галлюцинация, плод моего воспаленного воображения.
- Ты это брось, слышишь! - коротко приказал Ломбард.
- Свидание закончено, - раздался голос снаружи.
Хендерсон встал, поднял с пола обгоревшую спичку и подошел с ней к стене, на которой углем было нацарапано несколько рядов косых параллельных черточек. Палочки в верхних рядах были перечеркнуты и превратились в букву "X", снизу оставалось лишь несколько незачеркнутых вертикальных штрихов. Он добавил к одному из них косую черту, превратив и его в "X".
- И это прекрати! - добавил Ломбард.
Он поплевал на ладонь и, быстро подойдя к стене, яростно провел по ней рукой, и палочки, перечеркнутые и неперечеркнутые, исчезли.
- Хорошо, продолжаем, - сказал он, доставая карандаш и бумагу.
- Теперь я постою для разнообразия, - сказал Хендерсон. - На этой койке может сидеть кто–то один, двоим уже не хватит места.
- Ты понял, чего я хочу? Свежий материал, который еще не отработан. Свидетели второго плана, люди, которые не получили повестку в суд, которых проглядели и фараоны, и твой адвокат Грегори.
- Ты хочешь совсем немногого. Тебе тоже нужны привидения, только вторичные. Второстепенные привидения, которые помогут нам поймать главное привидение. Лучше уж давай пригласим медиума.
- Мне не важно, пусть они всего лишь задели тебя локтем или шли по одной стороне улицы, когда вы вдвоем шли по другой. Главное, я хочу быть первым, кто до них доберется, если это возможно. Я не хочу довольствоваться чьими–то объедками. Мы должны найти место, куда можно вбить клин, чтобы расколоть все это дело. Не важно, пусть это будут лишь слабые тени. Составим список. Ну, давай все по новой. Бар.
- Неизбежный бар, - вдохнул Хендерсон.
- Бармена уже обработали. Был там кто–нибудь еще, кроме вас двоих?
- Нет.
- Подумай. Не делай над собой усилий. Ты не сможешь вспомнить, если будешь пытаться. Это только мешает.
Прошло четыре или пять минут.
- Подожди. Девушка в кабинке повернула голову, чтобы посмотреть ей вслед. Я заметил, когда мы выходили. Подойдет?
Карандаш Ломбарда забегал по бумаге.
- Давай, давай: это как раз то, чего я хочу. Можешь что–нибудь сказать об этой девушке?
- Нет. Еще меньше, чем о той женщине, которая была со мной.
- Ладно, дальше.
- Таксист. Его уже использовали. Он изрядно повеселил всех в суде.
- Затем ресторан. В этом "Мезон Бланш" была гардеробщица?
- У нее, одной из немногих, была уважительная причина не запомнить мою спутницу. Я был один, когда заходил в ее владения. Призрак оставил меня и отправился в дамскую комнату.
Карандаш Ломбарда снова задвигался.
- Там тоже, наверное, был кто–то из служащих. Правда, если ее не заметили с тобой, еще меньше вероятность, что ее заметили без тебя. Ну а как насчет ресторана? Там никто не повернул головы?
- Она вошла отдельно.
- Значит, переходим к театру.
- Там был швейцар с такими смешными моржовыми усами, я это хорошо помню. Он просто пожирал глазами ее шляпу.
- Хорошо. Берем. - Он записал что–то. - Как насчет билетера?
- Мы опоздали. Он проводил нас на место с карманным фонариком.
- Плохо. А те, кто был на сцене?
- Ты имеешь в виду артистов? Боюсь, что представление было слишком стремительным.
- Когда она встала, как ты говоришь, ее могли заметить. Полиция допрашивала кого–нибудь из них?
- Нет.
- Не мешает проверить. Мы не должны пропустить ничего, понимаешь, ничего! Если бы в тот вечер неподалеку от вас оказался даже слепой, я бы хотел… Что стряслось?
- Эй, - резко сказал Хендерсон.
- Что такое?
- Ты мне кое–что напомнил. Слепой действительно был. Слепой попрошайка пристал к нам, когда мы уходили. - Тут он заметил, как Ломбард быстро записывает что–то своим карандашом. - Ты шутишь, - запротестовал он с недоверием.
- Думаешь? - спокойно спросил Ломбард. - Подожди, сам увидишь. - Он снова держал карандаш наготове.
- Теперь все, больше ничего нет.
Ломбард убрал список в карман и встал.
- Я пробью брешь в этой цепочке! - решительно пообещал он.
Он подошел и постучал по решетке, чтобы его выпустили.
- И нечего пялиться на стену, - добавил он, перехватив взгляд Хендерсона, невольно упавший на то место, где он раньше вел свои подсчеты. - Они не отправят тебя туда! - Он ткнул пальцем в сторону коридора, в направлении, противоположном тому, откуда пришел.
- А они говорят, что отправят! - вполголоса с иронией произнес Хендерсон.
Колонка объявлений во всех газетах:
"Убедительно прошу связаться со мной молодую леди, которая вместе со своим спутником занимала кабинку в баре "Ансельмо" около 6.15 вечера 20 мая этого года и которая, может быть, вспомнит оранжевую шляпу, привлекшую ее внимание, когда владелица шляпы проходила мимо. Если леди вспомнит это, мне жизненно необходимо узнать об этом немедленно. Речь идет о счастье человека. Всем ответившим гарантирована строгая конфиденциальность. Ответы присылайте на имя Дж. Л., почтовый ящик 654 в редакции этой газеты".
Ответов не было.
Глава 11
Пятнадцать дней до казни
Ломбард
Неряшливо одетая женщина, чья растрепанная голова походила на кочан капусты, а пряди седеющих волос падали на глаза, открыла ему дверь.
- О’Баннон? Майкл О’Баннон?
Вот и все, что он успел сказать.
- Послушайте! Я уже заходила сегодня в вашу контору, и тот человек сказал, что подождет до среды. Мы не пытаемся надуть бедную нищую компанию, у которой, наверное, всего–то и есть, что какие–то жалкие пятьдесят тысяч баксов.
- Мадам, я пришел не за деньгами. Я просто хочу поговорить с Майклом О’Банноном, который этой весной работал швейцаром в "Казино".
- Да, помню, у него была такая работа, - язвительно признала она, затем слегка повернулась в сторону и немного повысила голос, словно хотела, чтобы кто–то еще услышал ее. - Некоторые теряют работу, а потом не могут оторвать задницу от кресла, чтобы поискать другую. Сидят и ждут, когда работа сама придет к ним!
Где–то в глубине дома послышался звук, напоминавший хриплое мычание дрессированного тюленя.
- К тебе пришли, Майк, - проревела она. И добавила, обращаясь к Ломбарду: - Вы лучше подойдите к нему сами, он сидит там без ботинок.
Ломбард двинулся через длинный, казавшийся бесконечным холл. Наконец он дошел до комнаты, всю середину которой занимал стол, покрытый клеенкой.
Около стола развалился человек, ради которого Ломбард пришел сюда. Он лежал между двумя деревянными стульями с прямыми спинками, растянувшись, словно подвесной мост; середина его тела, оставшаяся без опоры, прогибалась вниз. На нем не было не только ботинок, верхняя часть его гардероба фактически состояла из нижней рубашки неопределенного цвета с короткими рукавами и пары подтяжек, надетых поверх нее. Белые носки торчали кверху на противоположном стуле. Когда Ломбард вошел, он отложил в сторону розовую карточку тотализатора и прокуренную трубку.
- Чем могу помочь вам, сэр? - любезно пророкотал он.
Не дожидаясь приглашения, Ломбард положил шляпу на стол и присел.
- Один из моих друзей хочет кое–кого найти, - доверительно начал он. Ломбард подумал, что было бы неправильно спустя столько времени подавлять свидетелей, упоминая о смертном приговоре, показаниях в полиции и прочих подобных вещах: люди могут испугаться и не рассказать то, что знают, если даже и знают. - Для него это очень много значит. Все на свете. Так вот. Поэтому я и пришел сюда. Вы можете вспомнить мужчину и женщину, которые приехали в театр на такси, когда вы еще там работали, в мае? Вы, конечно, придержали перед ними дверь.
- Ну, я придерживал дверь перед каждым, кто приходил в театр, это была моя работа.
- Они немного опоздали, вероятно, в этот вечер они были последними, кого вы встретили. И главное, на женщине была ярко–оранжевая шляпа. Очень необычная шляпа, с тонким пером, которое торчало из нее прямо вверх. Эта шляпа проплыла у вас прямо перед глазами - так близко от вас прошла дама. Вы проводили ее взглядом медленно, вот так: справа налево. Знаете, вроде как что–нибудь двигается очень близко от вас, а вы не можете сообразить, что это такое.
- Будьте спокойны! - вызывающе заявила жена от двери, - если это "что–нибудь" находится на голове у хорошенькой женщины, он проводит ее глазами в любом случае, может он сообразить, что это, или нет!
Ни один из двоих не обратил на нее ни малейшего внимания.
- Он видел, как вы посмотрели на нее, - продолжал Ломбард. - Он случайно заметил и рассказал мне. - Он положил руки на колено и оперся о них. - Вы можете вспомнить? Хоть что–нибудь? Вообще, вы помните ее?
О’Баннон задумчиво покачал головой. Затем прикусил верхнюю губу. Потом он опять покачал головой и с упреком посмотрел на него:
- Приятель, да вы хоть понимаете, о чем спрашиваете? Все эти лица, каждый вечер! И почти всегда пары, леди и джентльмен.
Ломбард продолжал смотреть на него через стол, словно самой силы его взгляда было достаточно, чтобы заставить швейцара припомнить.
- Постарайтесь, О’Баннон. Подумайте. Прошу вас, постарайтесь. Для несчастного парня это значит все на свете.
Тут жена стала потихоньку придвигаться поближе, но все еще помалкивала.
О’Баннон опять покачал головой, на этот раз убежденно.
- Нет, - сказал он. - За все время, что я проработал там, из всех людей, перед которыми я открывал двери такси, я сейчас могу вспомнить только одного типа. Парня, который однажды приехал один, пьяный вдрызг. И то только потому, что он вывалился из машины головой вперед, когда я открыл дверь, и мне пришлось ловить его.
Ломбард пресек поток ненужных воспоминаний, который, как он понимал, мог изливаться бесконечно. Он встал:
- Значит, вы твердо уверены, что не помните?
- Я твердо уверен, что не помню. - О’Баннон опять потянулся за дымившейся трубкой и программкой бегов.
Жена уже подобралась к ним вплотную и некоторое время разглядывала Ломбарда, о чем–то напряженно раздумывая. На какой–то момент она даже высунула кончик языка, ведя в уме какие–то подсчеты. Потом она заговорила:
- А если он вспомнит, нам что–нибудь будет с этого?
- Ну, я думаю, что смогу кое–чем отблагодарить вас, если он скажет мне то, что нужно.
- Ты слышал, Майк? - Она налетела на мужа, словно ястреб. Она принялась трясти его за плечо обеими руками, словно замешивала тесто или пыталась выправить вывих. - Думай, Майк, думай!
Он попытался отклониться или хотя бы прикрыть рукой голову.
- Как я могу вспомнить, когда ты раскачиваешь меня, будто пустую лодку. Если в моей голове что–то и кроется, где–то там, в глубине, так ты же вытрясешь это начисто!
- Ну что же, я вижу, не получается, - вздохнул Ломбард, он разочарованно повернулся и пошел обратно по длинному холлу.
Он услышал за своей спиной раздраженные причитания: видимо, жена возобновила атаку на многострадальное плечо мужа.
- Ты видишь - он уходит! Ох, Майк, да что с тобой такое! Все, что от тебя хотят, - это чтобы ты кое–что вспомнил, а ты не можешь сделать даже этого!
Похоже, она обрушила свое негодование на неодушевленные предметы. Послышался страдальческий, протестующий вопль:
- Моя трубка! Моя программка!
Перебранка была в самом разгаре, когда Ломбард закрывал за собой входную дверь. Затем внезапно последовало подозрительное молчание. На лице Ломбарда, когда он начал спускаться по лестнице, появилось понимающее выражение.
Как он и ожидал, через минуту в холле послышался быстрый топот, дверь распахнулась, и жена О’Баннона возбужденно закричала ему вслух в лестничный пролет:
- Мистер, подождите! Вернитесь! Он вспомнил! Он только что вспомнил!
- Вот как? - сухо сказал Ломбард. Он остановился там, где застал его голос, и посмотрел наверх, не собираясь, однако, вновь подниматься. Он вытащил бумажник и выразительно провел пальцем по краю. - Спросите у него, в черном она была или в белом?
Она громко повторила вопрос в глубину дома. Получив ответ, передала его Ломбарду с легким сомнением в голосе:
- В белом, для выхода.
Ломбард убрал бумажник, так и не открыв его.
- Пустой номер, - твердо сказал он и продолжил спускаться.
Глава 12
Четырнадцать, тринадцать, двенадцать дней до казни
Девушка
Она просидела на табурете несколько минут, прежде чем бармен ее заметил. И это было тем более странно, что в баре в это время находилось лишь несколько посетителей и появление еще одного должно было бы привлечь больше внимания. Это говорило лишь о том, как скромно она вошла и села.
Его смена только что началась, так что она, должно быть, пришла сразу же после того, как он занял свое место за стойкой, словно специально рассчитала время, чтобы явиться за ним следом. Когда он только вышел из раздевалки в свеженакрахмаленной куртке и оглядел свои владения, ее еще не было, в этом он был абсолютно уверен. Во всяком случае, обслужив клиента в другом конце бара, он повернулся и увидел ее, спокойно сидевшую там, и немедленно подошел:
- Слушаю вас, мисс?
Она посмотрела ему в глаза странным, как ему показалось, напряженным взглядом. И он тут же спохватился и подумал, что ошибся, что это лишь плод его воображения. Все посетители смотрели на него, делая заказ, для них он был просто машиной, доставляющей выпивку.
А ее взгляд все–таки был другим; это впечатление, исчезнув на минуту, вернулось вновь. Ее взгляд относился непосредственно к нему. Взгляд, который существовал сам по себе; она смотрела на него не потому, что делала заказ, нет; она делала заказ, чтобы иметь повод так смотреть на него. Этот взгляд был направлен на него, на человека, к которому она обращалась с заказом, и предназначался именно ему, и никому другому. Взгляд говорил: "Запомни меня. Хорошенько запомни меня".
Она заказала порцию виски с водой. Когда он отвернулся, чтобы достать стакан, ее глаза неотступно следили за ним. На какой–то момент он даже слегка растерялся от того, что не может достойным образом ответить на этот странный, пристальный взгляд; но чувство исчезло так же быстро, как появилось. Он не слишком обеспокоился, все прошло быстро, как и в первый раз.
Но это было только начало.
Он принес ей заказ и сразу же отвернулся, чтобы обслужить кого–то еще.
Прошло какое–то время. Время, в течение которого он не думал о ней, совсем забыл.
Время, за которое она должна была хоть немного изменить позу: например, слегка пошевелить рукой, приподнять или подвинуть стакан, перевести взгляд на что–нибудь другое. Но нет. Она сидела неподвижно. Настолько неподвижно, что казалось, на табурете сидит вырезанный из картона силуэт девушки. Ее стакан оставался нетронутым, он стоял там, куда его поставили, куда он сам его поставил. Двигались только ее глаза. Они поворачивались за ним, куда бы он ни пошел. Они следили за ним.
В его работе наступил небольшой перерыв, и он опять наткнулся на этот взгляд, в первый раз после того, как заметил его странную неподвижность. Теперь он понял, что эти глаза наблюдают за ним уже долгое время, хотя он этого и не замечал. Это вывело его из равновесия. Он не мог понять, в чем дело. Он украдкой посмотрел в зеркало, - может, что–нибудь не в порядке с курткой или лицом. Нет, все нормально. Он выглядел как всегда, и никто, кроме нее, не смотрел на него таким долгим, упорным взглядом. Он не мог найти объяснения.
Взгляд был намеренным, никаких сомнений, ибо не отрываясь следовал за ним. Не рассеянный, мечтательный взгляд человека, погруженного в свои мысли; но взгляд, за которым угадывался определенный интерес - интерес, направленный на него.
Как только эта мысль пришла ему в голову, он уже не мог от нее отделаться, она упорно возвращалась и стала его беспокоить. Теперь он сам время от времени украдкой посматривал на девушку, всякий раз надеясь, что делает это незаметно. И каждый раз, взглянув на нее, убеждался, что она все еще наблюдает за ним, и, каждый раз не выдержав и отводя взгляд, видел, что она продолжает смотреть. Его растерянность все возрастала, мало–помалу превращаясь в чувство неловкости.
Он никогда не видел, чтобы человек сидел так неподвижно. Она ни разу не пошевелилась. Стакан стоял нетронутым, словно бармен его вообще не приносил. Она сидела как Будда в женском обличье, мрачные глаза неотрывно следили за ним.
Чувство неловкости начало перерастать в раздражение. Наконец, он подошел к ней и остановился рядом.
- Вам не нравится коктейль, мисс?
Это была попытка расшевелить ее. Она не удалась. Девушка просто срезала его. Ее ответ был лишен каких–либо эмоций:
- Сойдет.
Обстоятельства складывались в ее пользу, так как она была женщиной, а женщинам не приходится тратиться у стойки бара, как пришлось бы мужчине, если бы он захотел посидеть подольше. Более того, она ни с кем не заигрывала, не искала, кто бы оплатил ее счет, она вела себя безупречно, бармен был бессилен против нее.
Почувствовав себя побежденным, он отошел, поминутно оглядываясь, а ее глаза все так же настойчиво следовали за ним.
Теперь он постоянно ощущал дискомфорт. Он попытался было отряхнуть это чувство, передернул плечами, поправил сзади воротничок. Он знал, что девушка не перестает на него смотреть, и старался сам не смотреть в ее сторону, но от этого было только хуже.
Посетителей стало больше, заказы шли чаще, но это не раздражало его, а, напротив, приносило какое–то облегчение. Занимаясь своим делом, производя необходимые манипуляции, он отвлекался мыслями от этого терзающего взгляда. Но когда наступал такой момент, что ему было некого обслуживать, нечего протирать, нечего наливать, ему становилось совсем невмоготу. И тогда он не знал, куда девать руки, что делать с салфеткой.
Он разбил бутылку пива, пытаясь ее открыть, вставил не тот ключ в кассовый аппарат.
Наконец, выведенный из терпения, он опять подступил к ней, пытаясь выяснить, что она от него хочет.
- Что я могу сделать для вас, мисс? - сказал он с плохо скрытым негодованием.
Она ответила ровным голосом, по которому ничего нельзя было понять:
- Разве я сказала, что мне что–нибудь надо?