– Понятия не имею.
– Вы можете назвать имена… клички других участников? – спросил Маккинни.
Гвиди взглянул на Роя Кирби, потом ответил:
– Нет. Я не могу этого сделать.
– Или просто не хотите?
– Я сказал, что не могу. Двадцать лет – большой срок.
Майк не выдержал и зашептал:
– Какого черта Маккинни с ним миндальничает? Дайте мне десять минут – и он выложит все имена и номера социальных страховок. Слишком он дотошный, чтобы всего этого не знать.
– Конечно, – согласился с ним Скотти. – Но он сейчас колеблется. Думаю, Пэт вытрясет из него перед Большой коллегией что-нибудь еще.
Маккинни встал и пожал руку Джино Гвиди:
– Я свяжусь с Роем, если нам что-нибудь от вас потребуется. Договор есть договор.
– Какой еще, на хрен, договор? – удивился Майк.
Я подошла к двери, дождалась, пока Маккинни выйдет из комнаты, и спросила:
– Я что-то пропустила? О каком договоре шла речь?
– Кирби разрешил мне поговорить с Гвиди на том условии, что я не буду вызывать его в суд. Потому что эти сведения не подлежат разглашению.
– Не подлежат разглашению? Вы имеете в виду доктора Ичико? Медицинскую тайну?
– Нет, ну что вы. Я имею в виду тайну исповеди.
– Я чего-то не понимаю! – вскипел Майк. – Где здесь священник?!
– Рой Кирби работал по одному делу. Он дал мне его почитать. Это было в Вестчестерском округе. Он занимался делами во втором участке. Там он внедрял политику подхода к анонимным алкоголикам как к прихожанам. Правило конфиденциальности защищает сведения, которые передаются при общении между священником и прихожанином – даже если это общение не входит в религиозный ритуал. – Маккинни, видимо, был очень горд тем, что обогатился с помощью Кирби новыми юридическими познаниями. – Это все равно что разглашать "бесстрашные признания" перед богом и товарищу по сообществу анонимных алкоголиков.
Майк ворчал себе под нос и крестился.
– Монти не исповедовался перед священником, Пэт, – напомнила я. – Он, черт побери, разговорился еще с одним наркоманом на лавочке в парке.
– Мисс Купер не доверяет вашему пониманию закона, Рой. – Маккинни обратился к Кирби: – Может, покажете ей дело Кокса?
– Я вам кое-что тихонько скажу, Пэт. Кирби уже обдурил вас сегодня вечером, и я не хочу, чтобы он сделал это снова. Как и Монти, господин Кокс – клиент Кирби в том деле – не исповедовался в убийстве с целью получить духовное наставление.
– И что? – Маккинни ощетинился. – Я не понимаю вас, Алекс.
– Через год решение было отменено Апелляционным судом Соединенных Штатов. Полезно, Пэт, просматривать отчеты о судебных ошибках.
Маккинни краснел, кусая губы.
Я вскипела:
– Джино Гвиди сорвался у вас с крючка, и нам никогда не узнать, что ему еще известно о Монти или о ком-нибудь, кто может его опознать! Вы пошли на то, чтобы Гвиди не предстал перед Большой коллегией, хотя ему наверняка известны имена других бывших членов группы или пациентов, которым было бы невыгодно публичное выступление Ичико. Так держать, Маккинни!..
Глава 22
В полночь Майк, Мерсер и я сидели у меня в гостиной, поедая блюда китайской кухни из закусочной "Дворец Шан Ли". Я сбросила ботинки, все еще мокрые после ходьбы по снегу рядом с ущельем, свернулась на диване и с помощью палочек расправлялась с хрустящим окунем.
Майк налил по второй рюмке. Мы строили планы на завтра.
– Компьютерщики обещали ответить по жесткому диску Эмили Апшоу, – сказал Майк. – Если станет известно, какие файлы открывал Тедди Крун, я хотел бы съездить к нему и напрямик задать вопрос, как следы его ДНК оказались на мыши.
Майк обходился без палочек. Макая фаршированные блинчики в утиный соус, он прямиком отправлял их в рот.
– Я нашел профессора Ноя Торми, – сообщил он. – Того самого, который помог Эмили освободиться под залог.
– Я тоже искала его в телефонном справочнике, но не нашла.
– Поэтому я и ношу полицейский значок, детка, а ты просиживаешь штаны за столом. Видимо, с той работы он ушел. Мы нашли его через Интернет, он преподает в Бронкском общинном колледже.
– Где это? – оживилась я.
– И она еще думает, Мерсер, что от меня мало толку. Разве же это правильно? Становлюсь личным гидом Куп по районам Нью-Йорка. Второй урок географии Бронкса за день. До 1973 года у Нью-Йоркского университета был филиал в Бронксе. Он назывался "Хайтс" – "Высоты". Очень престижное место, только для мужчин, гораздо престижнее, чем филиал в Виллидж. Эти здания продали Городскому университету, когда все отделения Нью-Йоркского университета переехали на Вашингтон-сквер.
– Ты хочешь заехать к профессору Торми утром? Я с тобой.
– Хорошо. Скотти будет присутствовать на вскрытии Ичико. Будешь в офисе или заехать за тобой сюда в девять? – спросил Майк. Он очень старался, чтобы соус со свиных ребрышек не закапал мой ковер.
– Заезжай сюда. Как насчет сообщества "Ворон"?
– В справочнике Манхэттена о нем нет никакой информации. И никаких имен и названий, которые соответствовали бы телефонному номеру. Только адрес на Восточных Пятидесятых. Мы можем встретиться с Мерсером завтра после обеда и проверить его. Надеюсь, ты ничего сказала Маккинни?
– После того, как он упустил Джино Гвиди? – усмехнулась я. – Даже и не думала.
Майк протянул нам по печенью с сюрпризом. Я сняла обертку и прочитала предсказание: "Счастье придет, когда развеются тучи".
– Надеюсь, эта погодка в Манхэттене не задержится, – произнес он. – Она всегда веселеет, когда ей удается кого-нибудь закадрить. А что у тебя, Мерсер?
Пока тот читал, Майк возился со своей оберткой.
– "Сторонитесь соблазна. Самые вкусные блюда – на вашей кухне", – улыбнулся он и поднялся, чтобы отнести тарелку в раковину. – Боюсь, когда я доберусь домой, кухня будет на замке.
Майк бросил бумажку в пустую тарелку:
– "Плохие новости летят быстрее молнии".
– Я думала, что приплачиваю Патрику за хорошие новости, – сказала я. Патрик был наш любимый метрдотель из "Шан Ли". – А эти мрачнее, чем прогноз погоды на неделю. Я все сама уберу. Давайте, ребята, по домам.
Будильник прозвенел в семь часов, а сразу вслед за ним – телефон.
– Ты встала?
– Собираюсь. Слишком холодно и пасмурно – пока не хочу вылезать из постели.
Это была Джоан Стаффорд, одна из моих лучших подруг. Звонила из Вашингтона.
– Что ты делаешь в следующие выходные?
– В субботу? Понимаешь, в разгаре очень сложное расследование. Я не могу…
– Не в эту, а в следующую.
– Трудно загадывать, Джоан. Думаю, в ближайшем будущем не выберусь.
– Мы сами к тебе приедем. Хочу тебя познакомить.
Я откинула одеяло с тяжелым вздохом. У Джоан в Нью-Йорке была квартира, хотя она была помолвлена с международным корреспондентом из Вашингтона.
– С репортерами я покончила. И твои иностранные дипломаты мне не нужны. Не хочу даже говорить с мужчинами, у которых в паспортах есть визы. Рассматриваю только местные таланты.
– Он и есть местный. Сделай мне одолжение, Алекс, пожалуйста, один раз. Это всего лишь один вечер твоей жизни. Я же не прошу тебя выйти за него замуж. Выбери ресторан, поужинаем вчетвером.
– Может быть, через пару недель, когда здесь все уляжется, – сказала я, пытаясь отсрочить сватовство. – Как насчет Дня святого Валентина?
– Мы будем в городе. Банкет в музее.
– Я с вами. Чэпмен поспорил, что меня уже никто не пригласит на свидание.
– Договорились. Попробую организовать все на четырнадцатое.
– Кто он, Джоан?
Я могла потерять его в толпе. На таком мероприятии, в отличие от ужина на четверых, можно уйти от общения.
– Не скажу, как его зовут, чтобы ты не бросилась тут же наводить справки. Писатель. В прошлом месяце он был на одной моей лекции. Потом мы с Джимом три раза приглашали его на обед. Он тебе замечательно подходит. Легкий в общении, без всякой профессиональной спеси, очень соблазнительный.
– Все зависит от того, раскроем ли мы дело. Но если Чэпмен спросит тебя, скажи, что я согласилась.
Приняв душ, я тепло оделась и смотрела новости, пока портье не сообщил, что машина Майка ждет меня на улице. Мы выпили кофе по дороге к Западной 183-й улице. По словам Майка, бывшая территория Нью-Йоркского университета в верхней части города была куплена в 1890-х. Для строительства факультета изящных искусств пригласили великого архитектора Стэнфорда Уайта.
Миновав охрану, мы двинулись в сторону административного здания. За домами виднелся величественный медный купол с зеленоватым налетом на бронзе. Сразу бросалось в глаза, что Мемориальная библиотека Гулдов была копией римского Пантеона.
Охранник у входа указал нам на парковку неподалеку от ступеней.
Майк решил не ставить парковочный знак полиции на переднее стекло – не стоило на небольшой территории университета афишировать наше присутствие.
Просторный старинный вестибюль кишел студентами. Никто не вылезал на улицу из-за холода и ветра. Внутренние массивные колонны из зеленого мрамора, матовые стекла работы Тиффани и купол, обшитый золотом в четырнадцать карат, явно не соответствовали нынешнему тощему бюджету общинного колледжа.
На застекленной доске висел список преподавателей и карта территории университета. На дверце зияла трещина. Ной Торми был в списке преподавателей английского отделения. Его кабинет располагался на третьем этаже бывшего здания библиотеки.
– С чего ты думаешь начать? – спросила я, поднимаясь по темной лестнице.
– Иди за мной. Не будем торопить события.
Кабинет Торми был пуст. К нему прилегал лекционный зал номер 326, и в коридоре слышался голос преподавателя. Мы остановились и прислушались. На стене рядом с дверью висело расписание. Лекцию читал профессор Торми. Примерно тридцать студентов развалились на стульях. Лишь несколько старательно конспектировали лекцию.
– "Литературная биография" Кольриджа – это величайший труд в области литературной критики. Там говорится обо всем, что нужно знать для анализа стихотворения. Она отсекает все, что мешает пониманию поэзии. Кольридж написал "Биографию", считая произведение своего товарища – Уильяма Вордсворта – величайшим поэтическим достижением своего времени.
Майк взглянул на меня и прошептал:
– Кажется, попался.
– Накрепко.
Я снова заглянула в зал: лектора почти никто не слушал. Он совсем не владел аудиторией.
– Кольридж обозначает словом "фантазия" форму памяти. Поэту, без сомнения, нужна фантазия, но лишь как вместилище образов – то, чем для всех нас является память. Воображение – вот высшая форма творчества. Это заложено в словах и в умах великих поэтов, оно добавляет радость к…
Прозвучал звонок, и студенты, захлопнув тетради, вышли из аудитории – остались только две девушки, которые глотали каждое слово лектора.
Профессору было за пятьдесят. Он носил двухфокусные очки, у него был заметный живот и неухоженные, сальные темные волосы. Он вышел из аудитории, рассказывая своим двум ученицам об образах второй и третьей степени.
– Извините, сэр, вы профессор Торми? – спросил Майк.
Тот кивнул.
– Не могли бы вы уделить нам несколько минут? Может, пройдем в ваш кабинет?
Он провел рукой по волосам, безуспешно пытаясь понять, кто мы такие. Мысль о полиции могла прийти ему в последнюю очередь.
– Вы из администрации?
Майк дождался, пока студентки уберут тетради в рюкзаки и уйдут.
– Полиция Нью-Йорка, – представился он.
Торми нахмурился и повел нас в свой маленький кабинет. Включил свет, закрыл дверь и предложил сесть. Он обошел вокруг стола, убрал в сторону три желтые розы, которые лежали поверх бумаг, и разложил перед собой конспекты лекций.
– Какой у вас вопрос?
Майк представил нас обоих.
– Мы ведем дело об исчезновении человека.
Сказать "об исчезновении" – намного лучше, чем признаться людям, что они замешаны в расследовании убийства. Или двух.
– Студентки? – спросил он, дергая краем рта.
– Да. Студентка Нью-Йоркского университета.
– Я не работаю там уже больше десяти лет.
– Вам что-нибудь говорит имя Аврора Тейт?
– Нет, – последовал ответ. То ли тик у него был постоянный, то ли он был вызван вопросами Майка.
– Она пропала на территории Вашингтон-сквер более двадцати лет назад.
– Но при чем здесь я? – Он переводил взгляд с меня на Майка.
– Не могли бы вы рассказать, почему решили сменить Нью-Йоркский университет на Бронкский общинный колледж? – спросил Майк.
Торми вздрогнул и засмеялся:
– Я думал, что даже новичок в полицейских делах мог понять, что это был не совсем мой выбор. Я перешел границы, мистер Чэпмен. По-моему, декан квалифицировал это так.
– Это касалось студентки?
– Двух, – признался Торми, мусоля уголок тетради. – Это случалось не один раз, и университет не мог больше закрывать на это глаза.
– Вы работали на постоянной основе? – спросила я.
– Скажу больше, мисс Купер. У меня были самые замечательные студенты, каких только можно себе представить. А здесь есть несколько фантазеров, которые хотят уехать из Бронкса, но для большинства английский – это второй язык, и совсем чужой.
– Вы по-прежнему преподаете английскую литературу?
– Английскую и американскую. К счастью, мне нравится звук собственного голоса. Я пытаюсь их учить. Это все, что я могу делать.
– У вас сегодня была полная аудитория.
– Начался новый семестр, поэтому посещаемость должна быть не меньше шести занятий. Думаю, большинство уже отходили.
– Но почему вы ушли из Нью-Йоркского университета именно в этот колледж? – спросила я.
– В заведения такого уровня здесь, в Нью-Йорке, я уже не мог сунуться. К тому же моя семья живет в этом районе. Я не хотел уезжать из города и решил, что буду отбывать наказание здесь, дожидаясь лучших времен, – смущенно произнес Торми. – Я не смог поступить по-другому.
– Профессор, может быть, другие имена вызовут у нас какие-то ассоциации? – спросил Майк.
– Конечно, попробуем, – ответил тот, опять вздрогнув.
– Гвиди. Джино Гвиди.
Торми покачал головой.
– Ичико. Доктор Ву-Джин Ичико.
Угол рта у Торми дернулся от напряжения.
– Это имя мне знакомо, – сказал он.
– Откуда? Вы его знаете?
– Это ведь его тело нашли вчера ночью в реке? Я услышал об этом в новостях, перед выходом на работу.
– Вы знали его? – настаивал Майк. – Меня интересует именно это.
– Нет, нет, не знал.
– Вы работали вчера, профессор?
– Вообще-то нет. Понедельник, среда, пятница. Вчера я весь день пробыл дома.
– С вами кто-нибудь был?
– К сожалению, нет. Моя жена оказалась менее терпима, чем завкафедрой в Нью-Йоркском университете. Она ушла, как только в первый раз обнаружилась моя связь со студенткой.
– А имя Эмили Апшоу?
– Эту историю я тоже слышал. В новостях. – Угол рта страшно дергался. – Такая трагедия. Да, я знал Эмили.
– Близко?
– Нет, мистер Чэпмен. Эмили была моей студенткой. Боже мой, ведь прошло почти двадцать пять лет. Очень умная, но с кучей проблем. У нее их было столько, сколько человек ее возраста решить не в состоянии. Нет, между нами ничего не было.
Майк подался вперед в своем кресле, впиваясь глазами в лицо Торми:
– Сколько раз в своей жизни вы вносили залоги?
– Что вы имеете в виду?
– Эмили Апшоу было предъявлено обвинение. В материалах значится, что вы вносили за нее залог.
Торми выпрямился, барабаня пальцами по столу. Он явно собирался с мыслями.
– Я забыл об этом.
– Я вот забыл, что 2001 году Мариано Ривера забросил мяч в корзину "Даймондбэкс". Не думаю, что вы говорите правду. У вас губы дергаются как при семибалльном землетрясении.
– Детектив, есть вещи, которые человек не в силах контролировать. Не нужно насмехаться…
– Согласен. Но вы, черт побери, можете проконтролировать то, что собираетесь мне сказать. Не так ли? Подумайте хорошенько: вы когда-нибудь еще были в суде?
Торми мотнул головой.
– Как правило, впечатления от этого остаются. Она для вас воровала рубашки?
– Нет, конечно.
– Эмили Апшоу разрешили сделать один телефонный звонок, и она позвонила именно вашей жалкой особе. Хотелось бы узнать – почему?
Профессор мягко заговорил:
– Думаю, она мне доверяла. Она делала для меня кое-какую научную работу, много времени проводила в офисе. Я пытался ее убедить, что у нее настоящий писательский талант, главное – отказаться от наркотиков.
– У вас с ней были физические отношения?
– Тогда я был счастлив в браке, мистер Чэпмен. Мне было тридцать лет, у меня была жена и двое детей, я еще не искал себе приключений.
– Расскажите, что Эмили для вас исследовала, – попросила я. – Над чем вы работали?
– Сэмюел Тейлор Кольридж. Не слишком возбуждающая тема, мисс Купер.
– Мы слышали из коридора, как вы о нем говорили.
– Я написал о нем три книги и бог знает сколько с гатей для научных журналов. – Профессор посмотрел на часы. – Детектив, еще долго?
– А что? У вас какие-то планы?
– В одиннадцать часов состоится маленькая церемония, и я должен в ней поучаствовать.
– Церемония? Мы расследуем убийство.
– Я не собираюсь убегать, мисс Купер. – Торми умоляюще посмотрел на меня. – Я вернусь через полчаса. – Он взял со стола три розы с длинными стеблями, глядя на нас так, словно пытался что-то объяснить. – Если хотите, пойдемте со мной. Я должен положить цветы к бюсту По. Студенты ждут меня.
Вероятно, он заметил, как я посмотрела на Майка при упоминании По. Совпадения были слишком значимыми. Аврору Тейт замуровали, а Эмили Апшоу боялась быть похороненной заживо.
– Что за бюст? – спросила я. – По какому поводу?
– Второе февраля – годовщина похорон Вирджинии, жены По. В Балтиморе, где их могилы, существует традиция: кто-то каждый год, в день рождения поэта, тайком возлагает туда розы. День рождения был девятнадцатого января, во время зимних каникул, поэтому я не присутствовал. А эта годовщина приходится на учебный день, поэтому сегодня мы устроим небольшую церемонию перед памятником.
– О каком памятнике вы говорите? – спросила я.
– В Галерее славы.
– Хорошо, Куп. Давай прогуляемся.
Казалось, впервые за время разговора профессор почувствовал облегчение.
– Вы там бывали, мистер Чэпмен?
– Я учился в Фордэмском университете, – ответил Майк, отворяя перед нами двери.