Верняк подметила! Ну и что из того? Мое пузо набить непросто. От того воровать пришлось, что всегда жрать хотел, а предки жидко заколачивали. Только на хлеб хватало. Да и то не до сыта. Кроме меня, две сеструхи. Им тоже хавать охота. А я, коль сяду за стол, даже крошек не оставлю. Ну и начались разборки. Попреками заели. Мол, сам с вершок, а жрет за троих. Убирали, прятали от меня жратву, но пузо не проведешь. Оно свое требует, аж скулит. Ну, с неделю промучился, потом мозгами шевелить стал, думать и… Однажды на улице стибрил у торговки булку. Она открыла рот, а я уже проглотил. Чего орать, когда отнять нечего. Ну, баба за мной, чтоб больше не утащил, а для меня одна булка - ништяк, я ее и не почувствовал. Схватил вторую. Торговка - за мной. Я вокруг ее лотка как пес на привязи. Да и кто сбежит от горы булок, пирожных, кренделей, пряников и пирожков, да еще в то время, когда пузо волком воет на весь свет? Ну, я эдак кружу - торговка за мной. Я за круг успеваю три- четыре сдобы проглотить. Не жуя. Баба ни разу достать не смогла. Меня, когда голодный, свора собак не догонит. Торговка видать не знала, что у бегающего пузо как дырявый мешок: сколько в него не пихай. Силы уходят, я их по ходу восстанавливал, - съел Пузырь третий бутерброд и продолжил: - Кругу на двадцатом она приметила, что на лотке у нее ни хрена не осталось. Почти все сожрал. Она стала орать: "Держи вора!". А кто поможет? Я сам управился. Вот если б не гоняла, мне и половины того, что у нее было, хватило б. А коль бегать заставила - раскошелься. Зеваки даром тоже помогать не станут. Смотрят и хохочут, как я обжираюсь на бегу. Один старик своей бабке говорит "Гля, Мотька! Этот стервец нынче готовыми пирогами срать станет! Не смогет его пузо все переварить. Он, гад такой, запасную прорву имеет!". Дурак! Если б я умел жрать с запасом хотя бы на час!Тутже схватил последний пряник, сиганул в толпу зевак, только меня и видели. А через полчаса снова жрать охота…
Катька смеялась до слез.
Та торговка заявила в милицию, что какой-то пацан, это я, ограбил ее среди бела дня. Те менты от смеха поуссывались, когда баба рассказала им, как ее тряхнул, и ответили: "Это не вор, коли на деньги не глянул, хоть и открыто лежали. Жратву таскал. Видать, шибко голодный. Где его тебе сыщем? Нынче всякий второй такой как этот. Разве всех переловишь. А и накормить нет возможности. Всем теперь трудно. Терпи!". Она могла терпеть, но не я! Каждый день приловчился трясти торговок. Но одна оказалась ушлой и сумела нацепить на мою башку бочок, в каком чебуреки продавала. Покуда я из него вырывался, в ментовке оказался. Во, где смеху было! Лягавые не могли поверить, что я тот самый вор-обжора! Спрашивают: "А можешь сразу двадцать пирожков сожрать?". "Конечно! Если дадите! Это мне на один зуб!". Там старшина сидел. Худой такой. Услышал, что я ответил, аж икать стал. И говорит: "Быть не может, чтоб этот шкет столько лопал! Если так, тогда его урыть дешевле!". Второй не поверил тоже и спрашивает: "Давно ль ты так хаваешь?". Я и ответил, мол, всегда жрать хочу, а дома даже хлеба в обрез. Менты мои карманы наизнанку вывернули, но денег не нашли. До них дело еще не дошло, не понимал, не воровал "бабки". Это уже потом в башку стукнуло, но слямзить жратву и теперь люблю. Из-под носа. Даже про запас, - достал из наружного кармана пирожки, отряхнул их от табака и, протянув Катьке пару из них, предложил: - Хавай! Пока я добрый!
Как же я тебя продержу, коль ты такой и нынче? Пока говорил, вон сколько сожрал! - ужаснулась Катька.
Это возрастная болезнь. Когда-нибудь пройдет. Так даже лягавые трепались и болтали, что мне в Америке надо было родиться. Там соревнования обжор бывают, и самые обжористые призы берут. Настоящие доллары им за это платят. Во, лафа! Мне б туда! Да я на халяву столько смогу умолотить, что им во сне не увидеть…
- Ну, а еще чего умеешь? Жрать все горазды!
Вот заработать на жратву слабо?
А кто б меня у Чирия дарма держал? Сам себя и их… Вот только камера, падла, засекла. Ну ничего! Недели две погоношатся и остынут! - отмахнулся Пузырь.
Но эти две недели как будем?
Ты держишь - я потом отбашляю! В накладе не останешься, - пообещал Толик уже всерьез, и Катька поверила.
Но уже на следующий день Пузырь дочиста подобрал все припасы. Теперь девчонка была вынуждена промышлять на рынках целыми днями.
Мальчишки как на цирк смотрели, как ест Пузырь. А тот спокойно запихивал в рот нечищенную селедку, заедал ее салом или колбасой. Тут же заталкивал халву или яблоки, приговаривая:
Селедку с душком приволокла, а у сала шкурка жесткая. Халву в другой раз не бери подсолнечную, только в банках. И сметану научись выбирать. Опять перекисшую приволокла! Хреновая хозяйка будешь.
Взяв хлеб у мальчишек, съедал его с маслом или повидлом весь до крошки и говорил, что именно они его накормили. На что терпелив был Голдберг, но и тот не выдержал. Увидев, как Толян уплетает все, не оставляя ему ни корок, ни шкурок, пес зарычал злобно и готов был броситься на пацана. Ведь не только он в этом доме хотел есть. Пузырь понял и поделился с собакой, решив впредь не обходить вниманием. Ведь пес - не торговка, от него не убежишь. Враз все вытряхнет.
Послушай, Пузырь! А может у тебя глисты или солитер? - предположила как-то Зинка.
А хрен меня знает! Мне хоть глистов подай, я и их сожру, когда припечет, - ответил, смеясь.
На следующий день, незаметно для всех дала таблетки Толяну, какие взяла в аптеке. Не столько мальчишку пожалела, сколько Катьку и Женьку с Димкой. Они из-за Пузыря с ног сбились, сами не доедали, а ему все мало.
Зинка дала двойную дозу таблеток. Никого не предупредила и вместе с мальчишками пошла во двор подышать свежим воздухом. Когда в доме курила одна Катька, и то приходилось проветривать. Теперь, когда прибавился Пузырь, стало вовсе невмоготу.
Сколько они сидели на крыльце, никто не знал, когда вдруг услышали истошный крик Катьки:
Скорей! Толян подыхает. Кишки у него полезли!
Из Пузыря как из бочки шли глисты. Катька видела такое впервые. Ее трясло от страха и отвращения.
- Во, сколько гадов в ем сидело! Целую прорву кормил! Сплошные дармоеды! - не выдержал Димка, отгребая совком то, что выходило из Толяна.
До утра мучился парнишка. Чуть не задохнулся, когда глисты пошли через рот. И если бы не Зинка, во время дала соленой воды, не дожил бы до утра.
Ну, что? Хочешь хавать? - спросила Катька Толика утром, когда тот стал дремать возле раскаленной печки.
Нет, Катюша, не хочу. Все отшибло. В животе так легко и свободно, как давным-давно не было. И сам себя почувствовал, что кроме пуза имею руки, ноги, голову. Вот только теперь и обидно стало. В семье моей бабка есть. Ей уж восемь десятков. Неужели она не знала, что стало моей бедой? Ведь вот раньше старые знали и умели много. А моя только и умеет целыми днями телевизор смотреть, а до нас дела не было. В детстве у меня бородавки, лишаи водились, цыпки и золотуха. Соседская старуха вылечила. Своя не могла. Зато с меня много требовала, обжорой и супостатом звала, еще злодием. Ни одного доброго слова от нее не слышал. Так бы и убили меня где-нибудь из-за пуза. Зато бабку имел. На кой они нужны, если в доме от них никому ни тепла, ни толку.
Прости, Толян! Я тебе таблетки растолкла и дала с жратвой двойную дозу. Не обижайся. Я не думала, что тебе так плохо будет, - призналась Зинка.
Спасибо тебе, вобла! Если б не ты… Жаль, что не раньше. - вздохнул Пузырь.
У меня у самой много глистов водилось. От того, что с кошками и собаками дружилась. А бабка мне лекарство дала. И все вышло легко.
Может, потому, что скоро хватились или от того, что не воровала ни у кого. Я ж всех торговок тряс. И чуть не сдох от их проклятий. Меня все кляли. Даже бабка моя! За пряники, какие у нее воровал, потому что сама никогда не давала, а прятала их под подушку от меня и даже помечала каждый. А потом, когда не досчитывалась, каталкой дралась и приговаривала: "Чтоб тебе колом в горле застряло!". Вот и застряло! Чуть не до смерти! Достала старая кикимора! Век ей не прощу! Нет бы меня к врачу отвела. Сама от них не вылезала. Обо мне ничья душа не болела. Зато родственников на целую улицу наберется. Эх, черт! А хватись, родни-то и нет… Ни одного человека! Один на свете. А те собираются вместе, когда кого-то хоронят. Чтоб тряпки поделить. Ну и начинается! Из-за старой подушки все передрались. Будто без нее никто прожить не мог. Нечего под голову положить. А есть ли та голова, никто и не вспомнил. Иль одеяло не поделили дедово! В куски порвали. Никому не досталось. Зато и не обидно. Родня! Свора собачья больше семья, чем у меня, - всхлипнул Толик.
От того и мы здесь. Не ты один маялся. У меня когда бабка умерла, вовсе никому не нужной стала. За котлеты били, что Голдбергу отдала. А ведь он всем жизни сберег: двоих воров на себя взял. Они с ножи- нами пришли. Да только кто о том вспомнил? Псу бок порезали. Он встать не мог на ноги. Я его входила. Сама не ела, чтоб он жил. Зато нам с ним и сказали:"На то он пес, чтоб дом сторожить и нас защищать. Для того и держали. А сдох бы, другого завели. Не велика потеря. Нынче за это не балуют. Коль ты - дура, уходи вместе с ним", - вспомнила Зинка грустно.
А моего отца вчера схоронили. Целую неделю в морге лежал. Мать даже не пришла на похороны. Мертвому не простила. Прикидывалась несчастной, доброй. Тут же… все на изнанку вылезло.
Может, не знала она? - не поверила Зинка.
Я сама ей сказала. Пришла к ней, она и ответила, что ни живым, ни мертвым видеть его не хочет. И если я пойду на похороны, значит, такая же сволочь, дура как и он…
Ты пошла? - встретилась взглядом с Толяном.
Конечно! Не мне его судить. Да и что толку мстить мертвому? Я хоронила своего отца. Вот и все. Но ведь вот и я ни в чем не виновата, а стала бомжой. Кто из нас больше виноват, теперь не разберешь. Да и стоит ли в том ковыряться? Человека нет. С кем сводить счеты? Со своей памятью? Чего она стоит, коли мертвому простить не могут! И если была бы доброй, как рисовалась, сумела б вместе с ним, в одной могиле, оставить свою память. Может тогда и я смогла бы вернуться к ней, - отвернулась Катька к окну.
Забыть все не так-то просто! Ведь вот и я неспроста на улице оказался. Никто из нас не скажет, что тут лафово. Сколько дохнет каждый день! Да только на место одного двое-трое новых приходят. Пацаны совсем. Ни хрена не умеют за себя постоять, выжить. Не подбери мы их - трех дней не продержались бы. Либо менты, либо крутые, да и сами людишки пришибут без жали. Ведь в душу никто смотреть не станет. Некогда! Своих бед хватает. Почему мы уходим в бомжи, никто знать не хочет. Да и уходим ли? Нас выдавливают. Ведь вот и со мной! Отец в ухо въехал, мол, как это я его мать - свою бабку - не уважаю? Но разве можно заставить любить, если не за что? Пустое место не уважают. Такое годами копится. За тепло и понимание любим. А тут… Одна фамилия! Да у меня таких однофамильцев хоть жопой ешь. На всех уваженья не наберешься! Так те хоть пряники не помечали. Эта - неграмотная! Ни одной буквы не знает. Зато считает быстрей калькулятора! А жрать готовить так и не научилась, хотя сдохнет скоро! Но и в гроб губную помаду положит. Она без ней ни на шаг! Так вот и судимая бабка! Но не будь ее, может, и не оказался на улице. Отец заставил прощенья у нее просить. Я отказался. Он открыл дверь и вышиб меня из дома кулаком. Попробуй забудь такое. Разве только когда сдохну, - тихо признался Толик.
А мне жаль своего отца. Он ушел, не повидавшись и не простившись. А я хотела снимвстретиться. Может, оттого недолго жил, что никто его не понимал и не любил по-настоящему. Потому холодно было ему в этой жизни и неуютно. Сколько женщин имел, ни одна не пришла на похороны. Теперь, когда его не стало, не хуже матери станут кости ему перемывать…
А ты чего его жалеешь? Он вспомнил тебя, когда на улице оказалась? - вставила Зинка.
Он был уверен, что я сама вернусь. Так оно и случилось бы, прогони он ту бабу. Она во всем виновата. А еще - мать. Плохою женой была. Ни его, ни меня не поняла. Такие не годятся для семьи. Как пустая бутылка: есть видимость, да только никого не согреет. Даже на саму себя тепла нет…
Зинка разинула рот, чтобы что-то сказать, но в это время зарычал Голдберг, пошел к двери взъерошенный. Под окном послышались чьи-то шаги. Пузырь мигом скрылся в подвале. В окно стучал Колька-Чирий.
Ну, чего возникаешь? Что надо? - загородила собою дверь Катька.
Чирий усмехнулся криво:
Кента навестить хочу. Чего тут раскорячилась? Отвали! Слышь? Где он? - вошел в дом и, заглянув в подвал, позвал: - Эй, кореш, вылезай! Подсос приволок.
Толик обрадовался Кольке:
Ну, что? Менты еще гоношатся? Не-е, нынче им кисло. Шмонают киллеров, тех, какие ее пахана размазали! - кивнул на Катьку и добавил: - Бомжей хватают! Пронюхали, что средь них у
него враги водились. Да только одно допереть не могут, дурье, у наших нет "пушек". Откуда им взяться? Если б урыли, то "пером" или придавили б клешнями. Не оставили б валяться на дороге. Уволокли бы на свалку. Там места всем хватит. Никто б не сыскал. Тут другие накрыли его, но их шмонать надо. А бомжи под боком. Хватай любого, все равно за них вступиться некому. Повесят чужую "мокроту" на кого-нибудь и поставят галку в отчете, что нет "висячки", дело доведено до конца. А киллеры сорвут свои "бабки" и смоются. Другой заказ возьмут. Троих бомжей уже замели. Путевые мужики. Жаль их. Замордуют в ментовке. Выколотят признанье, потом докажи, что не размазал…
Не вешай лапшу на уши. У отца не было врагов, какие могли бы нанять киллеров! А вот среди бомжей имелись! Даже по телефону ему грозились! - не выдержала Катька.
Я тоже грозил тебя пришить! Сколько раз. Да не урыл. Хотя и надо! Но ты откуда про это доперла? С ментами трехала? - насторожился Чирий.
В телефоне записалось. Он у него с автоответчиком. Осталось на пленке. По ней надыбали, кто грозил.
Дура ты, Кошка! И менты долбанутые! Кто ж, услышав автоответчик, на себя пальцем покажет. Тот, кто вслух грозит - не размажет. Ссы того, кто молчит. Такой грохнет. Бомжи по бухой могли натрепаться, "на пугу" взять. Но пришли другие. Это верняк. Там счеты были крупней. И заказчик - другой, какому твой предок мешал дышать. Не там дыбают, кто грохнул твоего пахана. Это как пить дать. Да только никого не станут слушать лягавые. Есть улика, а на доказательства наблевать. Вон ты стыздила магнитолу, а башляет торговка. Секешь? Иль не врубилась? Кто-то обосрался, а нюхает другой шкобель. Так и тут. И еще! Тот, кто грозился твоему пахану, дышит на воле. Других замели лягавые, кто твоего в глаза не видел. А ты треплешься про запись. Что она? Похожих голосов прорва, тем более среди бомжей: все простужены, прокурены, сиплые и хриплые. Но самое смешное даже не в том. Зачем троим бомжам урывать одного гада? На него и половины нашего мужика много. Как клопа размазал бы любой. Сами себя менты лажают, - рассмеялся хрипло и, вытащив из сумки пакеты с едой, предложил: - Ладно о "мокроте". Давайте хавайте, не то ты, Толян, Дикую Кошку вместе с тряпьем проглотишь. А потом и кодлу ее с блохатым в придачу. А они нам иногда годятся…
Толик ел вяло, рассказывал о случившемся с ним. Чирий слушал вполуха. Ему было явно не интересно, как вылечился Пузырь. И он, перебив его, заговорил о своем:
С неделю еще тут поканаешь и вернешься к нам. Лягавые теперь в запарке. У них - облом. Все дыбают кого-то, а ловят не тех. Мы под шумок тряхнем по мелочи, чтоб не высвечиваться и не попасть под горячую дубинку. Но ты не вылезай никуда. Дыши тихо. Пусть пройдет проверка паспортов. Нынче даже у "плесени" документы требуют. Видно, сверху за ментов взялись, они отрываются на каждом. Через неделю успокоются…
А кого замели в лягашку? - спросил Пузырь.
Шныря! Ты его знаешь. Еще Читу и Финача.
Ну, ладно, Шнырь грозил, а эти двое при чем? - удивился Пузырь.
Для веса! Теперь их так уделают, что сами на себя набрешут. А лягавым от того только кайф! Дело закроют, и бомжей в городе станет меньше.
Эх, черт! Да не будет меньше! - отмахнулся Толян, скривившись, словно от боли.
Димке с Женькой надоело слушать эти разговоры. Они взяли свои сумки и, как всегда, ничего не говоря, ушли из дома. Их примеру вскоре последовала Зинка, забрав с собой Голдберга. И только Катька ждала, когда из дома уйдет Чирий. Она знала, его нельзя оставлять в доме. Он никогда ни откуда не уходил с пустыми руками. Обязательно что-то стащит. Даже у своих. За это не раз его колотили, но не отучили от дурной привычки. Если Кольке не удалось спереть хоть какую-то безделицу, он болел. И сам не скрывал, что воровство слишком въелось в его натуру. О Кольке даже анекдоты ходили среди бомжей. Он сам их рассказывал, умело перемешивая правду с ложью:
Подвалил я к одной ночью! Ну, метелка классная! Вся из себя! Сиськи с мою голову. Ноги от зубов растут. Вздумал заклеить, подрулил и говорю ей: "Отчаливаем ко мне!". Она и тарахтит: "Какими башлять будешь, красавчик?". Я ей в ответ, мол, ясное дело, "зелеными". Она уломалась. Мы с ней нарисовались в кодлу. Отвел я душу до утра. Ну, сам не знаю, как спер косметичку у заразы. Она, ох и развонялась. Кипеж подняла.
Ты хоть вернул?
Не-е. Ну, как можно отпустить метелку, ничего не взяв на память? Я ей и вякнул, хиляй тихо! Так она на меня крутых натравила. Те из меня душу чуть не вытряхнули, косметичку в ней дыбали. Но мимо! Не отдал! Пробу хал и мы все кольца и перстни, но баба та меня и теперь стремачит. Где увидит, бегом за мной кидается. Видать, по кайфу ей была та ночь, - рассказывал Колька.
Катька всегда следила за каждым его шагом в своем доме. Но Чирий, зная о том, был хитрее и без навара не уходил никогда.
- Да отваливай ты! - потеряла терпенье девчонка.
Колька глянул на нее свысока:
Нет, Дикая Кошка, не возьму я тебя обратно в кодлу! Хоть землю грызи в ногах! Стерва ты неблагодарная! Надо проучить тебя за жадность! - взялся за магнитолу и сказал: - Мы помогли ее спереть, я и заберу!
Катька тут же набросилась на пацана с кулаками. Колька вывалился в двери прямо под ноги старухи- соседки.
Во! Уже и хахали к тебе ходят? Видать неспроста повестка из милиции пришла. Возьми вот. Почтальонша перепутала. Сунула в мой ящик! И не забудь, коль велено явиться, иди! Не то в наручниках уведут. Как вовсе беспутную, - добавила, поджав губы и окинув Катьку презрительным взглядом, вышла во двор, сплюнув на порог.
Тебе в ментовку? Зачем это? - вертел в руках повестку Колька и предупредил: - Мы с тобой не виделись, ни о чем не трехали. Слышь? Иначе не дышать тебе.
Просунув голову в двери, позвал:
Толян! Эй, Пузырь! Срываемся! Тут тебе нельзя оставаться! Сваливаем в кодлу шустро!
Колька даже о магнитоле забыл. Она так и осталась валяться в коридоре. Оба выскочили из дома и через огороды, петляя зайцами, помчались в город.
Катька не спала всю ночь.
"Что нужно от меня ментам? Зачем вызывают?" - трясло девчонку в ознобе от воспоминаний. А уж наслышалась о милиции нимало. На хорошее не рассчитывала, но и вины за собой не чуяла. Вот только магнитолу припрятала понадежнее на всякий случай, приказала Зинке и мальчишкам жить в доме, пока она не вернется. Те, узнав о повестке, враз притихли, сникли. Провожали утром Катьку, словно на погребение. Та шла, не видя под ногами земли.