* * *
Растаяла ночь, и на Исламабад навалился ослепительно яркий азиатский день. Расположившись в долине между горными грядами, этот город вырос в шестидесятые годы XX века на севере пакистанского Пенджаба. Одна из тех столиц, что строились на ровном месте по воле чиновников и государственных деятелей, тыкавших пальцем в карту и изрекавших: "Здесь будет город заложен".
Из окон домов открывается вид на предгорья Гималаев и Гиндукуша. Макушки зеленых вершин подпирают отчаянной голубизны небосвод. Горожан радуют сочная растительность и освежающие бризы.
Исламабад протянулся на десятки километров геометрически правильными проспектами и улицами. Между ними – тенистые переулки и парки. Здания разные. Небоскребы и уютные особняки для чиновников, бизнесменов и дипломатов. Дешевые лачуги, в которых ютится беднота.
Доступ в дипломатический анклав преграждают полицейские и военные патрули, спидбрейкеры и бетонные надолбы. Французское, американское, египетское посольства – современные, удобные. А вот и российское. Выстроено полвека назад. Облезлые бетонные стены. Окна-бойницы. На флагштоке – трехцветный символ павшей империи.
В то утро Ксан опоздал на работу. Должен же был он получить какую-то компенсацию за прерванный сон! Встал, не спеша позавтракал и только к одиннадцати подкатил к въезду в дипанклав. Еще через пять минут парковался на стоянке посольства.
Административный корпус был выстроен в виде буквы "п". В левом крыле находились служебные помещения, в правом – жилые квартиры и подсобки, а в центральной части – просторный зал приемов. Внутри – уютный дворик с фонтаном и ухоженным палисадником. Пересекая его, Ксан замедлил шаг – его внимание привлекло пение, доносившееся из-за стеклянных дверей. Хотя он торопился, любопытство пересилило. Трудно было удержаться и не взглянуть на тех, кто музицирует в разгар рабочего дня.
Картина, открывшаяся взору Ксана, была настолько необычной, что он застыл в изумлении. В центре зала на мягких подушках восседал Бахыт Бахытович в шелковом халате и тюрбане. Ни дать, ни взять – восточный владыка. Отхлебывал ароматный чай из фарфоровой чашки и снисходительно взирал на танцевавших перед ним женщин в разноцветных шальвар-камисах. Прямо одалиски из "Тысячи и одной ночи". В роли одалисок выступали жены четырех дежурных комендантов.
Конечно, профессионализма им не хватало, извивались они не вполне натурально и не всегда ритмично вихляли бедрами. Однако владыка, мир, эмир, падишах или паша, называйте его как угодно, наслаждался своим гаремом и едва ли захотел бы променять этих любительниц на опытных танцовщиц. Возможно, его привлекала полнота власти над маленьким коллективом, и пусть формы комендантш не были безупречными, они определенно волновали Бахыта Бахытовича. Его взор туманился, а сальные губы причмокивали.
Офицера безопасности возбуждал не только танец. Приятна была и юмористическая песенка "Если б я был султан" из фильма "Кавказская пленница", которую старательно исполняли дамы. Вполне уместная по содержанию.
Ксан догадался, что все это сценическое действо – репетиция номера художественной самодеятельности к вечеру, посвященному Дню защитника Отечества, который в посольстве собирались отпраздновать в скором времени. Он не нашел ничего лучшего, кроме как прервать творческий процесс и с усмешкой произнести:
– Поднимаете боевой дух? Растете над собой? Патриотично и сексуально! Завидное сочетание.
Вздрогнув от бесцеремонного вмешательства, женщины остановились. Лица их выразили неудовольствие от вторжения человека, настроенного явно недружелюбно. Одна из "одалисок" агрессивно вздернула подбородок и смело двинулась навстречу Ксану.
– Приберегите свои комментарии для более подходящего случая. Мы занимаемся своим делом, чего и вам желаем.
Это была тридцатилетняя Настя Караваева, жена ночного возмутителя спокойствия. Полупрозрачная ткань обтягивала ее полную грудь, которую Настя агрессивно выпячивала, чтобы ловить на себе жадные взгляды мужчин. Ее благоверный не возражал, начальник тоже.
– Ладно, – не стал спорить Ксан. – Только шепну пару слов вашему повелителю.
Талдашев отставил чашку, нехотя взглянул на Ксана. Но не встал и Ксана не пригласил сесть – намек на то, что к продолжительной беседе падишах не расположен. Что ж, Ксан без приглашения расположился на одной из подушек.
– Ночью произошел досадный инцидент, о котором я буду вынужден поставить в известность руководство. Один из ваших сотрудников в пьяном виде вломился в соседнее посольство. Другой напился до такой степени, что заснул на рабочем месте. Их начальник не отвечал на звонки.
Талдашев сохранял невозмутимость.
– Что за фантазии? Уверяю, вас неверно информировали. И никому докладывать вам не придется. Владимир Караваев своевременно поставил меня в известность о происшедшем, я уже доложил послу. Если бы вы вовремя приходили на работу, то смогли бы ознакомиться с моей служебной запиской. Впрочем, еще не поздно… Конечно, необходимо сделать выводы, и не сомневайтесь – они будут сделаны.
Бахыт Бахытович мотнул головой, показывая, что разговор закончен. Хлопнул в ладоши, и комендантши вернулись к своему занятию. Настя продефилировала почти впритирку к советнику, победно тряхнула налитыми грудями и смерила его торжествующим взглядом.
Итак, Ксана переиграли. "А этот человек не так глуп, – подумал он, поднимаясь с мягкой подушки. – Быстро соображает, когда на кону его шкура".
Он задержался в дверях и обернулся. Талдашев смотрел ему вслед с нескрываемой ненавистью.
* * *
Одно из помещений в посольстве называется "референтурой" – там готовятся шифрованные сообщения. Они отправляются с помощью радиосвязи, то есть "верхом", по воздуху, и этим отличаются от обычной корреспонденции, пересылаемой дипломатической почтой. Вход в референтуру преграждают массивные стальные двери. Внутри – аппаратура, отдельные комнаты для дипломатов, "ближних" и "дальних соседей" ("дальними" окрестили сотрудников военного атташата). Без окон, освещение искусственное. Маленькие бюро отделены друг от друга перегородками, чтобы нельзя было подсмотреть за "творчеством" соседа. "Телеги", то есть, шифртелеграммы, по старинке пишутся от руки, в блокнотах. О компьютерной технике, обеспеченной надежной защитой, здесь не мечтают. Рукописный текст правится и утверждается главой миссии, а затем передается шифровальщику, который ломает голову над доставшимися ему каракулями.
В референтуре – вторые секретари: Дмитрий Ромадин (только прибыл и пока еще плохо разбирался в местных реалиях) и Николай Реутов, местный старожил. Ручки и блокноты отложены, говорят об Афганистане – одной из самых больных и чувствительных тем.
– Всыпали им по первое число, – с удовольствием заметил Реутов. – Так им и надо…
– Ты о ком? – не понял Ромадин.
– Да о талибах. О ком же еще. В Талукане прижали. Деньги к ним рекой льются, из Катара, Саудовской Аравии, Эмиратов, отовсюду оружие поставляют… Но власть пока взять не получается.
– А может, будет лучше, если возьмут? Хоть кто-то щелкнет американцев по носу. Разве плохо? К тому же, если талибы не победят, то победят игиловцы.
– В этом смысле ты прав, – согласился Реутов. – Кто бы из них ни взял верх, америкашки увидят небо в алмазах. Есть еще и такой вариант: игиловцы и талибы сейчас собачатся, а потом возьмут и объединятся. Все же одним миром мазаны.
– А нам от этого хуже не будет? – принялся размышлять Ромадин. – Что потом делать? Янки уберутся на свой континент, а мы с этими исламистами под боком останемся…
Оба замолкли, когда дежурный впустил в комнату Ксана. Минут пятнадцать он просматривал шифровки, делал выписки в служебную тетрадь. Затем расписался в книге посещений. Подождав, пока не лязгнула дверь, дипломаты продолжили беседу.
– Ксан, – хихикнул Ромадин. – Что за имя. Как у девчонки… Ксан, Ксанка… Как в "неуловимых" .
– Ты с ним особо не шути.
– А что?
– Яйца открутит.
– Он из "ближних"?
– У нас тут не принято расспрашивать. – После паузы Реутов признался. – Да, ты правильно догадался. В Пакистане не новичок, не первая командировка. Специалист. – Это было сказано с уважением. – Прислали, когда по чеченами указиловка пришла. Сверхштатная единица. На совещания посла почти не ходит, только к своим на третий этаж шастает.
– Живет не в посольстве.
– На вилле.
– Значит, из "ближних", четкий критерий.
– Вообще-то, это не такой уж показатель, – наставительно заметил Реутов. – Так в дипкорпусе считают – если русский живет в городе, значит, из "соседей". Чаще всего так и есть. Но на самом деле всякое бывает…
– Все равно они на особом положении. Захотят – уедут, захотят – приедут. Не докладывают, не объясняют. Мне Караваев говорил. Мы-то обязаны каждые три часа отзванивать и сообщать – нахожусь, мол, в сортире гостиницы "Марриот", ссу. В смысле – писаю. Пидоры пока не приставали. А этим вопросов не задают и всегда выпускают из посольства. В городе живут. А мы тут кукуем. – Ромадин говорил с горечью. – Обо всем все известно. Все просматривается и прослушивается. Как на ладони. Никакой личной жизни. Соображения безопасности. Тьфу!
– Проблема безопасности существует. Про Рычкова слыхал?
– Нет.
– Он тоже из "ближних" был, Слава Рычков. Хороший парень, добрый. Я не знаю, чем он там точно занимался, но думаю: чеченов отслеживал.
– И они его?… – взволнованно прошептал Ромадин.
– Слава с семьей в Лахор ездил. Ну, ты знаешь – триста километров на юго-восток, большой город, много исторических памятников, магазины и прочее. Прямо у торгового центра, когда все уже в машине сидели, ему пистолет под ребра – вези куда скажут. Двое мужиков, может, дакойты . Ну, решил – тачку угоняют. За детей перепугался, сопротивляться не стал – тачка казенная, застрахованная. Выехали за город, там их вышвырнули из машины, Славу и Светку с детьми. Только Рычкову еще пулю добавили. Так что с безопасностью здесь проблемы, Дима.
– Ничего себе. В посольстве безопаснее?
– Не факт. Захотят – везде достанут. Хошь не хошь, а за наши крепостные стены нос высовываешь. Полноценно работать, когда живешь в компаунде, трудно. Квартиры – что конуры, принять, пригласить никого не имеем права, стыдно, да и секретность долбаная. Тебя приглашают, а ты не можешь. Ну и тебя перестают. Вот и пишешь по газетам. А родная внешняя политика в дерьме.
* * *
Покинув референтуру, Ксан спустился на первый этаж, прошел узким коридором, толкнул неприметную дверь и оказался в той части административного корпуса, где трудились "ближние". Прочие сюда не заходили – разве что руководители посольства по особому приглашению шефа резидентуры. Скажем, отметить 20 декабря – День внешней разведки.
По крутой лестнице можно было подняться в изолированные и дополнительно защищенные от внешних систем наблюдения и прослушивания помещения третьего этажа. В одном из них был оборудован кабинет резидента. Алексей Семенович Старых человеком был малоприметным. Лет около пятидесяти, но выглядел старше. Невысокого роста, сутулый, морщинистое лицо, неизменная сигарета. Глядя на него, трудно было предположить, что он занимает солидный и ответственный пост, представляя разведслужбу в 200-миллионной стране, обладающей ядерным оружием и расположенной на передовой линии антитеррористического фронта.
Старых редко улыбался, и многие считали его неприветливым. По распространенному мнению, это профессиональная черта: мол, контрразведчик постоянно начеку, всех подозревает, что сказывается на внешности. В действительности бывает по-разному. Старых нравилось предугадывать поведение людей, использовать их слабости и недостатки. Однако по натуре он не был злым, и если имелась возможность, всегда приходил на помощь.
Несмотря на возраст, Алексей Семенович сохранял энергичность и подвижность, решения принимал быстро и самостоятельно.
Его побаивались и уважали. Старых много работал и располагал всей полнотой информации. Как и его подчиненные, он пользовался посольской "крышей" и фигурировал в дипломатическом листе в качестве советника. Это была всего лишь должность – дипломатического ранга у Старых не было, да он в нем и не нуждался.
Не в пример большинству своих сотрудников он жил на территории компаунда, в скромной двухкомнатной квартире. Считалось, что резидент должен заниматься стратегическими вопросами, плести паутину шпионской сети, а не вкалывать в "поле". Правда, работа в "поле" имела свои плюсы. Ксан и многие его коллеги, включая атташе, третьих и вторых секретарей, устраивались со всеми удобствами в просторных особняках, с прислугой и сторожами. Это было необходимо для выполнения профессиональных заданий, а заодно позволяло жить подальше от склок и сплетен, столь характерных для замкнутого мирка российского посольства.
Старых запрашивал центр о возможности аренды для себя городского дома, соответствовавшего его уровню, но регулярно получал отказы. Трудно сказать, насколько Алексей Семенович переживал по этому поводу. В Исламабад он приехал один, без жены, ей был противопоказан местный климат. У него была взрослая дочь и маленькая внучка-школьница, к которой он был очень привязан. Звонил ей и подолгу беседовал, прогуливаясь по посольским аллеям с прижатым к уху мобильным телефоном. Лишь в этих случаях его лицо становилось живым, улыбчивым, и шагал он энергично, расправив плечи, и даже казался выше собственного роста, а росту он был ниже среднего.
В остальное время Алексей Семенович сохранял пасмурный вид, личных отношений ни с кем не поддерживал и приватных бесед не вел. Если кто-то пытался вызвать его на такого рода общение, то быстро понимал свою ошибку. На вопросы Старых отвечал односложно или вовсе молчал, заставляя собеседника почувствовать себя неловко и неуютно.
Однажды Ксан присутствовал при неприятном разговоре между Старых и послом. Это случилось месяца через три после приезда резидента в Исламабад. Особого впечатления Алексей Семенович на главу миссии не произвел. Невзрачный, одевавшийся явно не дипломатическим манером: помятые костюмы из дешевой ткани, темные рубашки и неброские галстуки, да еще какие-то несуразные и совершенно не "протокольные" мокасины. Сам Харцев всегда выглядел безупречно, в идеально сшитых темно-синих или серых тройках, белых или светло-голубых рубашках. Шелковые, ручной работы галстуки тщательно подбирались.
Разговор этот состоялся в том самом зале приемов, где Бахыт Бахытович позднее отрабатывал песенно-театральную композицию с комендантшами. Зал тогда был плотно заставлен мебелью, которую приобрели несколько семей сотрудников. По качеству она уступала европейским образцам, но многим нравилась – восточным стилем, прочностью (настоящий массив дерева) и, что немаловажно, дешевизной. Хотелось увезти в Россию нечто солидное, напоминающее о трудных пакистанских буднях.
Коллега Ксана, прикупивший пару кресел, буфет и письменный стол и не дождавшийся доставки этих чудесных, хоть и громоздких изделий, отбыл на родину раньше, чем предполагал и попросил приятеля помочь отправить их в Россию. Когда в зале появились Харцев и Старых, Ксан находился в самом центре мебельного лабиринта, осматривая товар на предмет выявления древесного жучка и составлял список для компании, занимавшейся несопровождаемым багажом. Вероятно, посол и резидент начали спор еще в кабинете Харцева, из которого по коридору можно было выйти в зал через узкую боковую дверь.
Ксан не собирался подслушивать, но вылезать на свет божий с возгласом "вот он, я!" следовало сразу, а он промешкал. Оставалось ждать, ничем не выдавая своего присутствия. Он был надежно скрыт шкафами и сервантами, так что посол и резидент не замечали его. Харцев был эмоционален, говорил сердито, а Алексей Семенович возражал вяло, почти равнодушно, что еще пуще раздражало главу миссии.
– У меня нет времени, – нетерпеливо сказал Харцев, – ланч у киргиза. И обсуждать нечего. Шантарского не оставлю. Ни под каким видом!
Совмещать консульские обязанности с работой по основной специальности всегда непросто, а Шантарский к тому же был молод, достаточного опыта набраться не успел и по консульской части частенько "прокалывался". С другой стороны, задания Старых он выполнял старательно. По общему мнению резидента и Ксана, он мог вырасти в настоящего разведчика.
– Шантарский у нас меньше года, – тусклым голосом произнес Старых, – надо дать шанс парню. Ему всего двадцать девять.
– Вот пусть пятьдесят стукнет, тогда и приезжает! – гавкнул Харцев. – Сколько можно! Вы же помните, как в Пинди росгражданка умерла, ну, которая на пересадку почки приезжала.
Старых помнил, помнил и Ксан. Эти операции в пакистанском медицинском центре, находившемся в городе-спутнике Исламабада Равалпинди (в просторечии – Пинди) стоили гораздо дешевле, чем в России или в Европе, и пациенты туда валом валили. Но не для всех операция проходила удачно.
– Этот ваш Шантарский ее гроб, в смысле – гроб с ее телом – вместо Саратова в Ташкент отправил! Родственники жалобу написали, мы это дело еле расхлебали!
– Неприятный случай.
– Неприятный?! Чудовищный! А когда он неправильно оформил "пролетку" в Коломбо? Самолет не пустили в воздушное пространство Пакистана, и его пришлось сажать в Кабуле!
"Да, – улыбнулся про себя Ксан, – тогда все посольство залихорадило. Пролетку, или пролет через территорию Пакистана, нужно было оформить для самолета, принадлежавшего авиакомпании "Волга-Дон". Она была тесно связана с министерством обороны и развозила российское оружие по всему свету. Деньги там крутились немалые, и задержка рейса обошлась в копеечку. Посольство получило нагоняй".
Старых слегка качнул головой.
– Но…
– Какие там "но"! – взмахнул руками Матвей Борисович, от чего стал похож на рассерженную курицу. – А эта безобразная история со списком гостей на наш прием по случаю национального дня? Дня России! Это ведь все Шантарскому было поручено! А он не уточнил, не проследил!
– Он лично занимался проверкой на воротах.
– Вот именно, лично! И лично завернул шефа мидовского протокола Захера Икбала, которого не оказалось в списке! Икбал ушел, жутко разозлился, и у всего посольства уже который месяц большие сложности с выпиской!
– Но список составлял не Шантарский, – Старых попробовал урезонить разбушевавшегося главу миссии.
– Неважно! – тот совсем уж разъярился. – Нужных людей надо знать в лицо! Раз поставили на ворота, пусть головой думает, а не ж… Соображать обязан! Это ж выписка, понимать надо!
"Ах, выписка, выписка, – ухмыльнулся Ксан, – что может быть важнее выписки!".
– Поэтому, – резюмировал посол, немного успокаиваясь, – мы с Шантарским расстаемся. – Все его прегрешения заактированы, документы подписаны, и с диппочтой отправим их в Департамент кадров.
Ксан не видел лиц беседовавших, но мог поклясться, что Алексей Семенович сохраняет на своей физиономии обычное для него бесстрастное выражение, говорящее о том, что ему будто бы на все наплевать. Но это впечатление было обманчивым.
– Мне нужен Шантарский. Он перспективный работник. Он учится и вырастет в хорошего профессионала.