Обреченные - Эльмира Нетесова

Это - ад. Ад, который открывается для ссыльнопоселенцев тогда, когда захлопываются, наконец, за их спиной лагерные ворота. Это - ад. Мир, которым правят матерые уголовные "короли" и "королевы". Мир, в котором единый "блатной закон" правит всеми - виновными и невиновными. Это - ад. Здесь проще всего - сдохнуть. Здесь труднее всего - остаться человеком…

Содержание:

• Обреченные Усолья 1

• Глава 1. Шаман 1

• Глава 2. Шалава 9

• Глава 3. Пескари 18

• Глава 4. Комиссарша 28

• Глава 5. Лешак 38

• Глава 6. Шибздик 49

• Усолье 59

• Глава 1. В плену мучений 60

• Глава 2. Стукач 66

• Глава 3. Палач 72

• Глава 4. Вдова 79

• Глава 5. Бобыль 85

• Глава 6. Проходимец 92

Нетесова Эльмира
Обреченные

Обреченные Усолья

Глава 1. Шаман

Виктор Гусев сидел у стола на обшарпанной лавке. В исподнем. Запивал посоленную краюшку хлеба водой, читал Библию. Всю назубок знал. Да и как иначе? За всю свою жизнь другой книги в руки, не брал. С молитвы день начинал. Ею день заканчивал. Вот и теперь ерошит бороду корявой пятерней, читает, шевеля губами беззвучно. Как мудро и просто обсказано все в Писании. Но в жизни не все гладко складывается… Мужик прочел главу о прощении и милосердии к ближнему. Глаза заслезились. Оторвался от Библии. Сердце зашлось. Свое вспомнилось. С ним по Писанию никто не поступал… "Видно под холодным боком у судьбы народился", - вздыхает человек. И оглядев потемневшие углы дома, отворачивается к окну. Там струи дождя размазались по стеклу длинными слезами. Дождь лил который день. И на душе от такой погоды было тоскливо, холодно.

Дождь лил и в тот день, когда Виктор Гусев впервые ступил на берег Усолья. Тогда еще не было здесь села. Ни одного дома. И этот мрачный участок западного побережья Камчатки не оглашался человечьими голосами. Лишь чайки и море, да сумасшедшие ветры хозяйничали тут, не признавая над берегом другой - чужой власти. Да и кто согласился бы приехать сюда добровольно? И не просто приехать, а и поселиться здесь на долгие годы? Разве только ненормальный?

Виктор Гусев помнил, да и как забудешь такое, как попал он сюда, на самый край света…

Случилось это в тридцать восьмом. Жил он в деревне вместе с отцом, женой и совсем небольшими сыновьями. Старшему в тот год тринадцать исполнилось, младшему пять. Работал Виктор на тракторе, жена дояркой в своем же колхозе. Отец - на пасеке. Все было не хуже чем у людей. Да вдруг среди ночи кто-то в дверь постучал настырно, требовательно.

В дом вошли пятеро. Жестко приказали собраться за пять минут. Дети спросонья ничего не понимая, в рев ударились. Отец, как оглушенный, ничего не мог сообразить.

Незваные гости торопили зло. Вышвырнули за дверь одного за другим мальчишек, за ними взрослых с тощими узелками. Отец тогда ничего не взял. Лишь Библию завернул в чистую рубаху и шагнул за порог.

В городской тюрьме обвинив всю семью в знахарстве, приговорили к срокам, один длинней другого. Но потом кто-то сжалился и всех разом отправили на вечную ссылку на Камчатку. Жена и дети опухли от слез. Виктор почернел от горя. И только отец - старый Силантий, молился день и ночь, просил Бога спасти, сохранить и помиловать. Ни одной слезы не выкатилось из его глаз, ни одной жалобы не сорвалось. Он и впрямь лечил своих деревенских от всяких хворей. Принимал детей у рожавших баб. Не было в деревне доктора. Даже фельдшер не согласился поехать в глушь. И старый Силантий, перенявший от отца и деда их уменье, помогал людям. Они его и отблагодарили с лихвой.

Сам Виктор никогда не интересовался травами. Никого не лечил и сам ими не пользовался. Предпочитал выгонять простуду стаканом водки. А больше ничто его не допекало.

За весь путь, за все годы, ни разу не упрекнул отца в случившемся. По малограмотности иль от неверия не обращался к властям, чтоб разобрались и вернули из ссылки его семью.

По пути на Камчатку много думал ночами. Не одну его семью везли охранники в товарном вагоне в чужие места. Уж наслышалась семья о чужих горестях и страданиях. Потеряла веру в правду и добро. Пятнадцать семей набилось в вагон. Почти две сотни душ. Все полуголые, босые, голодные. Все в слезах. До края света доехали лишь семьдесят два человека. Даже умирая, боялись вскрикнуть, чтоб не услышать брань охраны. За всякое беспокойство платился потом весь вагон. От старого до малого, на первой же остановке выгоняла охрана из вагона и заставляла валиться лицом в холодную грязь. Лежали не шевелясь, под прицелом, покуда состав не начинал дергаться, отправляясь в путь. Тогда их загоняли обратно, поторапливая матюгами и прикладами. Умерших складывали на станции штабелями и сдавали станционным служащим, чтобы распорядились закопать трупы. Больных же выносили из вагонов, относили за состав и оказывали помощь всем сразу - одной короткой автоматной очередью. После двух таких случаев никто больше не обращался к охране за помощью. Умирали тихо, без слез и стонов. Виктор Гусев (наверное Бог отца его услышал) никого из своей семьи за весь путь не потерял. Впервые вздохнул, когда оказался на этом обветренном берегу вместе со своей семьей и другими такими же горемыками.

Охрана, пересчитав оставшихся по головам, сдала всех по списку местному начальству и, убравшись на катер, покинула берег.

Оставшись совсем одни, люди не знали, радоваться им или огорчаться. Песчаный кусок берега, какой определили им под жилье, выглядел серой пустыней, оплаканной самим горем сыскавшим тут себе пристанище. Серый песок, серое море, серый дождь… И лица у людей, серые, как тоска. Здесь не за что было зацепиться глазу.

- Может, пойдемте наверх. Там на сопке оглядимся? - предложил людям рослый, жилистый мужик, которого сюда сослали "за политику". Его считали грамотным. Но почему-то старались обходить его стороной.

Однако в тот момент одолело всех желание поскорее устроиться, и люди поднялись вверх.

- Мужики! Вот тут надо нам обживаться! Видите, ложбина вся сопками защищена от ветров. И с берега ни шторм, ни ветры не достанут, - указал Виктор Гусев на приглянувшееся ему место.

- А власти дозволят? Не воспретят тут селиться? - засомневался Силантий.

Виктор Гусев, оглядев ложбину, улыбнулся.

- Папка! Глянь, че мы поймали! - услышал он за спиной голос старшего сына. И оглянувшись, увидел в руках мальчишки большую рыбину.

- Крупный зверь. Где взяли? - обступили мальчугана мужики.

- Там, внизу. В реке. Ее полным полно. Целая прорва, - побежал мальчишка к реке.

Вскоре на берегу загорелся костер, и люди, забыв о дожде и горе, ели запеченную на огне кету, на время забыв обо всех своих бедах. Рыба показалась такой вкусной, какой не ели никогда. Она была нежно-розовой, отдавала дымом и морем. Ее было так много, что люди впервые наелись досыта. Кто-то, поев, стал носить к костру плывун, чтоб другие согрелись теплом огня. Иные с любопытством рассматривали, что оставило море на берегу после отлива и ковырялись в кучах морской капусты.

- Мам, скорей сюда! Я тебе сыскал чевой-та! - снова позвал старший сын Гусева - Васек - пригорюнившуюся мать.

Дуняшка тогда ахнула от радости. Юбка. Целая. Вся в клетку. Городская. И пошита фасонисто, с выдумкой. И по размеру. Вот только чья она? Как тут оказалась? Да только до того-ли нынче? Ей из дома ничего не удалось взять для себя. Только-то и успела детского немного взять. Да отцу с мужем по рубахе прихватила. Сама так и осталась в чем была. Наскоро сполоснув юбку от песка и грязи, повесила ее поближе к теплу. Все ж будет во что переодеться. И пошла на берег покопаться вместе с детьми и бабами.

Мужики тем временем ловили рыбу на ужин. Старики носили плывун к костру, чтоб ночью всем тепла хватило. Старухи уже чистили первый улов, принесенный мужиками. Все радовались, что каждому нашлось дело.

- Ну что, уголовнички, бандюги, и ворюги, обживайтесь тут. Как можете. Другого места на земле нет для вас. На нас особо не рассчитывайте. Мы коммунизм строим! И заботимся о хороших людях. Вам же свои грехи никогда не смыть. Не ждите прощенья и от нас. Сами о себе заботьтесь. Жить захотите - устроитесь, - говорил маленький круглый человечек, назвавшийся председателем поссовета, - Михаил Иванович Волков.

- А где жить-то нам? - изумился тогда Гусев, указав на пустой, совсем голый берег, на детей, сбившихся в дрожащую кучку. Их хлестал дождь. Он бил по плечам, по непокрытым головам, по босым ногам.

Глянул на детей и председатель поссовета. Глаза сузились.

- Это ваша печаль. Нарожали всякое говно, а теперь на жалость давите? Не выйдет! Нам строители коммунизма нужны, а не эти!

- Но жрать-то им надо? - взвился Виктор.

- Продуктов мы вам привезем. Но не рассчитывайте, что бесконечно кормить вас будем. Лишь на первое время. А дальше - сами. Жить где? Землянки копайте. Лучшего не достойны…

- А жить на что? Где работать будем, на что кормиться? - осмелел Гусев.

- Сначала устройтесь, там видно станет, - ответил представитель власти.

- Лопаты нужны, топоры, кирки. Да и доски, гвозди, - подал голос смоленский священник Харитон, впервые осмелев.

- Кое-что получите. Но не очень-то губы раскатывайте на государственный карман. Врагам народа мы помогать не обязаны, - повернулся ко всем круглой, тугой спиной Волков и заспешил вниз к катеру, вместе с сопровождавшей его свитой энкэвэдэшников.

А к вечеру пришел катер. На нем вернулся председатель поссовета. Харчи доставил. Муку, соль, сахар, крупу. Даже на чай расщедрился. Хлеба мешок привез, на который голодными воробьями накинулись дети. Поначалу их хотел отогнать. Да увидел, как бережно, до крошки ест хлеб ребятня, смолчал. Язык не повернулся отругать. А посочувствовать положение не позволяло. Смолчал представитель власти, сделал вид, что ничего не заметил. А у самого ком в горле застрял. Никого не боялся этот человек, ничего. Кроме, голода. Но о том никто не знал. И позвав мужиков, велел забрать топоры и лопаты, гвозди, мыло, спички и махорку.

За последнее много раз спасибо услышал.

А ссыльные, переночевав у костра, чуть свет шли в ложбину копать землянки. Всяк для себя, для своей семьи. Горе, оно хоть и общее, но выжить, выдержать, устоять, хотелось каждому. И все торопились. Власть предупредила - со дня на день холода начнутся. Тогда кто не успеет - не выживет,

Семья Гусевых спешила. Копали землянку трое взрослых. Даже старший сын помогал. Не разгибаясь, не отдыхая, забыв обо всем на свете. Порою в глазах рябило. Некогда поесть, оглянуться, сделать глоток воды. Спали мало. Ладони, плечи, ноги, спины- затекали от усталости. Но утром, чуть свет, сцепив зубы, все снова брались за лопаты.

Через десяток дней землянки были готовы.

Председатель поссовета, как обещал, выдал доски на обшивку, на потолок. И, оглядев нехитрые жилища, сказал, как высморкался:

- А чего еще вам желать? Не сдохнете от холода теперь. Л коль и сдохли б, места нам не занимать, земли много…

Силантий вздохнул, услышав такое и спросил тихо:

- Нам бы свечек малость. Не то впотьмах и поесть тяжко и помолиться не видно куда.

- Ишь чего захотел! Света ему не хватает. Скажи спасибо, что жив!

- Не тебя же мне благодарить, супостата! Все отняли, забрали, а нынче еще изгаляешься! Не в долг прошу. Пусть малые деньги, да при себе имеем.

- Я не посыльный для вас. Не могу и не буду просьбы гадов выполнять! - вскипел Волков.

- Это с чего я гадом стал? - ответно вскипел и Силантий.

- За доброе в ссылку не попадают! - обрубил председатель поссовета и пошел оглядеть другие землянки.

Виктор Гусев вместе с Дуняшкой и детьми ловил рыбу на зиму. Рядом с ним другие ссыльные. Тоже о пропитании на зиму заботились. Сыновья прикатили в землянку несколько пустых бочек, выброшенных приливом. Дуняшка их отмочила, отпарила, отмыла и в самой большой насолила морскую капусту на зиму. Другие под икру и рыбу пустила. Силантий смастерил возле землянки коптилку. И едва кета просаливалась, коптил ее до золотистого блеска, до одуряющего запаха сытости.

Примеру Гусевых последовали и другие ссыльные.

Но однажды, среди ночи, услышали люди крик. Хриплый громкий, с мольбой о помощи. Выскочил из своей землянки и Виктор Гусев. Не послушал отца, увещевавшего не совать нос в чужие дела. Крик доносился из землянки священника Харитона, оказавшейся самой крайней от реки. К нему на запах гниющих рыбьих потрохов пожаловал медведь. Вначале потроха сожрал, взявшиеся душком. Потом влез на кровлю землянки за вялившейся рыбой и провалился в землянку. Не выдержали тонкие доски громадного зверя. И он, рявкнув от неожиданности, оказался в постели Харитона.

Проснувшийся священник долго не мог понять, что на него свалилось и откуда. Вначале призывал на помощь Бога, а потом, сообразив, кто попал к нему, на помощь людей стал звать. Те сбежались с топорами и лопатами. Зверя уложили тут же. Все шестнадцать мужиков явились на зов о помощи. Кто-то факел зажег. При нем увидели и убили зверя. Свежевали при свете костра. У Харитона, первого из ссыльных, появилась в землянке медвежья шкура. А у ссыльных в ту ночь на много лет изменился уклад жизни. Головою своей общины назначили они "политика"- Никанора. В помощники определили отца Харитона. И навсегда отказались жить всяк по себе. Сообща оно куда как надежнее и спокойнее. А предложил это старый Силантий, пришедший к мужикам лишь, когда освежеванный медведь был порублен на куски.

Теперь ссыльные не прятались по землянкам вечерами. Заметно углубив, расширив впятеро землянку Харитона, засиживались у него допоздна. За долгими разговорами живее дело спорилось. Кто-то ложки выстругивал из плывуна, другие плели маты из сушеной морской капусты, рыбацкую сеть из нескольких обрывков.

При тусклом свете жировика из медвежьего сала люди отогревались здесь душой. Без баб, без спиртного им не было скучно.

Виктор Гусев учился всему, что ему нравилось. Наловчился в землянках печки делать из железных бочек. Теперь люди в тепле зажили, в благости. Потом приноровился из плывуна забавные игрушки детям вырезать. За все, что брался - получалось у человека. Но и его не обходило горе. В ту первую зиму на новом месте Силантий учил сына своему знахарскому делу. Вдвоем они приняли первые роды у ссыльной, уже немолодой бабы. Потом лечили детей и старух от насморков и поносов. Стариков от радикулитов и подагры.

Виктор запоминал быстро всякую траву, каждый цветок и корень. Для лечения все шло в ход. Даже морская вода. Ею полоскали горло от ангин, изгоняли соль из тела. Ею промывали глаза от слепоты. И даже серый морской песок, прогретый на куске жести, прогонял простуду из людей.

Председатель поссовета, наведавшийся к ссыльным глубокой осенью, изумился четкому распорядку в земляночном селе. Поразило его и то, что здесь никто не сидел без дела. Все были чем-то заняты. Мужчины заготавливали на зиму плывун. Старики плели сети из обрывков, выброшенных морем. Старухи плели маты из морской капусты. Дети ковырялись в приливном мусоре, вытаскивая из него все полезное, что могло послужить в землянке.

Аккуратной кучкой сложены ракушки на кухне. Из них женщины научились готовить неплохое блюдо. Выварят устрицу, а саму ракушку под мыльницу иль пепельницу приспособят.

Малышня таскает из моря крабов, их мужчины любят. Вот и стараются бабы сделать еду разнообразной. За пять километров в лес ходят. Приносят бруснику, клюкву. Компоты варят из поздних ягод. И даже его - председателя, угостили. Не отказался. А и впрямь недурно. Отведал гребешков, зажаренных в медвежьем сале. Не поверилось, что из ракушек взято, из моллюсков приготовлено. Напомнили они ему вкус грибов. А бабы смеются, мол, не грибы?

Михаил Иванович Волков долго присматривался к ссыльным. Не решался поручать им работу, которую выполнял свободный люд. А что как испортят, навредят? Какой с них спрос? Не зря же все, как один, сосланы сюда с клеймом врага народа. Они ничем не рискуют. Дальше Камчатки ссылать их некуда. А он свободу вмиг потеряет. И не только ее, а и должность, и семью. Но держать без дела столько людей не хотелось. Да и сами ссыльные требовали заработок, твердый кусок хлеба. Но где взять такую работу, какую можно доверить без опаски? И Волков мучился. Он был подозрительным, недоверчивым человеком. Но кормить даром прорву ссыльных ему тоже не хотелось.

Председателем поссовета он стал совсем недавно. Знал, что выше этой должности ему не подняться. Грамотешки недоставало. А учиться было поздновато. Вот и держался за то, что имел. Ссыльные не доверяли ему, и Волкова не уважали. И хотя он считался лицом гражданским - от энкэвэдэшников почти ничем не отличался. Он был любопытен и груб до наглости. Мужики нередко отвечали ему тем же. А ссыльные бабы относились к нему по-разному. Зная его любовь к вкусной еде, кормили. А потом, сытого, подобревшего, легко уговаривали привезти им лишний мешок сахару, жиров, макаронов, крупы и хлеба. Свои обещания он выполнял.

Вот так и Дуняшка Гусева, угостив Волкова клюквенным вареньем, упросила привезти для детей на зиму теплую одежонку, да телогрейки для отца и мужа.

Михаил Иванович согласился. Привез через пару дней. Но обновы не принесли в семью радости. На Дуняшку стали смотреть с опаской. Даже дома свои охладели к ней. Никто не примерил вещи. Будто не видели их. Муж перестал говорить ей добрые слова. А старый Силантий словно не замечал невестку.

И только бабы относились к ней по-прежнему. Заметив однажды слезы на глазах, поняли в чем дело. И решили поговорить начистоту.

- Хватит дурой прикидываться, будто не соображаешь, что стряслось. Ну ладно, харчи. Их мы у Волкова для всех нас просим. И для старых и для малых. И то, гад, кочевряжится. Уламывать его приходится. А тебе без труда уломать привелось. Не для общины. Хотя такие, как он, виноваты, что все мы здесь оказались.

А при чем тут Волков? - удивилась Дуняшка, выпучив круглые глаза.

- Совсем дура! Да он кто нынче? Власть! А кто нас сюда загнал? - наступала на бабу костистая старуха - жена Харитона, приехавшая к мужу всего три дня назад.

- Да мне плевать на Волкова. Но в зиму дети без одежки померзнут насмерть. Вот и упросила. Чтоб детву сберечь.

- Не у одной тебя дети имеются. И всем они дороги. Но только просить о милости своих убивцев никто не стал, - ответила попадья мрачнея.

- О жратве просили. А разве это не едино? Да и погодите заноситься, грянут морозы, не просить, вымаливать станете.

- Его просить не будем. Никто, - пообещала попадья уверенно.