- Не стану тайгу губить. Не буду дустом посыпать. Вместе с тлей хороших козявок изведу. Опять же и птах. Нахватаются они травленых комаров и сами помирать начнуть. Зверь от него болеть станет. Чего доброго - с участка сбежит. Не знаю, какая польза от дуста будет, а вот вред, догадываюсь, на много годов.
- Тайгу сегодня спасать надо, - говорили ему.
- Но не дустом.
- А как же?
- Тайга сама себя вылечит, я только немного подсоблю ей.
- Значит, отказываешься от дуста?
- Не допущу его!
- Но если через месяц пришлем к тебе сотрудников с проверкой участка и они обнаружат порчу деревьев вредителями - пеняй на себя, - предупредили Никодима.
Лесник лишь согласно головой мотнул. И погрузил на телегу мешки с дустом. Так и не оставив у себя ни горсти препарата.
А через месяц, как и обещали, прислали к нему на участок проверку. Пятерых лаборантов. Десять дней с утра до ночи почти каждое дерево и куст проверяли. А возвращались с пустыми пробирками. Поначалу удивлялись, не верилось. Ведь вот рядом участки полностью поражены. Здесь же - как заговорено. А участок такой же, и сгущенность деревьев даже большая, чем у соседей. Стали о секрете расспрашивать. Никодим не таился. И указал на муравейники, которые расселил густо по всему участку. Показал дуплянки для дятлов, - их своими руками мастерил. Птицы не распознали подделку. И, прилетев той весной, не за гнездо, а за тлю принялись, за древоточицу.
- Когда крыша над головой есть, для полноты жизни лишь сытый живот нужен. Вот и подсобили дятлы. За день по восемь деревьев один взрослый обрабатывал. Дусту с дятлом не потягаться. Птица с любой щели паразита достанет. Опять же
и сойки, синички. Да и муравьи - серьезные козявки. Лес исправно чистят. Только их вовремя расселять надо. Они псе и помогли, - отвечал Никодим.
- А почему же соседям-лесникам не подсказал?
- Говорил. Как же! Да только если по-моему - хлопот много. Вот и предпочли дуст. Кому что. Силком не навязывал.
Лишь по осени правота Никодима подтвердилась. Сбежали звери с соседних участков. И пушные. Много живности погибло. Немало пришлось поработать лесникам, чтобы оживить тайгу снова. В тот год вместо обещанного наказания получил Никодим за сохранность участка награду - пегую кобылу. И первый в лесничестве делал обходы не на своих двоих, а верхом, в седле. Ох и завидовали ему лесники!
А на другой год у самого в тайге беда случилась. Повальная чума пушного зверя косить стала. Напереживался Никодим, пока причину выяснил. Оказалось, что на его участке великое множество куропаток прижилось, сбежавших с соседних, протравленных дустом. От скученности болезнь вспыхнула. Лисы, поедавшие чумных куропаток, тоже заболели. Потом и горностаи, и соболи, куницы и норки. Пришлось отстрел куропаток сделать. Убитых сжигал. Оставил лишь молодых куропаток. Сильных, которых болезнь не коснулась. Потом и пушняк проверил, очистил от больных. Переманил в свежие норы, где зараженность была исключена.
Соседи-лесники долго присматривались к нему. Сами они в тайге с незапамятных времен. А этот новичок - приезжий. Но странный. Не такой, как все. Сколько лет по соседству живет, а одиночество его не допекает! В гости не идет. К себе не зовет. Живет сам по себе. Случается, встретится на обходе с соседом-лесником, не забудет поздороваться. Но тут же своей дорогой проходит. Вез вопросов и разговоров. Без рассказов о себе. И стало это вызывать любопытство. Ведь только то и знали лесники о нем, что имеется у него партизанская медаль. Ее он на телогрейке носил в любую пору. И, видно, очень гордился ею. За что, когда ее получил, как жил, ничего не знали соседи. А хотелось. Тайга общением не щедра. И коль другие развлеченья отсутствуют, а Никодим в гости не идет, решили сами к нему наведаться. Может, и неплохой он человек.
И заявились. По одному. Знакомство-то состоялось, но разговор не клеился. Ничего никому не сказал о себе Акимыч. Бутылку на стол не поставил. Чаю предложил. А этого добра и у себя в избе у каждого хватает. Наведались по разу. Вторично никто не пришел. Нет смысла. Чего всухую время изводить? "Может, и хороший он человек, но жлоб", - решили соседи и охладели к нему.
Никодим ждал, что хоть кто-нибудь из них да переступит чайный барьер. Придет вторично.
И уж тогда бы встретил его, как друга. Но никто не прошел проверки.
С водкой я им, стало быть, нужен. Знакомство на чаю не согрело. Собутыльника искали, ан промахнулись. Знамо, не нужон я им. Чужак. Коль бутылку б выставил, нынче отбою от друзей не было б. Только и цена той дружбе - похмелье да
боль. Заболей - равно не изведали б. Так и на что они мне? Обойдусь. Без них - равно что с ними, - жаловался Никодим прижившемуся у него бурундуку.
Тот понятливо моргал глазенками. Свистел, словно по-своему, по-звериному соседей ругал. Сразу всех.
Нет, не из прихоти был Никодим недоверчивым к людям. Жизнь его таким сделала. Приучила проверять все и всех. А уж потом - доверяться. Не сразу он стал нелюдимым. Не вмиг компании предпочел одиночество.
А все - война. В ней всякое бывало. Кое-что крепко помнилось. Вот и привык он своей меркой мерить.
Никодим пощупал нахолодевшую на морозе медаль. И, молодо с пенька соскочив, побежал в зимовье. Там, содрав с плеч телогрейку, пошел изведать кобылу. Зорька ждала хозяина. Его не только по голосу, по шагам и запаху издалека узнавала. Вот и теперь обрадованно смотрела.
- Скучаешь? А я вот у геологов был. Полаялся с ними. Со всеми. Осиротили они нас с тобой, Зорюшка. За то не прощу я им. Тимофея нашего погубили. Нет его боле. Взорвался. На шурфе. Дружка не стало. Все по моему недогляду и их жестокости, - прижался Никодим лицом к лошадиной морде. Обнял ее за шею. Кобыла, учуяв от хозяина неприятный запах, отвернулась. - Не обессудь, выпил я с ними. За упокой Тимохи. Шампанского. Бокал. Ты не гребуй. Не думай плохо. Тебе единой все говорю. Более некому. А ты хоть и умная, да язык твой речи не имеет. Понимаешь, да сказать не можешь. А жаль. Вот бы мы с тобой поговорили, - досадовал Никодим. - Но я им Тимоху не прощу. Это точно. Чтоб впредь озорничать в тайге неповадно было. В город мы с тобой пойдем. К начальству. Все доложим. А начальство не дозволит, чтобы в тайге опасности были от взрывов этих.
Зорька удивленно на хозяина смотрела. Что-что, а зимой лесник никогда с ней не ездил. Берег. Сам, на лыжах управлялся. А теперь вот…
- Эх, Зоренька, ничего не поделать мне. До города далеко. На лыжах не добежишь. Придется и тебе поработать. За тайгу вступиться. Нам без нее не жить.
Кобыла теплыми губами коснулась руки Никодима.
- Ну спасибо, голубушка, за согласье твое! - Лесник гладил лошадь, та жевала сено. Душистое. И нимало не заботилась о предстоящем пути.
- Может, и не по-мужичьи так. Жаловаться. Да только ни словами, ни кулаками на базе той никого не проучишь. К тому ж их много. А нас? Ты да я да мы с тобой. Без властей здесь никак нельзя нынче. За самоуправство наказывают. Всех.
Помрачнел Никодим. Свое вспомнилось. В партизанах он был тогда. И однажды послали его за харчами в село. Все хорошо обошлось. Да только с чердака дома, где темноты он дожидался, увидел одного. С полицейской повязкой. Тот вошел в дом напротив. А вскоре оттуда старика вымел. Бил его кулачищами пудовыми и орал:
- Куда корову дел? Говори! К партизанам отпел?
Старик молчал. Лицо все вспухло, почернело. А полицай не отступал:
- Если к вечеру коровы не будет - пристрелю!
А вечером, узнав, где дом полицая, убил его Никодим. Ночью в отряд вернулся. Рассказал обо всем командиру. Тот срочно партизан собрал. Сказал, что нужно сменить место. А когда отряд перебазировался, узнали партизаны, что каратели за убитого полицая в селе многих расстреляли. Правда, на этот раз в лес не сунулись. Но слежку установили за выходами. Каждого жителя на особый примет взяли.
Ох и досталось тогда Никодиму за самовольство! Чего только не наслушался. Уж лучше бы… Упреки страшнее пуль были. С тех пор и запомнилось. Навсегда.
Кобыла тяжело вздыхала. Словно догадывалась, почему молчит хозяин. Ей за эти годы он всю жизнь свою рассказал. Без прикрас и утайки. Все она знала. И о партизанщине, и об этом случае. Ничего не скрывал от нее хозяин. Ничего не утаил.
Да и с кем было поделиться? Никого не осталось после войны у Никодима. Один кругом. Был у него когда-то друг. С детства вместе росли. Так и его война отняла. На первых же днях. А баба… Уж лучше не вспоминать. Но чем больше гонит он ее из памяти, тем чаще она является перед глазами. Прежней, молодой.
Еще до войны женился он. Свадьбу на все село справили. Громкую. Отец Никодима тогда еще жив был. На радости, что светлого дня дождался, плясал, как молодой. А потом внучат стал ждать. Да так и умер, не дождавшись. Не довелось Никодиму отцом стать. Может, оттого и не стало согласья с женой. В беде они друг друга винили. Вначале молча. Потом и ссоры вспыхнули. От них в доме похолодало. Никодим выпивать начал. А однажды, перебрав, поколотил жену.
Утром проснулся, а ее нет в доме. Ждал. Она не пришла. Пошел к ее отцу. Спросил. Тот тоже удивился. На Никодима с кулаками кинулся. Спросили о ней по селу. Никто не видел бабу. Даже жутко стало. Ходили в лес. Смотрели. Уж не повесилась ли с горя? Но нет. Не нашли. Лишь перед самой войной письмо от нее пришло. В нем она писала, что имеет другую семью. Муж - добрый. И сын имеется. Мальчонке уже два года. Второй ребенок скоро будет. И радость в письме том была, что вот, мол, хорошо, что решилась уйти от Никодима. Уехала в город. И счастлива. И любима. И мать теперь. И муж - не чета Никодиму. Грамотный. На хорошей должности. И все просила она у отца прощенья, что не предупредила его в тот день, а потом не объявлялась.
Теперь ни одна девка в селе не решалась пойти замуж за Никодима. Да и сам побаивался. Выходит, он один был виноват… И покрывался лоб испариной. Без детей - нет семьи! Для кого жить?
И Никодим не захотел вновь семьей обзаводиться-. А тут - и война. Совсем не до того стало.
Три года, до самого освобождения Белоруссии, был Никодим в партизанском отряде. Всяко приходилось. Имел ранения. Разные. Теперь еще шрамы ноют. По прошлому. Забыть бы поскорее! Пусть не совсем цел, но жив. Но и это не в радость. Одиночество больнее ран гложет.
Будь в беде той жена хоть на каплю виноватой - не вспоминал бы, ан сам кругом виноват. Она ни при чем. И, не желая того, осталась единственной в его жизни. Вряд ли вспоминая Никодима. А он ее забыть не мог.
Кобыла тяжело легла на подстилку. Ох и не нравилось ей молчанье хозяина! Тяжелое. Знать, опять что-то больное на душе. Но зачем? И, ложась, словно напомнила, что и Никодиму пора в избу возвращаться. Спать. Забыть о заботах и неприятностях.
Лесник погладил лошадь по шее. И, тяжело, неуклюже ступая, вышел из сарая.
В избе еще держалось тепло. Лесник свечу зажег. Сел у стола. Поужинать бы. Да нет охоты. Это раньше, после войны, когда только сюда приехал, даже ночью есть вставал.
Никодим разулся и поставил сапоги на просушку Печь еще теплая. В самую пору спать ложиться. Не жарко будет и не холодно. Но кто это там в дверь стучит? "В такую погоду кому понадобилось по тайге шататься?" - удивился лесник и открыл дверь.
На пороге - мужик. Зубами от холода клацает и трясется.
- Входи! - не слушая объяснений, пропускал его в дом Никодим. И, затворив дверь, подтолкнул мужика в избу.
- Я ненадолго. Обогреюсь чуть и дальше, - дрожа, говорил тот.
Лесник, растапливая печь, оглянулся:
- Куда ж дальше идти? Кругом тайга.
- Мне на базу, - трудно выговорил человек.
- Значит, ихний? - поморщился лесник.
- Не совсем. Я из Охи. Из управления. К ним дня на три.
- Я тоже недавно там был. На базе. Сабантуй у них сегодня. Новый год встречают.
- Вот и я им радость везу.
- Какую ж, коль не секрет? - насторожился Никодим.
- Буровую решено привезти к ним.
- Вон оно что! - подбросил старик дров в печку, обругав мысленно и геологов, и этого мужика.
Лесник молчал. Зло смотрел на угли, падающие из топки. Но, спохватившись, захлопнул дверцу, поставил чайник с водой на плиту. Хоть и не желанный этот гость, но все ж человек. Пусть обогреется и уходит. Та радость, какую он геологам принесет, ему, Никодиму, ничего доброго не сулит.
- Я тоже на днях в Оху собираюсь. По делам, - сказал лесник, недобро усмехнувшись. И, повернувшись к мужику, предложил: - Ты куртку-то сними. В избе не холодно. Не то в шкурке этой разомлеешь, а выйдешь - и прохватит мороз.
Мужик молча послушался. Снял куртку. И попросился к печке. Поближе.
Ужинать будешь? - спросил его лесник.
Не откажусь.
Вот и хорошо. А то одному в горло не лезет, - сознался Никодим.
За едой понемногу разговорились.
Я и сам не думал, что Новый год в пути встречу. Видно, так и закрутится он у меня, - рассказывал мужик.
Видать, не угодил кому, что из города в тайгу тебя отправили? - смекнул по-своему лесник.
Случайность. Вездеход в дороге сломался. Па полпути. Кое-как до ближайшего села добрались. Машина на ремонт стала. Ну, а я на лыжи и к геологам. Другого транспорта нет. Если б не поломка, сегодня бы дома были. Теперь уж некуда торопиться. Побуду у них. Покуда вездеход придет. А там - обратно.
- Дома не знают, ждут, наверно? - спросил лесник.
- Нет. Я позвонил. Теперь не ждут.
- И на что вам, семейным, такая работа?
- А почему? Работа нормальная. Хорошо платят. Никто не обижается. Ну а неудобства некоторые - так их не миновать. Такова специфика. Посылают - не отказываемся. Не даром просят. Это и держит. К тому ж мне обижаться не на что. Езжу в тайгу не часто. Не то что те, на базе. Так что я доволен.
- А дети имеются? - спросил Никодим.
- Двое. Парни. Оба в техникуме.
- Счастливый, - вздохнул старик. И подвинул гостю поближе горячие котлеты, грибы. "Этому повезет внуков дождаться", - подумалось.
- А ты что ж, один здесь? Без семьи?
- Нет у меня никого, - опустил голову Никодим. И чтоб избежать дальнейших расспросов, добавил: - Бабу сам потерял, а родичей война взяла.
- Вон он что! Видно, потому ты и забрался в глухомань, чтоб подальше от всех и от себя?
- От себя хрен сбежишь. Да и не потому я тут. В лесу весь род наш работал. К другому делу непривычные. Да только в деревеньке моей весь лес извели в войну каратели. Сожгли. Думали, вместе с партизанами. Ну а война закончилась, вернулся я. Только от участка моего одни угольки. Вот так-то оно. А покуда прежний лес вырастет - три жизни прожить надо. А быть лесником на пожарище не смог. Вот и воюю нынче с твоими геологами. Каждый день. Вороги мы промеж собой лютые.
- Почему? - удивился гость.
- За тайгу все.
- А что в ней не поделили?
- Это я в Охе расскажу кому следует, - нахмурился Никодим.
- Значит, дело далеко зашло?
- Дале некуда. Ныне поперек горла мне разбойники те. Гляжу на их - внутри щемит. Почему такие бездушные? Понять не могу, - говорил Никодим, погрустнев.
- Обидели чем?
- Всяко было. И это. И хуже.
Оба помолчали. И внезапно гость заговорил:
- Все мы в чем-то друг перед другом виноваты. Вольно или невольно. Да только знаешь, отец, я в городе не сразу работать стал. Поначалу много лет в тайге - на выезде был, как и эти… Сам понимаешь, бесследно не прошло. Желудок сдал. Боли допекать начали. Да так, что ни жизни, ни заработку не радовался. Вначале по санаториям ездил. Лечился. Не помогло. Положили на обследование в больницу. А потом и говорят - оперировать тебя надо. Три четверти желудка удалять. Язва у тебя. С одной четвертью останешься. Я от такого предложения чуть с ума не сошел. Ну что я стал бы делать с этой четвертушкой? Как жить? А врачи добавляют - курить, выпивать - категорический запрет. Острое, соленое, жареное, жирное тоже нельзя. С час про "нельзя" говорили. А можно, оказалось, лишь молочное. Чего я терпеть не могу. Ну, думаю, нет, уж лучше с месяц пожить по-человечески, а там… Чем годы подыхать. Ну и убежал я из больницы. Ночью, через окно. В исподнем. От врачей и операции. А утром уехал в тайгу. К леснику. Мы на его участке два года работали. Тоже не всегда ладили. Но знал я, что помогает он людям. Травами лечит. Ну и вперся ночью. Как к тебе. Он все права имел выставить меня из дома. Но лет. Сказал я ему все. О болезни, о врачах, об обещанной четвертушке. Выслушал он меня. Настой какой-то дал. Тягучий, приторный. Я выпил. И невпрок. Вырвало. Покачал головою лесник, ощупал мой желудок. И взялся за меня. Настоями да отварами выходил. Целый месяц со мною мучился. Все же на ноги поставил. Да так, будто новый желудок приладил. С тех пор и не кольнуло ни разу. Так вот лично мне и доказывать не надо, что тайга человеку очень нужна. Ведь из нее для меня лекарства лесник тот брал. И если бы не она да не лесник, не сидел бы я теперь здесь.
- Как зовут-то тебя, мил человек? - подобрел к нему старик.
- Ашот мое имя. А тебя?
- Никодим. А там как хочешь. Иные Акимычем зовут.
- А чем тебя, отец, обидели наши ребята? - спросил Ашот.
- Ты нынче того лесника вспомнил. Доброе его. Но неужели пониманье это приходит лишь тогда, когда болячка носом ткнет в нужность нашу, лесовичью?
- За других не ручаюсь. Я о себе сказал. Все по-честному. Ко мне - так, к другим - не знаю.
- Вот спрашиваешь ты, чем обидели меня? Была на участке моем поляна. Вся березоньками обсажена. Светлая. Даже в дожди. Эти березки я из тайги на нее пересадил. Десять лет. Каждый день их холил. И нарадоваться никак не мог. Тяжко станет - я к березам шел. А они стройные да кудрявые росли. Больше сотни. Я даже разговаривал с ними. Но пришли эти геологи и вырубили березки. Все. Даже не предупредили меня. Я б их на другое место пересадил. Они по зрелости своей - людям сгодились бы. Да и деток бы после себя оставили. Тайге. Так нет… Извели. Молча. А ведь на березках тех чага росла. Видал, наверное? Наросты. На грибы видом схожие. Так вот чага та все желудочные болезни лечит. Да как! Только не стало у меня теперь чаги. И березок тех не стало.
- Ничего не поделаешь, отец. Плохо, что тебя не предупредили заранее. Но прокладка профиля задержек не терпит. Тут ничего не поделаешь. Вот если нефть найдут - город здесь построят. Да и тебе не век здесь жить. Получишь пенсию, станешь в городе жить. В благоустроенной квартире. Как первый старожил этих мест. И ребятишкам будешь рассказывать, какое здесь было жуткое место.
- Не жуткое - родное! И в город я никогда не пойду жить. Пенсия! Да я ее уже целый год получаю. Так и что? Разве она мне помеха? Ее мне за работу дали! А не на смерть! И ты меня не хорони! - вскочил из-за стола Никодим.
- Да на что обиделся?
- А на то, что ничему тебя твоя болезнь не научила. Прежним остался. Вон и слова у тебя, как у них. Только город да нефть. Навроде, что все другое напротив их - никаких прав не имеет! Вот вы и хозяйничаете, где не дозволено. Одной компанией. Знамо дело - жизни цену не знаете! - насупился лесник.