Старший наконец тоже шагнул одной ногой и остановился, вслушиваясь в то, что может произойти там, впереди. Стояла тишина. Тогда он шагнул и второй ногой, снова остановился, слушая. Рука с пистолетом была напряжена, но опущена. Кажется, стоять без дела ему стало надоедать, однако идти вслед за младшим он почему-то не хотел, видно, ждал возвращения подчиненного, чтобы предпринять действия к новым поискам. Ну надо же было упустить человека, ускользнувшего прямо из-под носа! Наверно, именно за это и выговаривал он своему водителю…
"Ах, молодец! - едва не воскликнул в полном восторге Филя. - Надо же, какой сюрприз!"
Преследователь повернулся спиной к Агееву, засунул пистолет за брючный ремень, сзади, а сам, повозившись с молнией на брюках, расстегнулся и стал шумно справлять малую нужду прямо на кусты. Ну нет, такого "подарка" Филипп просто не ожидал! А что, удача чаще всего навещает именно терпеливых своих просителей. Под шум "дождя", Филипп мягко вскочил на ноги и, сделав два бесшумных, скользящих шага, - как когда-то в разведпоиске, там, далеко на юге, в Афганских горах, - приблизился к сосредоточенному офицеру милиции в "штатском". Рывком выдернул из-за его ремня пистолет и больно надавил стволом на щеку мужика, и, когда тот вздрогнул всем телом, Филипп указательным пальцем с широким и твердым ногтем, аккуратно ткнул в одну очень неприятную точку на коже, возле скулы, хорошо, впрочем, известную людям трудной и опасной профессии. Неосторожный начальник стал медленно оседать, безвольно уронив свои беспомощные руки и с мирным журчанием завершая начатое дело.
Филипп подхватил его сзади и быстро утянул за собой в кустарник, где только что прятался сам. Быстро и грамотно обшарил карманы. Достал удостоверение капитана милиции, фамилия была ему совершенно ни к чему. Отцепил от ремня наручники - ну надо же, какие предусмотрительные! Ладно, могут пригодиться. Развернул лежащего ничком, бесчувственного начальника ногами к пролому, чтоб видны были между кустами ботинок и босая ступня лежащего, а второй ботинок вместе с носком он кинул прямо на то место, где только что совершал "туалет" их владелец. Само тело небрежно прикрыл сверху несколькими ветками, которые отломил с соседнего куста. Особая маскировка тут и не требовалась. Сам же, прикрываясь кустами, пробрался вперед, к тому месту, где должен был замереть от неожиданности ошалевший подчиненный. Задачка-то - не из трудных, правда, в ту пору разведчик спецназа был много моложе. Но и сейчас, пожалуй, не мог бы похвастаться Филипп Агеев своим нездоровьем…
Вскоре послышался треск веток под ногами возвращавшегося преследователя. Филипп не без труда - густая листва все-таки мешала - рассмотрел его. Совсем молодой, правильно, его и пожалеть можно. А пистолета у него в руке не было, спрятал, наверное. Наконец, "следопыт" увидел на тропе ботинок с носком. Замер, рука полезла в карман - за оружием. Стал нервно оглядываться и - увидел! Второй ботинок, торчащий из-под веток, рядом с голой ступней. С пистолетом в руке он присел и стал на карачках подкрадываться к телу. Приблизился, затем медленно и как-то воровато огляделся. Кабы не пистолет в руке молодца, Филипп бы запросто покатился от хохота. Но парень осторожно, словно все там было заминировано, откинул ветки в сторону и застыл сидящим на корточках изваянием, обнаружив лежащего начальника. Попытался было проверить, жив ли, дернул того пару раз, но для него ничего не прояснилось. Капитан лежал пластом, устремив нос к безоблачному небу, и брюки его были расстегнуты до неприличия. Филипп же не виноват был, что капитан милиции не успел застегнуть их, спрятав свое "хозяйство". И этот неожиданный пейзаж озадачил подчиненного. Он глубоко задумался, забыв об опасности, но потом захотел все-таки приподнять начальника. Однако ему мешал собственный пистолет, зажатый в руке, и он легкомысленно сунул его, как и старший товарищ, за брючный ремень на спине, - "кина" насмотрелись, решил Филя. Парень снова нагнулся над телом и услышал позади себя негромкий, нарочито хриплый шепот:
- Ручонки-то приподними, - и услышал щелчок взведенного курка. Он так и замер, нагнувшись и боясь пошевелиться.
Коротким броском Филипп пробил стену кустарника и, выскочив за спиной у парня, ткнул его в спину стволом пистолета. Тот упал на своего начальника, а Филипп присел на корточки и спокойно достал у него из-за пояса второй пистолет, а руки парня свел вместе и защелкнул на запястьях капитанские наручники. Вот и пригодились.
- Можешь сесть, - тем же странным шепотом сказал Агеев, заметив, что это действует на парня угнетающе. Тот, вздрагивая, извернулся, но умудрился сесть прямо на начальника. - Правильно, - одобрил Филипп, - ему все равно еще надо полежать, а ты зад свой застудишь, хоть и лето на дворе. Мокрый уже, поди? - и с добродушным хрипом натурального людоеда засмеялся, отчего парню, с округленными от ужаса глазами, должны были отныне всю оставшуюся жизнь сниться кошмары.
Филя нарочно говорил шепотом и не совсем разборчиво, истинный тембр его голоса запоминать им было вовсе ни к чему. Он достал миниатюрный диктофон и включил его, близко поднеся к лицу парня:
- Ладно, сиди вот так и не ори, а то пасть залеплю скотчем и подрежу… Представься теперь полностью и назови своего капитана… - Тот пролепетал фамилии. - Ну, отвечай теперь, сержант Новиков, кого ловим? Только быстро, у меня времени нет. Не тяни, а то вздохнуть на прощанье не успеешь.
Парень, было видно, никак не мог сообразить, что произошло. Почему, например, капитан лежит пластом и штаны у него - того? А он сидит на нем? Вопросы, однако…
- Считаю до трех и отключаю тебя. Раз…
- Я скажу, - тоже рвущимся шепотом заторопился тот, - только не убивайте.
- Не буду, обещаю, если не станешь врать. Ну, слушаю.
- Капитан велел отследить, кто у вдовы бывает. И узнать откуда. Больше не знаю. Он не говорил.
- А от кого указание?.. Чего задумался, снова считать?
- Скажу! От полковника Крохалева, ну… мы ж у его сестры дежурили, у этой…
- Знаю, у пьяницы Наташки, да? У Фомкиной.
- Ага…
Филя пожал плечами: что и требовалось доказать.
- И много отследили?
- Нет, только один. Не догнали. Он спрятался.
- А если б догнали, чего бы с ним сделали?
- Ну… - парень опустил голову. - Допросили бы.
- С пистолетами?
- Не знаю… - парень снова занервничал. - Это капитан знал, он и приказал.
- А ты кто?
- Я машину вожу…
- Понятно. Пистолет твой?
- Капитан дал. На всякий случай, сказал.
- Ясно с тобой. Ну, ладно, не буду я вас ни мучить, ни мочить. А капитан твой минут через тридцать очнется. Ты тогда слезь с него, а то еще подумает, будто ты его успел употребить - не по делу. В "обезьянник" тебя посадит. Или с работы уволит… ну, как этого… голубого охотника. С чуждой нам ориентацией, ты понял?
Филипп опять, словно хрипло лая, рассмеялся. Потом достал из кармана плоский моток широкого скотча, отлепил край и оторвал полоску.
- Подставляй рыло, не бойся, это, чтоб ты не орал, когда я удалюсь, - и запечатал парню рот. - А ключи от машины я у тебя изымаю, - Филипп обстучал его карманы и вытащил связку зазвеневших ключей. - Давай, отдохни пока. А вот пистолетики свои вам придется еще полазать, поискать… ничем не могу помочь вам, ребятки. Капитан, конечно, будет сердиться, но уж ты ему объясни популярно, что это он виноват. А сам сиди здесь и не рыпайся, пока я не уеду. Смотри мне, могу и больно наказать, вот как его, - он кивнул на равнодушного капитана.
С этими словами Филипп выщелкнул из рукояток пистолетов обоймы, повытаскивал из них патроны, сгреб в горсть и, размахнувшись, сыпанул над верхушками кустов. А сами пистолеты и пустые обоймы варварски разбросал в разные стороны. Ничего не попишешь, табельное оружие им все равно придется искать, проклиная при этом неизвестного врага, который так ловко обвел их вокруг пальца. Не хотел бы Филипп когда-нибудь попасться в их руки…
Он поднялся и, пригибаясь, прошел к пролому в заборе, после чего выскользнул наружу и выпрямился наконец. Не должен был парень запомнить его. Плюс еще страх.
А вот машинка была кстати. Но "форма" теперь только мешала, и Агеев, отъехав чуток, стянул куртку, снял и спрятал в ее карман шапочку; а перчатки оставил: зачем дарить этим деятелям отпечатки своих пальцев на баранке руля, переключателе скоростей и ручках автомобиля? Совсем нет никакой необходимости помогать им ловить "дерзкого преступника"…
Дорога Агеева лежала в сторону городской клинической больницы, адрес которой Филе дала Катя и рассказала, как добраться. Правда, зная, что у него нет автомобиля, она говорила об автобусном маршруте, но Филипп собирался доехать, определяясь по автобусным остановкам. Да и не было здесь двух больниц. Доктор Авакумов был ему теперь нужен.
Патологоанатом горбольницы, он же судебный медик Игорь Федосович оказался, как и говорила о нем Катя, высоким и лысым стариком с острым, почти пронизывающим взглядом - очевидно, по причине круглых очков с толстыми стеклами. И они держались у него на голове с помощью светлой аптечной резинки, завязанной концами на дужках. Отчего на лысине просматривалась складка. Но при всей "остроте" глаз вид у него был благодушным. Филипп подумал: а почему должно быть иначе? Старик с вечностью общается. Ежедневно. Значит, и тщету земных страданий понимает. А если это так, он и "темнить" не станет. Если, конечно, его уже не запугали плохие дяди в милицейских фуражках. Но ведь на всякий испуг есть и "отмазка": странная такая моральная категория - совесть, которая, - это давно известно, - у пожилых, тем более старых людей, обостряется до полной невозможности. Вот и поспорь с ней! Филипп Агеев, во всяком случае, как раз и приготовился поспорить, если в том появится необходимость. И самые действенные аргументы покоились на его спине - фронтовые рубцы, которые просто так, ради забавы, не зарабатываются. Уж Авакумов-то, полагал Филя, должен был хорошо это знать.
Ну, а помимо всего, есть же еще и тайна следствия? Истинного, а не притянутого за уши и расписанного заранее. Вот Агеев и решил "не тянуть кота за хвост", а выложить все сразу и начистоту. Времени уже не было торговаться…
К чести старика, тот понял все без долгих объяснений. Видимо, ему самому претило то заключение, которое он был вынужден подписать под откровенным давлением Степана Ананьевича, специально, видите ли, прибывшего в Бобров для проведения следствия о причинах самоубийства Краснова. Первым он прибыл и на место преступления, то бишь самоубийства, как он прямо и заявил "Федосычу", - кто в городе не знал старика-судмедэксперта?
А что поделаешь, когда делать нечего? И подписал. Почти под диктовку. Чтоб успокоилось такое прямо ужасное горе, написанное на лице полковника.
Но ведь осмотр тела в машине, а затем и вскрытие показали Авакумову, что самоубийством и близко не пахло. Во-первых, положение тела в салоне. Эти даже не потрудились представить себе, в каком положении оно находилось бы, если б человек, совершающий суицид, поднес пистолет к своему виску. Самое, пожалуй, интересное, что в этом случае он должен был опустить боковые стекла - переднее и заднее, а левую руку - именно левую! - изогнуть вокруг боковой стойки машины, чтобы таким вот образом дотянуться пистолетом до своего виска. Причем в таком случае у него остался бы на виске, возле входного отверстия пули, пороховой след. А такового не было и в помине. Значит, стреляли с расстояния, может, и небольшого. И стреляли в водительское окно с опущенным стеклом. Заднее же было поднято.
Но, может быть, Краснов был левшой? Нет, жена его отрицала категорически.
Далее, следы крови в случае невероятного, но пусть и придуманного самоубийства в этом случае должны были появиться на противоположной стенке салона автомобиля. Они же были на заднем стекле машины. То есть стреляли не сбоку, а больше спереди, куда рука самоубийцы ну никак не могла дотянуться, чтобы произвести роковой выстрел. Были и еще мелкие детали, указывающие на фактическое несоответствие выдвинутой милицией версии, но о них сейчас даже и упоминать не стоит. Два вышеназванных факта начисто отметали подозрение в самоубийстве. Однако именно на такой версии и настаивал Крохалев, специально посетивший больничный морг. Голос его был жестким и решительным и не допускал возражений. Впрочем, Игорь Федосович хорошо знал этого начальника, спорить с ним не собирался, а составленный уже и подписанный им акт судебно-медицинского заключения о причинах смерти Краснова передал из рук в руки. Крохалев высказался в том смысле, что со здешней судмедэкспертизой давно пора уже что-то делать, непонятное творится! Ничего поручить нельзя.
Авакумов прекрасно понимал, что медицинское заключение все равно придется подгонять под версию полковника Крохалева, и особенно не спорил. Я, мол, высказал свое мнение, а уж вы сами разбирайтесь, чего вам надо. И Крохалев "разобрался", он лично продиктовал новое заключение секретарю главного врача больницы и принес на подпись патологоанатому Авакумову. Такой высокой чести редко кто удостаивался. Что оставалось делать? Только послушно подписать. Что судебно-медицинский эксперт и сделал, послушно изображая смирение.
Крохалев был доволен и снисходителен. Его последняя фраза перед уходом из морга была просто знаменательной: "Значит, можно ведь, когда надо?". А Игорь Федосович смог на это только снисходительно усмехнуться: "Хоть бы обычное спасибо сказал, сукин сын…".
- Можно, конечно, и так, - устало пожал плечами Авакумов. - Но копию своего заключения я, пожалуй, вам передам… Филипп Кузьмич… - Агеев представился доктору полностью и кое-что рассказал о тех днях, память о которых и заставляет его искать и устанавливать истину. - Но надеюсь, что вы все же постараетесь не употребить ее во зло, хотя я давно уже на пенсии, понимаете? И многое из нашего прошлого знаю не понаслышке…
Так Филипп стал обладателем ценнейшего документа, который разбивал в пух и прах утверждения всей Бобровской и Дорогобужской милиции… Таскать подобный документ в кармане было бы хуже элементарного легкомыслия, и Филипп, подъехав к фабрике, бросил там машину, а сам пешком отправился к Фросе. Уже начало темнеть, и пора было готовиться в "ночное", как Агеев по оперативной привычке назвал следующую свою операцию…
Глава шестая В НОЧНОМ…
Красиво звучит и прямо по-тургеневски… Но не лошадей колхозных собирался пасти бывший сельский житель Агеев, а такого "здравного" коня, про которого улыбчивая Фрося "ответственно заявила", что на него как залезешь, так и слезешь. Не дед он вовсе, а достаточно крепкий и нагловатый пенсионер, хотя и прикрывающийся доброй улыбкой, одним словом, паук-живодер.
Узнав с явным неудовольствием, что часть ночи у ее гостя должна уйти на совершенно неотложное дело, а уж потом он вернется и сразу же за все ее заботы полностью и с огромным желанием отблагодарит, Фрося, тем не менее, развернула перед ним "скатерть-самобранку", и дорогому гостю осталось только удивляться, откуда это все у нее нашлось? А потом вдруг вспомнил, что "гостит"-то второй день всего! Надо ж было дать время хозяюшке понять, что приезжий москвич не такой уж и плохой квартирант. И все - при нем, и за копеечку он не удавится, так отчего ж и не приласкать? Ну, а что скоро ночь на дворе, то оно и видно, что мужчина - серьезный, стало быть, и дела у него не простые, а нос свой в них совать не надо, захочет - сам скажет. А не захочет, так и за то спасибо, что согревает в одиночестве… Хорошая логика, главное, простая. Кто теперь так живет?..
Это неграмотные люди говорят, что на ответственное дело надо выходить голодным, мол, легче думается. Неправильно. Нормальная сытость никогда организму не мешала, и Филя это хорошо знал. Поэтому в ожидании прихода полной темноты он отдал должное и глазунье-яичнице с салом, и домашней колбаске, и разнообразным соленьям - еще от прошлого года. А перекусив и блестя сытым взглядом, он понял, что еще немного - и задание самому себе на сегодня им же будет и с треском провалено. Почему-то показалось, что просто так уйти от хозяйки сейчас будет нехорошо. Но - надо. И он, скрепя сердце и обещая ей не задерживаться, отправился на опасное ночное дело.
Позже подумал, что лучше бы в тот час послушался своей интуиции и не ходил, отложил бы хоть на сутки, ну, что бы случилось? Но "слово" звало, тем более что Фрося, как бы между прочим, успела поведать ему, сама об этом не зная, много интересного о доме Плюшкина и о его подлом характере. Это ж какой дрянью человеческой надо быть, чтобы самому приходить к людям в нелегкую для них минуту, чуть ли не напрашиваться в советчики и щедрые помощники, а потом ставить в такие условия, что должник готов содрать с себя три шкуры, лишь бы поскорее возвратить долг… Может показаться бредом, чушью, но было именно так. Эйфория от щедрой помощи у заемщика быстро проходила, и он все оставшееся до срока возврата долга время только и думал, как выкрутиться из финансовой дыры, в которой очутился практически по собственной воле. Поэтому, считал Филипп, такое изощренное издевательство ростовщика над своими же соседями требовало хотя бы частичного отмщения.
И вот еще одна странность удивляла Агеева. Судя по рассказу Фроси, все должники смертельно ненавидели своего заимодавца, но едва им удавалось расплатиться, как они снова шли к нему - за очередными мучениями. И получалось, что в какие-то моменты он был настоящим пауком, высасывающим кровь из своих добровольных жертв, а в широком, можно даже сказать, общественном плане - лучшим другом и благодетелем. Надо же суметь так поставить себя!
Нет, объяснение-то, конечно, было. Взлет деятельности Плюшкина совпал даже по датам, как попробовал проверить Филипп, с появлением и оживлением бурной деятельности фирмы "Мега Инвест Групп". И получалось, теперь это становилось отчетливо видным, что люди несли свои жалкие сбережения в "Мегу", а убежденные год спустя, в момент возврата взносов с набежавшими процентами, в том, что их не обманули, не только свое последнее из загашников подаставали, но и кинулись к пауку. Там - год, здесь - год, о форс-мажорных обстоятельствах, мелко обозначенных в расписках должников, никто из них не думал, надеясь выиграть на процентах теперь уже куда большие суммы. И… проиграли. Все до последнего. После чего надежная инвестиционная фирма ловко "сделала ноги".
А где же паук? А вот он уже свил свою паутину, в которой только и оставалось теперь барахтаться неудачливым "предпринимателям", лишившимся жирной халявы. И повели они свою скотину на продажу, понесли последнее барахло…