III
Казарян долго блуждал среди стандартных двухэтажных домов. Таких домов, да еще бараков в конце двадцатых - начале тридцатых годов было построено по Москве великое множество. Наспех сколоченные из досок, без всяких удобств, двухэтажные двухподъездные домики были задуманы как временные - на три-четыре года - жилища. Вышло по-иному: стояли третье десятилетие.
В подъезде резко пахло мочой и помоями. В коридоре второго этажа, где тоже не благоухало, Казарян отыскал девятую квартиру и постучал.
- Чего надо? - нелюбезно спросил из-за двери хриплый женский голос.
- Не чего, а кого, - уточнил Казарян. - Вас, Евдокия Григорьевна.
- Кто такой? - диалог продолжался при закрытой двери.
- Из милиции я буду, - отрекомендовался Казарян и резко толкнул дверь: надоело препираться.
А дверь распахнулась - не заперта была. Посреди тесно заставленной комнаты стояла худая женщина лет пятидесяти.
- Я из милиции, - повторил Казарян, - а милиционеры любят при разговоре в глаза глядеть, а не через дверь перебрехиваться. - Казарян огляделся. Я сяду, - Казарян сел, Евдокия Григорьевна осталась на месте.
- Играешься, милиционер. Молодой еще, не надоело.
Тут нахрапом не возьмешь. Казарян спросил очень просто:
- Я так думаю, вы по мокрому делу проходить не хотите?
- Давишь? Не так, так этак? Что нужно-то?
- Нужно-то? Нужно местонахождение Николая Самсонова, у которого вы - почтовый ящик.
- Доказать это можешь?
- Шутя-играя.
- Мальчонку, значит, прихватил, - без труда сообразила Евдокия Григорьевна. - Если Колька на убийство пошел, сдам!
- Зовите меня проще. К примеру - Роман Суренович. Когда Самсонов вас навещает?
- Через два дня на третий. Был вчера, но почты не было.
- Это я знаю. Бывает днем, вечером?
- Днем я работаю. Вечером. Часов в восемь-десять. Как же этот дурак в такое дело влез?
- Как дураки влезают - по глупости. Маловероятно, но может быть, знаете: где его хата сейчас?
- Не знаю. Господи, какой идиот! - Она села наконец.
- Я понимаю, всякое бывает. С уголовниками - ладно, но связаться с уголовником-дегенератом!.. Как вы могли, умная женщина?
- Племянник. Сын сестры моей несчастной.
- Вы не будете возражать, если послезавтра придут сюда два молодых человека и вместе с вами подождут вашего племянника?
- Не буду.
- Тогда я пойду. Извините за беспокойство. До свидания, Евдокия Григорьевна. - Казарян встал. Встала и Евдокия Григорьевна.
- Нескромный вопрос: судя по ясности мышления и жесткости решений, вы - медицинский работник?
- Хирургическая сестра, - ответила Евдокия Григорьевна, и они в первый раз улыбнулись друг другу.
IV
В кинотеатре "Новости дня", на непрерывке, целыми днями хоронили Иосифа Виссарионовича.
Ларионов сел с краешка второго ряда и стал смотреть на с трудом сдерживающего слезы, слегка заикающегося Вячеслава Михайловича Молотова, тот произносил речь.
Карточный катала Вадик Гладышев, по кличке Клок, явился, когда Сталина хоронили в третий раз. Он комфортно уселся в первом ряду, посмотрел-посмотрел кино и вышел. Вышел и Ларионов.
Походили переулочками, выбирая место. Клок впереди, Ларионов сзади. Не доходя до Патриарших прудов, Клок нашел подходящий дворик. Уселись на низенькой старушечьей скамеечке, запахнули пальтуганы, подняли воротники - сыро, знобко. Ни здравствуй, ни прощай, - словно в продолжение долгого разговора, Клок начал:
- Когда его хоронили, я с Гришкой Копеечником в "Советский" заскочил погреться. Вошли в зал - аж страшно стало, мы - единственные. У стен, как вороны, официанты неподвижные, у эстрады - лабухи кружком. И все молчат.
- К чему это ты, Вадик, рассказал? - поинтересовался Ларионов.
- Сажать теперь будут по-старому или по-новому?
- По УПК, Вадик, опять же по УПК.
- По-старому, значит. - И без перехода - Зачем понадобился?
- О правиле в последнее время не слыхал? - очень просто спросил Ларионов.
Помолчали. Вадик рассматривал свои восхитительные ярко-красные башмаки.
- Я тебе, Алексеич, не помогаю, скажи?! Все, что тебе надо, в клюве несу. А сегодня - один сказ. Я хевру сдавать не буду.
- Хевра-то, по меховому делу?
- По меховому или еще по какому, мне что за дело. Знаю, собиралось правило, и все.
- Правило это убийство определило, Вадик.
- Поэтому я и кончик тебе дал.
- Кончик ты мне дал не поэтому, - грубо возразил Ларионов, - ты у меня на крючке. Не забывай.
- У тебя забудешь! - в злобном восхищении отметил Вадик.
- Давай подробности, - потребовал Ларионов.
- А вот чего не знаю, того не знаю! - обрадовался возможности огорчить оперативника уголовник.
- Ох, смотри, доиграешься ты со мной!
- Я все сказал, начальник. Отпусти.
- Гуляй, Вадик, но помни: каждый четверг я в баре.
- Господи! - обреченно вздохнул Клок и неожиданно вспомнил: "И каждый вечер, в час назначенный, иль это только снится мне?"
- Не снится, - заверил его Ларионов.
А Смирнов решил навестить Костю Крюкова, благо, жили в одном доме.
V
Прямо с работы, не заходя к себе, Александр ткнулся в шестую дверь налево.
Константин был занят: из рук кормил огромного голубя-почтаря. Почтарь клевал из Костиной ладони с необыкновенной быстротой и жадностью.
- Ты что птицу портишь? - с порога удивился Смирнов.
- Да он порченый, - с досадой пояснил Константин. - Я его в Серпухове в воскресенье кинул, а он на Масловке сел. Посадил его Данилыч, деляга старый. Почтарь называется! Правда, вчера сам от Данилыча ушел, но какой он теперь почтарь - с посадкой!
- За это ты его теперь из рук кормишь?
- Умные люди посоветовали напоить его, заразу, в усмерть, чтобы память отшибло, чтобы забыл, как садился. Зерно на водке настоял и кормлю. Ну, алкаш! Ну, пропойца! Видишь, как засаживает?
Почтарь гулял вовсю. Кидал в себя зерно за зерном, рюмку, так сказать, за рюмкой.
- Пожалуй, хватит ему, Костя. Видишь, он уже и глаз закатил.
- Пусть нажрется как следует.
Когда почтарь нажрался как следует, они отправились в голубятню. Та была гордостью Мало-Коптевского. Обитая оцинкованным железом, весело раскрашенная двухэтажная башня с затянутым сеткой верхом - голубиным солярием - была вторым домом Константина. Он зажег свет, поднялся по лесенке наверх и осторожно поместил почтаря к сородичам. Почтарь малость постоял на ногах и рухнул набок.
- Все, отрубился, - сообщил Константин.
Они уселись за маленький столик и посмотрели друг другу в глаза.
- Нам бы с тобой посидеть да старое вспомнить, поговорить по душам, - вздохнул Константин.
- А что мешает? - поинтересовался Александр.
- Мешает то, что ты ко мне только с деловым разговором заходишь. Когда ты вот так навещаешь, я сразу щипачем себя чувствую. И виноватым. И тюрьмы опасаюсь.
Высочайшей квалификации трамвайный щипач-писака, карманник-техник, Константин Крюков давно уже стал классным фрезеровщиком на авиационном заводе, но помнил все, опасался, не считал себя полноправным.
- Я к тебе с открытой душой, Костя. А ты во мне только мента видишь.
- Но пришел-таки из-за Леньки Жбана?
- Из-за него.
- Жалко мне его, Саня, - коллеги, как говорится, были. И черт дернул в это меховое дело лезть!
- Считаешь, содельщики порешили?
- Больше некому. Кодла больно противная - всякой твари по паре.
- Про правило ничего не слыхал?
- Откуда?! Меня ж, завязанного, опасаются. Но одно могу сказать - наверняка оно было. Не могли они из-за остатка не перекусаться.
- Про остаток откуда знаешь?
- А на суд тогда ходил, Саня. За Леньку болел. Эх, Ленька, Ленька! И шлепнул его, наверняка, самый глупый, дурачок подставленный.
- Кем? Столбом?
- Вряд ли. Столб на дне. Показываться не будет.
- Тогда Цыган. Больше некому.
- Ты что, Ромку не знаешь? Без умыслов он.
- Тогда кто же?
- Черт его знает.
- Да, дела, - подвел черту Александр. Помолчали.
- Не помог? - жалостно спросил Константин.
- Почему не помог? Помог. Помог понять, что шуровал здесь умный. А среди пятерки законников шибко умных-то и нет. Где мне умных найти?
- Ты сначала глупого найди. Того, что Леньку застрелил.
- Найти-то найду. Доказывать тяжело придется. Пойдем, Костя, домой, - предложил Александр.
Константин посмотрел сверху:
- Скучный ты, Саня. А какой с войны пришел! Веселый, озорной, молодой! Шибко постарел.
- С вами постареешь.
- Пойдем ко мне, я у сеструх пошурую, покормлю хоть.
- Я еще и дома не был, Костя…
VI
"Лайф" был роскошен. На меловой глянцевой бумаге помещались кинокрасавицы, политические деятели и спортсмены. Английские буквы выглядели франтами. И запах от журнала шел не наш - иностранный.
- Откуда? - вяло поинтересовалась Яна.
- Стригся вчера в "Советской" и в предбаннике его увидел. Наверно, буржуй какой-нибудь забыл. Ну, я его, естественно, и захватил на обратном пути, - самодовольно разъяснил Андрей.
Алик спросил:
- А на кой он тебе ляд? Ты ж в английском - ни уха, ни рыла.
- Не говори, не говори, кое-что понял, по картинкам, - Андрей засуетился и стал листать журнал. - Глядите.
Кинооператор Виктор поставил пластинку. Застучал барабан, завыли довоенные негры, и саксафон тоже завыл. Комната зажила в ритме, и все встало на места, ибо запели довоенные негры о смысле жизни, выкрикивая бессмысленные на слух слова.
Яна задумчиво глядела на Андрея.
- Все-таки ты зря, - произнесла она, продолжая рассматривать Андрея.
Андрей соблазняюще (был хорош) улыбнулся и спросил:
- Что - "зря"?
- С "Лайфом". Ты уверен, что за тобой не следят?
Андрей презрительно пожал плечами, презрительно, но неуверенно. Появилось интересное занятие. Алик подобрался. Охота началась.
- Кто-нибудь был в предбаннике, кроме тебя? - жестко поинтересовался Дима.
- Крутились там всякие… Но, когда я брал, никого не было.
- Абсолютно никого? - настойчиво поинтересовалась Яна.
- Абсолютно… - Андрею становилось явно не по себе.
- Профессия у этих людей такая, чтобы быть незаметными, или незамеченными, - включился в облаву Сергей.
- Какие еще люди? - затравленно вопросил Андрей.
- Наши люди, - спокойно ответила Яна.
- Ну, взял журнал, ну, посмотрел его. В чем здесь состав преступления?
Все молчали.
- Ерунда все это, - успокаивая себя, подвел черту Андрей, - не те теперь времена наступают.
- Ты о чем это? - спросил Дима. Был он ясен и добр.
- А в чем дело?! Что я такого сделал?! В чем меня можно обвинить? Я свободный человек и делаю то, что хочу. Не те теперь времена.
- Времена, действительно, не те. Зато мы - все те же. - Алик вяло ковырял крабовую лапшу. - Что ты суетишься? Ну, вызовут тебя, куда надо, поговорят, возьмут на заметку. И все дела.
Игра становилась скучной. Слишком быстро Андрей взял крючок.
- Я пойду, - сказал Алик и поднялся.
Еще было десять часов вечера, впереди разговоры и споры, всего этого было жалко, и себя жалко - настроение тоскливое, но Алик еще раз повторил:
- Я пойду.
Он вышел в коридор темной коммунальной квартиры. Пусто - пожилые соседки любили Андрея за красоту и интеллигентность и старались не мешать его досугу. Алик медленно одевался и слушал, как за близкой дверью Дима наконец запел "Сегодня Сонечка справляет аманины". В комнате дружно рявкнули припев.
Он шел по пустынной и мокрой улице Чернышевского, с удовольствием ощущая, что ноги его, шагающие по лужам, уже промокли.
По еще не позднему Садовому кольцу шуршали машины и троллейбусы. Улица была похожа на Москву-реку: отражались фонари, блестела под фонарями. Переходить Садовое кольцо не хотелось. Не хотелось окунаться в Москву-реку. Алику становилось холодно.
У трамвайной остановки дождь опять припустил. Но, к счастью, уже скрежетал по Немецкой расплывчатый в дожде трамвай, новенький, одновагонная коробочка. Алик влез в нее.
"Обилечивайтесь!" - тут же предложила пожилая кондукторша, и Алик обилетился. Кондукторша объявила: "Следующая - Девкины бани!" - и не за веревку дернула - на кнопку нажала. Технический прогресс. Алик стряхнул дождь с волос, с бровей, уселся. Было где сесть, хотя народу довольно много: работяги с вечерней, железнодорожные пассажиры к поздним поездам на Казанский, Ярославский, Ленинградский вокзалы, продавщицы из только что закрывшихся магазинов.
- Девкины бани! - крикнула кондукторша, и трамвай остановился. Никто не вышел, трое вошли.
Один пробежал вагон и распахнул дверцу кабины вагоновожатого. Второй остался возле кондукторши, вытащил из кармана пистолет. Третий, совсем молоденький, спросил:
- Начинать?
- Подожди, - отчеканил второй, раскрыл кондукторскую сумку и выгреб из нее бумажные деньги, а потом приказал тому, что показывал нож вагоновожатому:
- Вели извозчику, чтобы без остановок до моста! И чтоб помедленней!
Трамвай неспешно покатил. Вооруженный пистолетом обратился к пассажирам:
- Гроши и рыжевье, кольца там, часики, - огольцу сдавайте!
Молоденький пошел по рядам. Делать нечего - отдавали. Оголец злодействовал: обыскивал, если ему казалось, что не все выложили, покрикивал. С молодым пижоном поменялся кепками: ему водрузил на самые уши свою замызганную, а себе возложил его новенькую лондонку.
Ведь не богатыри. Пистолет и нож. Главное - пистолет. Алик представил, как пуля входит в него. Кошмар. Почувствовал, как диафрагма, холодея, стала опускаться. Страшно? Трусишь? Он знал про себя, что трусость его - от впечатлительности. Думал так, во всяком случае.
Сейчас подойдет оголец и станет шарить в карманах, а он будет покорно сидеть, растопырясь, как на гинекологическом кресле. Прелестная картинка: чемпион Москвы по боксу на гинекологическом кресле. Главное - пистолет, пистолет!
- А тебе особое приглашение нужно? - кинул ему оголец, румяный такой и нахальный, от опасности, малолетка.
- Пацан, может, не надо?!! - миролюбиво посомневался Алик.
- Ты что?!! - заорал малец. Алик взял руки, которые уже лезли ему за пазуху, и вытянул по швам огольцовых порток.
- Колян, он не дается! - плачуще наябедничал оголец.
Не дойдя до них шага три, тот, что с пистолетом, остановился и скомандовал:
- А ну, вставай, фрей вонючий! - и, поигрывая пистолетом, стал наблюдать, как медленно встает Алик.
- Шманай его, живо! - приказал главный огольцу.
Только сейчас, когда оголец еще за спиной. Падая вперед, Алик мгновенно подбил левой рукой пистолет вверх и правой нанес жесточайший удар главному в подбородок. И успел с любимой левой нанести прямой удар в челюсть еще не успевшему упасть грабителю.
Шарахнул выстрел, пуля ушла в потолок, и рука с пистолетом бессильно легла на пол. Алик ударил каблуком по запястью, носком отшвырнул пистолет и развернулся. Он был уверен, что обработанный им долго не встанет.
Оголец уже без принуждения вытянул руки по швам. Алик коротко ударил его в солнечное сплетение. Оголец потерял дыхание и осел на пол, Алик приказал тому, что с ножом:
- Иди сюда.
Бандит ощерился, вытянул руку с ножом: пугал. Был он тщедушен, в солдатском ватном полупальто.
- Тогда я иду, - процедил Алик.
- Не подходи, падло! - взвизгнул бандит, потом метнул нож. Алик ждал этого и уклонился, а потом обработал бандита, как грушу на тренировке. И этот лег.
- Гони к Красносельской и на перекрестке остановись, - приказал Алик вагоновожатому.
Трамвай помчался. Алик прошел, заглядывая под лавки, наконец, нашел пистолет в углу вагона. Бандит лежал рядом, и он рассматривал его, хотя рассматривать было почти нечего: обработанное им лицо на глазах деформировалось. Но вроде дышал. Пацан сидел неподалеку и плакал - значит, тоже дышал. Третий лежал неподвижно. Что с ним - неизвестно.
Завизжав на повороте, трамвай помчался по Ольховке. Пассажиры сидели смирно - глаза, как блюдца.
В животе была пустота, колени ходили. Алик присел на скамейку. На перекрестке трамвай резко остановился. Кондукторша кинулась к двери и, как Соловей-разбойник, засвистела в милицейский свисток. Цепляясь за сиденье, с пола поднимался оголец. Алик встал со скамейки и тихо сказал, глядя в сторону:
- Беги, дурак. Сумку только оставь.
Оголец разжал пальцы и незаметно уронил на пол самодельную тряпичную сумку, в которую собирал добычу. Кондукторша кинулась к двери и, как Соловей-разбойник, засвистела в милицейский свисток. Цепляясь за сиденье.
- Стой, бандюга! Стой, ворюга! Стрелять буду!!! - прекратив свистеть, заорала кондукторша. Она повернулась к Алику: - Стреляй в него! Чего стоишь?!
Алик подбросил на ладони тяжеленный пистолет и вдруг понял, что у него дьявольски болит кисть правой руки. Выбил пальцы, большой и указательный. Первый раз бил с такой силой и без боксерских перчаток.
- Эх, ты! - осудила кондукторша.
В трамвай влез милицейский старшина, посмотрел на одного лежащего, на второго и осведомился официально:
- Что здесь происходит, граждане?
- Произошло, - поправил Алик.