Виртанен оказалась на пыльной улице возле приземистого беленого домика, обнесенного старым плетнем. Поднялась на шаткое крылечко, толкнула дверь и сразу попала в маленькую кухню. Молодая полная женщина в белом головном платке, белом фартуке поверх легкого халата обернулась - она стояла у газовой плиты. Пахло борщом и чесноком.
- Здравствуйте, - певуче проговорила женщина, изумленно глядя на незнакомку в милицейском мундире. - Вы кто?
- Вот мои документы, - строго сказала Виртанен, протягивая удостоверение. - Я веду следствие, касающееся убийства вашего мужа. Обнаружен его пистолет. Почему вы и ваша свекровь проигнорировали повестки, которые я вам направляла, не явились в управление? Повестки обычно вручают лично под личную подпись.
- Никто ко мне не приходил, клянусь вам, - заверила Иванцова, но Виртанен не смогла заставить себя поверить ей. Как это может быть, чтобы дважды направленная повестка не была получена?
- А вообще хорошо, что вы не побрезговали и сами пришли, будто извиняясь, мягко проговорила Иванцова. - Тяжело мне в управлении бывать. Я там сто раз была, только что толку! Мити не вернешь. Поймите как женщина женщину, товарищ капитан.
- Меня зовут Любовь Карловна, - тихо проговорила Виртанен и села на табурет. - Я здесь в командировке. Пистолет Дмитрия Трофимовича обнаружили у нас в городе, в Петрозаводске. А с вами я хотела поговорить вот почему… Я читала ваши показания и хотела бы еще кое-что уточнить.
Иванцова усмехнулась с каким-то неясным Виртанен значением.
- К вашей свекрови у меня тоже есть вопросы. Она скоро будет дома?
- Она тут вообще не бывает, хотя дом на нее записан. Живет у старшего сына. А вчера и вовсе из Азова телеграмма пришла от младшей дочки, чтобы мать срочно выезжала. Что к чему, не знаю. Вечером на переговоры схожу, я уж их вызвала. И мать уехала в ночь. Перепугалась. Мало нам одного горя!
- Так… - Виртанен недоуменно подняла брови, что-то ей в этом поспешном отъезде не понравилось. - Ну что ж, Надежда Васильевна, значит, мне пока придется ограничиться беседой с вами. Скажите, не было ли у вашего супруга врагов? С кем ваш муж конфликтовал?
Иванцова скрестила руки на груди и почти вызывающе ответила:
- С начальством.
- С начальством?
- А как же с начальством не конфликтовать? Вы когда-нибудь видели человека, довольного начальником? А теперь хоть в глаза скажи, такой-сякой… И говорят люди. Подчиняться малоприятно, правда? Да еще так безоговорочно, как у вас, в милиции. А Митя мой вообще был человек нелегкий, я еще только замуж за него собиралась, а уже думала, неважно мой муженек кончит.
Виртанен поразила не то наивность, не то отстраненность, с какими рассуждала эта женщина о самом больном для себя.
- Почему так? - спросила Любовь Карловна.
- Да потому. Ему дать кому-нибудь в зубы без долгих разговоров пара пустяков было.
- В таком случае с кем же, с какими начальством не ладил ваш муж?
- Ну, с этими… С начальником портовой охраны - тот все чего-то придирался к Мите. Бывало, вернется муж со службы, скажет, опять подвернулся Хрисанфову под руку. Да и со старшим лейтенантом Кашиным иной раз бывали стычки. Как-то раз Митя не сразу по рации ответил на вызов. Ну, тот, конечно, рапорт на него подал, что уснул, мол, на посту. Чуть не уволили. Феликс Николаевич заступился. Любовь Карловна, борща хотите?
Виртанен пожала плечами, но ответила почти уверенно:
- А вы знаете, пожалуй, хочу…
С этой женщиной, поняла она, надо сначала как-то сойтись, иначе ничего нового от нее не услышишь.
Такого борща Люба, пожалуй, никогда не ела. Бордовый, ароматный, острый, совсем не тот суп с капустой, который она прежде принимала за это блюдо.
- Только вам и скажу, - вдруг произнесла Иванцова. - Потому что вы все равно отсюда уедете: у тех людей, которые Митю убили, в нашей милиции свой человек сидит. Вот что. Прочитали вы, что охранял Митя, какой ценный груз? Мандарины. Кому они нужны, скажите? У нас под боком совхоз цитрусоводческий, езжай туда в поднаем в страду, тебе мандаринами заплатят. Копейка килограмм.
- Государственная цена на мандарины, насколько мне известно, два рубля за килограмм, - эта последняя информация показалась Виртанен более приближенной к делу. - Почему в совхозе им продают дешевле?
- По себестоимости, тем, кто в страду помогать приезжает. Вам не продадут. Дело не в мандаринах, я не знаю, в чем дело. Но точно знаю, что убийц покрывают.
- Какие у вас есть основания для такого заявления?
- Любовь Карловна, вы уж меня извините, только я жить хочу, и вслед за Митей мне никак нельзя - Маринка сиротой останется. И вам советую в наших краях поосторожней.
- Я не пуглива. И все-таки… - она остановилась на полуслове, потому что кто-то поднялся по скрипучим ступеням крылечка. Дверь распахнулась, и вошел высокий широкоплечий мужчина в легком сером костюме.
- Ох, Феликс Николаевич, легки на помине… - всполошилась Иванцова. - Знакомьтесь, Любовь Карловна, вот… По Митиному делу.
Над Любой склонился синеглазый гигант. Взял ее руку, улыбнулся и сказал:
- Рад приветствовать, коллега. Чем могу служить?
VI
- Я о вас слышал много хорошего, Любовь Карловна, - сказал Николаев.
- А я о вас - пока ничего… - смущенно ответила Виртанен.
- Да как же так? - вмешалась Иванцова. Лицо ее заливала широчайшая улыбка. - Я вам только что про Феликса Николаевича рассказывала. Отзывчивый, говорила, человек…
- Так это вы, - сказала Виртанен, словно поняв наконец нечто важное, и перевела глаза на хозяйку дома. - Я думаю, мы продолжим в другой раз, более удобный, - и поднялась с табурета.
- Да посидите еще, Любовь Карловна, такой гость ко мне пришел… Посидите, - Иванцова держалась очень приветливо, - Феликс Николаевич, я вам борщеца налью?
- Я недавно перекусил, спасибо.
Как ни старалась Любовь Карловна идти быстрее, от калитки Иванцовой по пыльной и тенистой улице они пошли вместе, рядом.
Пахло разрезанными арбузами и уваренным сахаром. Где-то заготавливали цукаты.
Возле автобусной остановки Виртанен сбавила шаг. Николаев - тоже. Минут пять они стояли молча, осторожно рассматривая друг друга. Николаев не выдержал молчания первым:
- Честно говоря, Любовь Карловна, напрасно мы тут томимся. Зря вы отпустили управленческую машину. Рабочий день уже закончился, а добросовестно общественный транспорт везет лишь к станку, от станка хуже, с большими интервалами. Держу пари, это водитель линейного автобуса жарит шашлыки… - он потянул в себя воздух. - Чувствуете? Обед у него, может быть… Зря, зря вы отпустили машину… Теперь пешком придется идти. Точно говорю.
Она глянула строго:
- Я не считала себя вправе долго задерживать шофера. Не знала, сколько пробуду у Надежды Васильевны. А если у вас так плохо с транспортом, что же вы не принимаете мер?
- Это в ведении местного Совета, но начальство ездит на персоналках.
- Понятно, - кивнула Виртанен. - Вы осуждаете это начальство?
- Естественно.
- Почему же не переизберете его?
- Живу в другом районе, Любовь Карловна, - шутливо ответил Николаев. - Пойдемте ножками, сил нет тут дышать этим шашлычным смрадом. Я, знаете ли, не любитель. Для меня шашлык - почти синоним всякого нехорошего компанейства, он поморщился.
- Почему? - удивилась она.
- Как-нибудь потом объясню. Пошли, и я смогу по дороге показать вам две наши достопримечательности - рыночную площадь с уцелевшим караван-сараем и старинный храм, как говорят, выстроенный по приказу и даже проекту самого Петра Великого во времена Азовских походов. Ну, чтобы было где в мусульманских краях лоб перекрестить русскому православному человеку.
- Нынешняя страсть к старине меня просто пугает. То шарахались от нее, то так полюбили, так полюбили… - Виртанен грустно усмехнулась. - Из крайности бросаемся в крайность. Не знаю, почему это так свойственно многим из нас.
Узкая, усаженная тополями и кипарисами улица словно отгородилась от людей высокими беспросветными заборами. Любе все время казалось, что они с Николаевым одни на этом пути. Только разок проехал старый тарахтящий "Запорожец", потом долго за ним клубилась пыль, смешанная с морским песком, нанесенным подошвами курортников. И вдруг - море людей. Крики, шум, гам Рыночная площадь.
Николаев внимательно наблюдал за своей спутницей. Она явно почувствовала себя потерянной на южном открытом всем дорогам, всем путям базаре. Помидоры, гладиолусы, мушмула, черешня, слива, груша-бессемянка, абрикосы… - и всего много, всего навалом. Виртанен подняла руку к нагрудному карману, запустила в него длинные пальцы и достала синюю пятерку.
- Извините, - сказала она Николаеву. - Мне бы хотелось купить что-то себе на ужин.
Он задержал ее.
- Сделать салат в гостинице вам все равно не удастся. У вас нет лука, масла, соли, перца. И в гостинице даже хлеба не дадут, отправят в ресторан, там тоже не дадут, скажут: присаживайтесь… Вы голодны?
Она пожала плечами:
- Да, действительно, что толку, если я куплю помидоры. Мне и положить их некуда. И сыта я. Ничего. Просто… Это изобилие… Кого угодно введет в соблазн. Где ваш караван-сарай? Где храм?
- Налево… - скомандовал Николаев, стараясь подвести Виртанен как можно ближе к цветочному ряду.
И вот Николаев наконец увидел то, что стремился увидеть - настоящие, коллекционные, нет, не розы, розы есть везде, а вот тюльпаны такой редкой окраски, с такой редкой формой бутонов бывают только здесь. Дерут за них немилосердно, но если они единственные, возможно, во всем мире? Он приостановился и, не выпуская ее руки, через чьи-то берущие и дающие ладони, через чьи-то активные локти бросил в корзину с тюльпанами четвертной.
- Таких и в Голландии нет, - сказал Николаев, протягивая букет своей спутнице. - Уникальные, скрещенные из наших степных с чем-то заморским. "Азов" - может быть, слыхали?
- У нас бывают выставки цветов, - очарованно сказала Любовь Карловна. - Но… Нет… Никогда… Их страшно держать в руках - отнимут, - ее смех зазвучал радостно.
- Ну, а теперь к храму.
Трудно сказать, зачем Петр Великий велел заложить и освятить церковь господню в неосвоенной земле, но отдаленнейшие потомки тех стрельцов, что триста лет назад шли в первый и второй азовские походы, точно знали, что следует делать с ней - в церкви помещалась рыночная контора. Тут выдавали халаты, весы, здесь трудилась базарная санэпидеминспекция, тут заседала и дирекция рынка.
Он снова взял Виртанен под руку и повел ее через рынок. В этом углу было не так шумно и многолюдно. Задумчиво сидели рядом со своими медными кувшинами чернокожие от загара и глубоких морщин горцы-чеканщики, мастерицы лениво раскатывали большие и маленькие ковры. Из горы джинсов высовывалась коротко остриженная голова молодого человека. Он приветливо кивнул Николаеву. Тот подмигнул ему и шутливо спросил:
- Ну, что, Сержик, кайф ловишь? Хорошо идет торговлишка?
- Купите даме джинсы, Феликс Николаевич…
Николаев только махнул парню рукой, по-доброму смеясь.
- Это наши индивидуалы. Народные промыслы идут хорошо, особенно в сезон, летом, а доморощенные "кардены" прогорают. Народ избалованный, ему настоящего Кардена подавай…
- Надеюсь, ваш знакомый не только шьет джинсы? - спросила Виртанен.
- Разумеется. Он инженер из Инскстали.
Они подошли к величественному зданию, которое казалось киношной декорацией.
- А вот и наш караван-сарай, - пояснил Николаев. - Здесь обосновалась кооперативная чайхана. Караимская, половецкая или черт знает какая кухня, я в этом плохо понимаю. Но готовят очень вкусно. И хозяин мой добрый друг.
- Хозяин? Именно хозяин?
Он почувствовал подвох в ее вопросе.
- А разве у вас нет кооператоров?
- Народ наш северный, медлительный… У нас даже самогонку не гонят. Со времен Петра к "монопольке" привыкли. Вы что, хотите меня туда пригласить? А как же мне в ресторан - и в мундире?
- Не волнуйтесь. Сейчас там никого нет. И вообще мало кто ходит. Экзотика стоит дорого. И уверяю вас, нас усадят так, чтобы никто, даже мышки из погреба, нас не увидели. Уж если чья репутация зашатается, то моя. Вы уедете, я останусь, и Инск долго будет помнить, как я сидел в караван-сарае с красавицей.
Виртанен сделала неуверенный шаг к воротам древнего пристанища паломников в Мекку.
…Было уже поздно. Он читал ей стихи Гумилева и Блока, совершенно забыв, что нужно расспросить о пистолете, о допросах. Допросы, пистолет, рация - все это казалось ерундой. В одном Наталья несомненно права: он встретил редкую женщину. Как она говорит, что она говорит, как держится, сколько в ней искренности…
- Меня же в гостиницу не пустят! - вдруг спохватилась Виртанен.
И они бросились ловить такси. Прощаясь у гостиницы, Николаев сказал:
- Хороший вышел вечер, правда, Любовь Карловна?
- Правда, - ответила она. - Никак не ожидала.
- Так повторим его завтра? - настойчиво спросил он.
Она неожиданно отвела глаза:
- Вы опасны для меня…
VII
Домой Николаев вернулся с давно утраченным ощущением приподнятости. Но эта ее фраза - "Вы опасны для меня"- что она означала? Что могла разгадать Виртанен? "Какого же она обо мне мнения? - ужаснулся Николаев. - Неужели я в ее представлении этакий платный танцор, жиголо? Нет, - отводил он тревожные мысли, - если бы она узнала, не держалась бы так непринужденно, не пошла бы со мной дальше автобусной остановки… Да и как она могла узнать? С Наташкой разговор шел один на один, - и ему стало мучительно стыдно за этот разговор, этот сговор. - Впрочем, для Разинской я и есть жиголо. А почему только для Разинской? Я просто жиголо, коли позволил… Старые мои установки - с волками жить, по-волчьи выть - сейчас не годятся. Как она это подметила: чистить яблоко только потому, что все чистят, нелепо. Да, жиголо!"- От этого очевидного заключения он почувствовал себя отвратительно.
Чем ныне человек силен и слаб, если не местом, не чином, не окладом? Что еще предложила ему жизнь, текущая от зарплаты до зарплаты, от приказа до приказа, от звонка до звонка? Ничего. И выхода - тоже нет. Кто-то нашел бы на его месте отдушину в семье - у него семья распалась еще до того, как он оказался в тисках. Искать "ин вино веритас", как многие, кого он знал, с кем был тисками этими тесно зажат, так сказать, бок о бок, плечо к плечу, - он пробовал, но ничего, кроме покаянного, похмельного, очень тягостного чувства вины, позора, падения, кратковременное искусственное забвение ему не приносило. Чтобы держаться в рамках, завел "Жигули".
Книги - единственное, что осталось. Но сегодня и эта опора вдруг подвела. "Вот возьму, - решил, - и не отправлю Кашина в отпуск. Пусть встретится с Виртанен и расскажет все. Молчать он не станет наверняка. А чтобы Разинская и К° не устроили погрома, задержу Кашина руками Осипенко. С генералом переговорю напрямик, как тогда, три года назад, когда эти замышляли надругаться над его девочкой. В известном смысле Осипенко мой должник".
Решение принесло удовлетворение. Груз с души почти спал. Во всяком случае, Феликс Николаевич опять ощутил радость от минувшей встречи.
VIII
Шевченко не подвел. Список личного состава вневедомственной охраны порта, что нес караул в ночь убийства Иванцова, Виртанен получила. Шевченко обстоятельно пояснил, кто такие эти люди, что могли, что не могли видеть, что могли, что не могли слышать.
- Вообще-то я вам посоветую поговорить с Ерохиным и Ручкиным. Склад рыбзавода, который они охраняли, совсем рядом. Жаль, лейтенант Кашин, дежурный офицер, в отпуск отбыл, буквально позавчера, говорят… А вы считаете, что убийцы и продали пистолет?
- Я, собственно, ничего пока не считаю, - ответила Люба, вчитываясь в список.
- Я еще просила график частот рации сержанта, - напомнила Виртанен.
Шевченко замялся:
- Не успели. Наши радисты сегодня на задании, завтра, наверное.
- Завтра, так завтра, - спокойно отреагировала Виртанен, хотя видела, Шевченко заюлил, завертелся, к чему бы это?
- Кстати, - сказала она, - Александр Алексеевич, удивительное дело. До Иванцовых мои повестки так и не дошли. У вас в управлении что, необязательные нарочные?
- Получала Иванцова повестки, - поморщился Шевченко. - Только идти не захотела. Я сам ее на допросы на аркане вытягивал.
- Какой смысл Иванцовой говорить мне неправду?
- Так надо же что-то сказать. Вот и врет. Она показала что-нибудь новое, Любовь Карловна? - Голос Шевченко звучал озабоченно.
- По сравнению с тем, что было записано в дело вами, ничего решительно, - ответила Виртанен. - Извините, Александр Алексеевич, мне пора в порт. Я не чувствую за собой морального права приглашать к себе повесткой майора Хрисанфова как старшего по званию. Поэтому, извините, тороплюсь.
Выйдя на улицу, Люба с неудовольствием обнаружила, что погода явно начинает портиться. Пока ехала в управленческом "Москвиче" по длинной набережной, начал накрапывать дождь. Небо над морем затянуло тучами до самого горизонта, и Люба невольно забеспокоилась, как бы не сорвалась их вечерняя прогулка.
Начальник вневедомственной охраны порта Иван Федорович Хрисанфов слушал Виртанен с легким недоумением и не скрывал этого. Она расспрашивала его о конфликтах с сержантом Иванцовым, а он, как ни старался, ничего толком вспомнить не мог.
- Вдова Иванцова утверждает, что вы бывали несправедливы к сержанту, придирались к нему, не давали квартиру.
Хрисанфов только возмущенно фыркал в усы.
- Знаете ли, милая Любовь Карловна, если я буду заостряться на каждом сержанте, то мне работать будет некогда.
- Не слишком ли вы жестоки к памяти человека, которого уже нет? Или я должна судить по вашим словам, что вы действительно недолюбливали Иванцова?
- Вы не командир, вы следователь. А был бы у вас хоть один подчиненный, вы бы знали, что всех подчиненных командир и любит одинаково, и одинаково терпеть не может. Тем более Иванцов, извините, если вы настаиваете на смягчении оценок, был явно человек со странностями.
- Эти странности вызывали нарекания? Что вы имеете в виду?