- Но ведь Кашин подавал рапорт, где было сказано, что Иванцов уснул на посту в состоянии наркотического опьянения.
- В том-то и дело, что это последнее уточнение в документах ко мне на стол не попало. У нас тогда вроде бы наркоманов вообще не было, а уж в органах внутренних дел - тем более. - В голосе Николаева прозвучал сарказм. - Ах, Любовь Карловна, Любовь Карловна, кабы вы знали, какое редкостное чувство радости я нес в себе целый день… - Он взглянул на нее.
- …и я все испортила, - усмехнулась Виртанен, покачав головой. - Что делать, Феликс Николаевич, следствие - малоприятная штука. Не пахлава от Керима. Копаешься в… - Она запнулась, опустив глаза.
- Да, да, понял, что вы имели в виду. Какие еще у вас ко мне вопросы?
- Люба молчала. Потом встала, раскрыла шкаф, нашла банку из-под сока. Вышла.
Он понял, что пошла за водой.
Потом, когда она ставила цветы в банку - Николаеву показалось, или он хотел, чтобы так было, - несколько прошедших минут изменили настроение Виртанен.
Поставив розы в воду, она осталась стоять у окна.
- Как бы вы поступили на моем месте, Феликс Николаевич? Из дела фактически изымаются показания главного свидетеля…
- Я вам могу посоветовать - объяснитесь с генералом Осипенко. Я уверен, он начнет служебное расследование. Честно говоря, с удовольствием приму в нем участие в любом качестве. - Николаев откинулся на спинку скрипящего стула и прикрыл глаза, будто устав от изнурительной работы. Сквозь ресницы увидел, что Люба смотрит на него участливо. Порадовался. Но радость была уже потускневшей.
- Если в вашем отношении ко мне, - сказал он, тяжело поднимаясь, - наш разговор ничего не изменил, то я жду вас, как вчера, в машине. Начало кинофильма в восемь вечера.
И он ушел.
XIII
Генерал Осипенко принял Виртанен без промедления. Выслушав ее, он понимающе кивнул и принялся сличать протоколы допросов Виртанен с протоколами, записанными майором Шевченко.
- И что вы собираетесь делать дальше, Любовь Карловна? Озадачили вы меня сильно. Придется разбираться, служебное расследование проводить. - Он раздраженно забарабанил пальцами по краю стола. - И Николаев хорош… Надо же! Кто? Кто мог изъять показания, манипулировать с рацией? Кто? Ну, допустим, рацию протер Симонов или Шевченко, Шевченко или Шатурко, который у нас угро курирует, перетасовали дело как колоду карт.
Виртанен вспыхнула:
- Я говорю только то, что говорю, товарищ генерал!
Осипенко несколько удивленно смотрел на нее. Конечно, Виртанен дала ему еще один факт. Фактом больше, фактом меньше… Но Любовь Карловна не помощник ему в главном: занята своей работой, но кто будет проводить служебное расследование? Все те же люди… Все тот же Шатурко.
"Куда деться от тайных врагов, которые есть в Управлении, несомненно… Есть! Зря я отказался от помощи Быкова", - подумал генерал и вспомнил, как его уговаривал Шатурко не допускать в Инск Быкова. Хотя Шатурко понятия не мог иметь о плане, задуманном Осипенко и генералом Панкратовым из МВД СССР. Вспомнилось, что Шатурко был рад, когда так легко и быстро "уговорил" начальство.
- Так что же вы собираетесь делать дальше, товарищ капитан?
- Мне нужна ваша помощь. Вероятнее всего, человек, продавший пистолет Иванцова, - матрос с одного из двух судов, находившихся в вашем порту в ночь на 19 марта: "Сиваш" и "Красногвардеец". Поэтому мне необходимо направить в пароходства, к которым приписаны эти суда, фоторобот и описание внешности упомянутого матроса. Фоторобот привезен мной из Петрозаводска, описание внешности дал сегодня старший лейтенант Кашин, в общих чертах они совпадают, видимо, идет речь об одном и том же человеке. Далее, мне необходима ориентировка по обнаружению преступлений, связанных с изготовлением, сбытом, транспортировкой наркотических веществ и наркотического сырья, за период, предшествующий убийству Иванцова, хотя бы за месяц. И наконец, меня очень смущает просьба совхоза "Цитрусовый" не менять место постоянного поста Иванцова. Поэтому я хочу побывать в совхозе.
- Вы обедать собираетесь? - вдруг спросил Осипенко. - Пообедайте, и к трем у вас будет ориентировка. Я запрошу телекс, мне быстро сделают.
Из ориентировки МВД СССР за март текущего года выяснилось, что за неделю до убийства Иванцова в Нальчике была раскрыта группа заготовителей сырья наркотиков. Следствие продолжается, поскольку не установлен адресат, то есть переработчики сырья и местонахождение последних.
XIV
Встретившись, оба не знали, как начать разговор.
Николаев поглядывал на Любу испытующе, хоть и был рад, что она все же пришла. Ведь официальный разговор в Управлении, все эти процессуально-следственные подробности: протокольная запись, его обязательная подпись на каждой странице протокола - подразрушили иллюзии, что питали его эти недолгие, но, как ему хотелось думать, счастливые дни.
Виртанен сидела рядом с ним, потупившись. На ее высоких скулах горели алые пятна.
- Наверное, я виновата перед вами, - вдруг отрывисто проговорила она. - Видимо, служебное расследование коснется и вашей репутации.
- Чему быть, того не миновать, - со вздохом ответил Николаев. - И что бог ни делает, все к лучшему.
- Что же хорошего?.. - искренне удивилась Люба. - Разве…
- Вас тяготит невольная вина? - перебил он ее. Его участливая интонация тронула ее. Он еще и сочувствует ей! - Вы человек долга и иначе не могли поступить, не так ли?
- Я сказала Осипенко, что вы единственный, кто стремится помочь моему расследованию.
Он оторопел. Несколько секунд удивленно рассматривал ее и проговорил:
- Я уже знаю, вы - удивительная женщина. Но зачем же оправдываться?
- Завтра я уезжаю в "Цитрусовый", - сказала она, не отвечая, но не отводя взгляда от его лица. В ее глазах он увидел затаенную грусть.
- Мы не опоздаем в кино? - пробормотала она, чтобы уйти от внезапного открытия, испугавшего ее.
Потом они смотрели "Жертвоприношение" Андрея Тарковского, последний фильм режиссера. Виртанен порой не до конца понимала, как развивается сюжет, теряла суть происходящего, но чем больше видела и слышала ту экранную жизнь, тем острее становилась боль сопереживания, родившаяся в ее душе. Она тихонько смахивала слезы, поглядывала в темноте на Николаева. Он сидел напряженный, с лицом, какое бывало у Любиного деда, когда у него начинала болеть старая рана, - в тридцать пятом его ударил ножом в спину финский националист…
Они вышли из кинотеатра, крепко держась за руки, словно боялись, расцепи они пальцы, и случится нечто такое же страшное, неизбежное, как то, что они только что видели. Они не могли говорить. И только когда Люба поняла, что вот уже шестой или седьмой раз они огибают кинотеатр, она сказала:
- Но неужели Тарковский прав и, чтобы стать самим собой, нельзя обойтись без жертв? Неужели? Страшно… - Она подняла лицо к Николаеву.
- Не знаю, - глухо и горько отозвался он.
И снова они молчали. В молчании дошли до набережной, до Морского вокзала. Пересекли маленькую площадь и оказались у дверей библиотеки. Библиотека была закрыта.
Они потоптались у стеклянных дверей, опять взялись за руки и пошли переулками, уходящими от моря вверх, - так к гостинице казалось ближе.
Возле парадного подъезда старого здания, построенного тогда, когда фронтоны увешивались виноградными гроздьями и розовыми гирляндами, все скамейки оказались пусты. Николаев усадил Любу, и сам устроился так, чтобы прямо смотреть в ее лицо. Она вопросительно подняла брови. Он положил ей руку на плечо:
В тот черный день (пусть он минует нас!)
Когда увидишь все мои пороки,
Когда терпенья истощишь запас
И мне объявишь приговор жестокий,
Когда, со мной сойдясь в толпе людской,
Меня едва одаришь взглядом ясным,
И я увижу холод и покой
В твоем лице, по-прежнему прекрасном,
В тот день поможет горю моему
Сознание, что я тебя не стою,
И руки я в присяге подниму,
Все оправдав своей неправотою.
Меня оставить вправе ты, мой друг,
А у меня для счастья нет заслуг.
- Что это? Зачем это? - прошептала она. Ей вдруг стало страшно.
- Сонет Шекспира номер сорок девять, - печально ответил он и поднялся со скамьи. Взял ее руку, поцеловал, потом склонился над ней, припав губами к ее лбу, и она всем существом своим ощутила и ласку, и нежность, и преданность; ответить не смогла, боясь показаться то ли легкомысленной, то ли податливой - сама не знала.
- До встречи, моя хорошая, - шепнул он. И ушел.
Она не смотрела ему вслед. Но еще долго сидела на скамье, потрясенная, едва сдерживаясь, чтобы не броситься за ним.
XV
Прасковья Павловна Нечитайло, женщина умная и по-своему одаренная, на окружающих обычно производила тягостное впечатление человека мрачного, подозрительного, недовольного жизнью. Глядя на нее, думалось, что ей либо немало пришлось пережить, либо профессия наложила на нее отпечаток недоброжелательности к миру. И еще она была очень упрямой. Ее так и называли: "Упрямая хохлушка!" Украинская фамилия досталась ей от мужа. Чем дольше работала Прасковья Павловна в системе правоохранительных органов, тем глубже чувствовала, как с каждым годом работа становится все тяжелее, а противодействие этой работе все изощреннее. Сама по себе нелегкая задача охраны государственных интересов все больше балансирует на грани невозможности сохранения в чистоте буквы и духа закона, а сам прокурорский работник рискует подчас не только служебным положением. Через многое прошла Прасковья Павловна, через анонимки, шантаж, служебные разбирательства, подметные письма с угрозами расправы - только упрямство, считала, и спасало ее. Упрямо до конца стояла на своем, как ни изгалялись недруги, но сделать с ней ничего не смогли.
Дома почти взрослые сыновья подтрунивали над ней. Ведь даже яичницу мама солила в точном соответствии с указанием поваренной книги. И только муж любил и понимал ее. А с тех пор, как однажды, лет пятнадцать назад, она призналась ему, что потеряла веру в людей, в те идеалы, на которых воспитана, в его любви к ней появилась щемящая жалость и горестная нежность.
Муж юристом не был, он вообще был далек от гуманитарной сферы и об идеальном имел смутное представление, зароненное, однако, на необязательных для будущего инженера-строителя лекциях по диамату. Что считает своим идеалом жена, он тоже по простоте душевной особенно много не думал. Но, услышав от нее признание, стал размышлять. Сыновья спустя какое-то время заметили в отце перемену: он стал мягче, душевно подвижнее, он словно все время находился на страже, берег что-то или кого-то. И чем угрюмее становилась мать, тем светлее отец. Супруги больше не касались больной темы. Они все меньше выписывали газет, почти не смотрели телевизор, редко ходили в кино, только на индийские или бразильские фильмы.
Их детство прошло в ту пору, когда все всем было предельно ясно: кто вождь народа, кто враг народа, кому народ обязан победоносными пятилетками и победоносным разгромом фашизма. Черное - черное, белое - белое. Серых, палевых и прочих оттенков не имелось. По стране гуляли амнистированные бандиты. Вырезали кошельки, выламывали у неостывших трупов золотые коронки. Явное социальное зло требовало нетерпимой борьбы. По призыву комсомола Поля Нечитайло пошла в юридический институт. Свою будущую специальность считала нужнейшей, без которой государственность вообще немыслима, ибо соединены вместе государство и право.
А в самое последнее время она вообще не могла попять происходящее. Один раз уже начинали жить по-новому. Как поверить, что на сей раз навсегда и всерьез, если вера убита? Только с мужем и делилась нравственными муками своими. А он взахлеб о демократизации - директора избираем, по чести, по знаниям; хозрасчет вводим - заживем, ворюгам на лапу этим самым хозрасчетом и наступим! Посмотрела Прасковья Павловна на своего Владимира Гавриловича ясным взором и сказала: "Поднять за директора руку легко, поймать его за руку трудно".
Сказала и почувствовала, что будто ударила мужа. Верно люди говорят об ее упрямстве. Сама стала чувствовать, что порой прет против очевидного. Например, возмущается тем, что пишут в газетах. Какую ни возьми, правоохранительные органы кроет. Но ведь сама же дома только тем и занималась. Чего же возмущаться, в газетах верно пишут. Переломить себя трудно, вот что. И все же, говоря высоким слогом, чувствовала Прасковья Павловна в себе возрождение. Особенно польстило ей, что Москва ее в Инск направила. Значит, ценят еще порядочных людей. И такие люди, как она, еще нужны государству - в этом она не сомневалась даже в самые мрачные дни своей нелегкой жизни прокурорского работника. Но "Цитрусовый"… Это какой-то оазис прежней жизни! На вид здесь все вроде нормально. Совхоз на хозрасчет перешел, ввели здесь семейные подряды, заключили договоры о прямых поставках продукции с перерабатывающими предприятиями, все как в газетах пишут и по телевизору показывают. Только отчего же бегают глазки здешнего директора, как только он завидит ее? Чего он боится, дюжий кряжистый мужик? Ему бы глядеть строго да прямо.
Сегодня из номера Прасковья Павловна решила не выходить - документацию сверяла. Справа - бухгалтерские ведомости, слева - ведомость партвзносов. Из двадцати семи партийцев - работников совхоза четырнадцать уплатили взносы, превышающие в процентном отношении указанную в ведомости бухгалтерии сумму. Меньше должны были платить эти люди в партийную кассу. На стульях разложила Прасковья Павловна показания этих четырнадцати человек, характеристики на них, выданные парткомом совхоза. Можно надеяться, что эти четырнадцать сделали правдивые заявления, что на руки они получили за месяцы работы на уборке мандаринов и лимонов больше, чем указано в документах, в точном соответствии с объемом работ. В общем, поработали и получили свое, копеечка в копеечку. Но где же тогда собранный ими урожай? Его нет ни в каких документах по оплате. Только партийцам заплачено за сбор восемнадцати тонн мандаринов, а фрукты по документам не проходят. И на складе излишков нет. Значит, их сбыли, это ясно. Ясно, что в уборке урожая участвовали не только четырнадцать членов партии, значит, фруктов прошло через незаконную систему учета и оплаты больше. И еще вот такое коленце: у этих же четырнадцати человек профсоюзные взносы, которые взимаются через бухгалтерию в точном соответствии с заработком, указанным в ведомости. Как прикажете понимать? Прасковья Павловна углубилась в свои подсчеты, и тут кто-то настойчиво постучал к ней. Нечитайло с неудовольствием открыла дверь. Очень удивилась. По ее, Нечитайло, прикидкам, капитану Виртанен еще не время подключаться.
- Вы не поторопились? - спросила, не поздоровавшись. - Или случилось что-то непредвиденное?
- Скорее всего, причину убийства Иванцова следует искать в совхозе, - шепотом ответила Виртанен, плотно прикрывая за собой дверь.
XVI
Директор совхоза "Цитрусовый" Валентин Иванович Гуляев проходил мимо "Дома приезжего", невольно поднял глаза и увидел в одном из окон второго этажа женскую фигуру в летней милицейской форме. Все понял. Виртанен явилась. Заспешил к себе, чтобы немедленно связаться с городом, с Разинской.
- Наталья, - сказал он ей глухо. - Они сговариваются. Приезжай. Кто, кто?!! Да гостья ваша с шестидесятой широты пожаловала к нашей прокурорше!
Разинская мрачно пообещала появиться к вечеру и дала совет не быть лопухом. Совет, конечно, неплохой. Только все равно Гуляев сидел как на иголках. Шатурко вчера с сердечным приступом лежал, дело-то до служебного расследования дошло, шутка ли! Впрочем, схватила эта чухонка, как Наталья Карловну эту прозвала, своих же мильтонов за руку. Ладно! Значит, неквалифицированно они сработали, коль так быстро попались. А в совхоз зачем ее принесло? К Иванцовой? Так нет здесь Надежды. К матери ее? Смысла никакого. К Нечитайло? А где связь? Связь эту Гуляев, конечно, знал, но он представить себе не мог, что до этой связи вообще можно докопаться. И поэтому понял, что ему просто необходимо встретиться с Виртанен. О чем она его спросит, это дело десятое, сумеет вывернуться, на любой вопрос ответит, но зато сам узнает, чего она хочет, что ищет.
…Ко всему готовился Гуляев, но только не к тому, что произошло.
- Дмитрий Иванцов был вашим другом детства? - спросила Любовь Карловна, которая перед беседой посмотрела паспортные данные погибшего.
- Мы с Иванцовым из одной деревни, - принялся пояснять Гуляев. - А вот разница в возрасте у нас с ним солидная. Какая же дружба может быть между сопляком и почти уже юношей? Так, привет, землячок, как поживаешь… А после возвращения Митьки из армии мы и вовсе не общались. Я тут, работа у меня, сами понимаете, товарищ капитан, ответственная, напряженная, как я люблю подчеркивать в таких случаях, - жениться, и то некогда. Иванцов с семьей в городе обосновался. Ну, конечно, на свадьбе у него я гулял. Так это когда было!
- Однако когда вашего земляка хотели уволить из органов, вы звонили начальнику охраны порта майору Хрисанфову, начальнику ОВО УВД подполковнику Николаеву, просили не убирать Иванцова не только из милиции, но даже с поста на пропускном пункте.
- Не отрицаю, - степенно кивнул Гуляев. - Эта медаль две стороны имеет. Во-первых, теща Иванцова просила посодействовать, она старейший работник совхоза, передовик, ударник, как можно не уважить?
- Что же, по вашему мнению, могло произойти с Дмитрием Иванцовым?
Гуляев развел руками:
- Если милиция этого так и не узнала, как же я-то узнаю? Денег, со слов вдовы, у него при себе не было, ценностей - тоже, но ведь сейчас какие люди, за пуговицу убьют. Не знаю. Жаль, очень жаль, что по сей день бандиты на свободе! - Гуляев недовольно засопел.
- Вы знали, что Иванцов употреблял наркотики, лечился?
- Я уже сказал вам, в последние годы у нас не было ничего общего, - проговорил Гуляев раздраженно. - Наркоманом был, значит? - Он осуждающе покачал головой. - Скверное это дело. Так, может, его наркоманы и пристукнули? Мало ли, не поделили чего.
- Вы хорошо знаете местные угодья, Валентин Иванович? - поинтересовалась Виртанен. - Я имею в виду не только земли вашего совхоза. Конопля где-то рядом не произрастает?
- Нет, нет, точно знаю, нет. - Гуляев ответил таким тоном, что Виртанен поверила.
- А тайком не сеют?
- В принципе все возможно. Агрономические условия позволяют.