Александр Каневский
Кровавая Мэри
Я никогда не писал детективов, быть может, это первый и последний. Просто захотелось вдруг нырнуть в новый для себя жанр и по-своему его разнообразить: добавить к детективной фабуле немножко юмора, немножко печали, немножко эксцентрики и, даже, чуть-чуть фантастики - словом, решил удивить чем-то необычным. И удивил, на свою голову!
Завершив повесть, я, ещё в рукописи, дал её прочитать моим самым критически настроенным друзьям. Кто-то хвалил, кто-то делал замечания, кто-то давал советы… Но были и те, кто категорически потребовали подробного обоснования поведения моих героев и моих придумок - с научной точки зрения, юридической, технической, медицинской…
Я стал лихорадочно изучать учебники по химии, сопромату, медицине, юриспруденции, я был уже на пороге написания полновесной диссертации, но вовремя остановился, потому что понял: химиком, механиком, юристом или кардиологом мне уже никогда не быть, да, наверное, и не нужно.
Единственное, что стало ясно - это необходимость короткого предисловия.
Поэтому я его и написал. Итак:
Помимо в меру закрученного детективного сюжета, мне хотелось описать героев этой повести полновесней и поярче, дать им, кроме служебных обязанностей, и собственную личную жизнь, увлечения, привязанности, достоинства и недостатки. Не все они образцово-показательны - некоторые живут не по общепринятым правилам, шокируют окружающих своими пристрастиями и, даже в какой-то момент, нарушают законодательство. А кто-то, вообще, подвержен навязчивой маниакальной идее, которую пытается воплотить в жизнь…
Мне хотелось, чтобы прочитав эту книжку, читатели, даже спустя какое-то время, могли отчётливо вспомнить не только детективную линию сюжета, но и каждого из участников этого повествования, и положительного, и отрицательного.
А что касается упрёка в псевдонаучности, то я заведомо был готов к этому, потому что меня интересовала не технология создания нового монстра, а психология его создателя. И, кстати, уже давно общеизвестно, что мысль материализуется: то, что задумано сегодня, завтра может превратиться в реальность. Фантастика не всегда только подталкивала вперёд, она и предостерегала.
А теперь, добро пожаловать в мою повесть!
В нижнем ящике комода он нашёл мамин дневник, который она вела всю жизнь, несмотря на его постоянное подсмеивание и клички, которыми он её за это награждал: "Гимназистка", "Зубрилка", "Отличница"…
- Мне так легче корректировать свою жизнь, - оправдывалась она. - Что не нравится - вычёркиваю, что по душе - дополняю подробностями, рассуждениями, выводами…
Дневник состоял из пачки толстых общих тетрадей в клеёнчатых обложках, перетянутых резиновым шнуром.
- Я проснулся в шесть часов:
Где резинка от трусов?..
Вот она, вот она,
На дневник намотана! -
дразнил он её. перефразируя эту не очень приличную песенку, совершая ритуальный танец вокруг стола и поддерживая якобы сползающие трусы.
Она переставала писать и они оба хохотали.
Он несколько раз наблюдал, как дописав очередную тетрадь до конца, она выдёргивала последнюю страницу, рвала её на мелкие части и выбрасывала в плетённую мусорную корзинку.
На его вопрос "Зачем ты это делаешь?", пока он был мал, отшучивалась, а когда подрос, объяснила:
- Понимаешь: дойдя до конца каждой тетрадки, я подвожу итог прожитой жизни и понимаю, что наделала много глупостей, что надо было жить по-другому, совсем иначе… Но уже поздно, жизнь не перепишешь… Поэтому я вырываю страницу с итогами всех моих просчётов, в надежде, что исправлюсь, буду больше уделять внимание тебе, бабушке, самым близким друзьям, помирюсь с теми, с кем поссорилась, доделаю то, что не доделала, и, вообще, дальше буду жить очень-очень правильно, но… Когда подвожу итог следующего этапа моей жизни, там повторяются все те же ошибки… Я их снова рву и снова надеюсь…
Конечно, ему очень хотелось, прочитать, что она пишет, но она взяла с него клятвенное обещание - без её разрешения никогда не заглядывать в дневник, и он держал своё слово.
- А когда я смогу его прочитать? - приставал он к ней.
- Настанет день и прочтёшь.
- А если он не настанет?
- Обязательно настанет, обещаю.
Став старше, он понял, о каком дне она говорила, и больше никогда не заводил разговор о дневнике.
И вот теперь все эти заветные тетрадки лежат перед ним на столе, разложенные по номерам: первая, вторая, третья… Их всего двенадцать. И в каждой - последняя страница вырвана: до конца своих дней она была недовольна собой. Но она же не права, не права!.. И почему так мало тетрадок?!.. Она имела право, минимум. ещё на столько же!.. И как много вырванных страниц… Я сам допишу их!.. Они будут о тебе, только о тебе, моей самой великой маме!..
Всё ещё не решаясь заглянуть в её дневник, он встал, прошёлся по комнате, достал из внутреннего кармана пиджака свою прославленную флягу, сделанную по заказу, подогнанную под ширину кармана, но зато непропорционально высокую, почти до подбородка. В отделе её называли безразмерной: даже когда он наливал всем сотрудникам, она оставалась ещё наполовину заполненной. Сделал глоток, сел, закурил и стал перелистывать тетради.
Конечно, почти весь дневник о нём, самом лучшем, самом любимом и неповторимом: как он ел, болел, хулиганил… Как она выслушивала жалобы учителей и переводила его из школы в школу, как он, наконец, окончил десятый класс и получил аттестат… Как провожала его в армию… Как ждала его писем и звонков… Как поддерживала его во время учёбы в Академии МВД… А вот - о том, как его приняли на работу, о его первых успешно выполненных заданиях, благодарностях, премиях…
Из маминого дневника:
"… Ужасно важничает, преисполнен восхищением от самого себя - мой маленький надутый индюшонок… Это нормально, малыш. это пройдёт… А пока покейфуй, покупайся в собственных успехах… А как он был счастлив, когда ему предоставили отдельный кабинетик!"…
Стоп, когда это было?.. Сейчас вспомню… Это было лет десять назад, когда меня перевели в отдел особо тяжких преступлений. А кабинетик дали, чтобы подсластить пилюлю, потому что посылали в какую-то кошмарную командировку…. Конечно, помню!.. Особенно, вечер перед отлётом, когда появилась добрая фея с коньяком…
За окном тогда уже стемнело. Борис, у письменного стола, готовясь к отъезду, перебирал документы, нужные складывал в папку.
Вошла Флора, точнее, вошла её коса, а за ней уже она сама. Коса толстая, тугая, ниже пояса. За такими косами охотятся парикмахеры, чтобы сфотографировать и повесить фото в своей витрине.
- Борис Романович, хотите кофе?
- А!.. - Он отмахнулся, продолжая перекладывать бумаги.
- С коньяком.
- О!.. - У него тогда ещё не было заветной фляги, поэтому он заинтересовался. Взял чашку. - Спасибо! - Попробовал. - Класс!.. Только в следующий раз - коньяк лучше отдельно.
- Понятно.
Она протянула ему начатую бутылку.
- Вы - потрясающий парень! - Борис плеснул в стакан, выпил. - Как вас зовут?
- Флора.
- Классное имя!.. У вас нет сестры?
- Нет. А зачем?
- Её бы могли назвать Фауна… Флора и Фауна - красиво!.. Кстати, как вы тут очутились?
- Убираю. Я поступила в университет, родители далеко, живу в общежитии - по вечерам подрабатываю здесь уборщицей.
- И давно вы у нас?
- Уже второй месяц.
- А чего это я вас не замечал?
Она с улыбкой пожала плечами.
- Наверное, я не очень приметная.
- Не скажите! - Начинает внимательно, профессионально её осматривать. - У вас зелёные зовущие глаза, привлекательно вздёрнутый носик, стройная фигура… А про вашу косу уже давно песню поют: "Дева-краса, чудо-коса!"… И ещё: у вас же потрясающий бюст… С таким бюстом наперевес можно идти в атаку на любого мужика!.. - Видя, что её это смущает. - Ладно, больше не буду… Ой, какой же я мужлан: лакаю ваш коньяк, а вам не предлагаю!.. Хотите глоточек?
- Я не пью.
- А как же у вас в сумке оказалась эта бутылка?
Она растерялась, смутилась, потом взяла себя в руки и ответила подчёркнуто безразлично:
- Случайно.
- А туда случайно не закатилась какая-нибудь закуска?
Она поспешно вынула и протянула ему завёрнутый в целлофан бутерброд.
- Да вы просто находка для уголовного розыска!.. С утра поесть некогда!.. Меня же просто разрывают на части! - важно сообщил он и жадностью откусил. - Вкусно!.. Я ваш должник, вернусь из командировки и сразу приглашу в ресторан.
- Я их не люблю, рестораны: шум, грохот, песни дурацкие: … Я настоящую поэзию люблю, бардов.
- Договорились! Кого именно хотите послушать?
- Окуджаву. Никак на его концерт не удаётся попасть…. Как у него это всё просто и здорово! - Напевает. - "Виноградную косточку в тёплую землю зарою"…
- Замётано. Возвращаюсь и сразу поведу вас на его концерт.
- Билеты не достанете.
- С этой книжечкой?! - он хвастливо и гордо помахал своим удостоверением.
- Забудете.
- Никогда! Вот. - Вынимает из кармана платок и завязывает узел. - Всегда так делаю, чтобы не забыть.
- На ваших платках таких узлов, наверное, уже много накопилось. Лучше я на своём завяжу. - Достаёт кружевной платочек с вышитой буквой Ф. Завязывает узелок, кладёт ему на стол. - Теперь запомните.
- Конечно! - Напевает. - "Скромненький синий платочек…". - Теперь точно не забуду!
Хочет положить его в карман. Она забирает его, прячет.
- Когда вы вернётесь, он будет лежать у вас на столе. Я с вечера буду класть, и каждое утро он вам будет напоминать о вашем обещании. Когда вам надоест его видеть, вы поведёте меня на концерт.
Он улыбается уже с неподдельным восхищением:
- Вы - потрясающий парень!
- Если вы меня ещё раз так назовёте, я завяжу ещё один узелок, чтоб вы запомнили: я не парень, я - девушка!
- Ну, Флора-Фауна! Вы - самый грандиозный… девушка!
Он закрыл тетрадь и грустно улыбнулся: она, и вправду, была очень славной, но больше он её не встречал: его первая командировка затянулась, потом плавно перелилась в следующую… Когда вернулся, Флора уже не работала: перевелась из Москвы в Воронеж, ближе к родителям. "Неохваченный объект" - так называл он ускользнувших от него женщин.
Вздохнул и раскрыл другую тетрадь.
Из маминого дневника:
"… Мне так печально, что Боренька не имеет своей комнаты, куда бы мог пригласить девушку, послушать музыку, попить шампанского и целоваться в нормальных человеческих условиях, а не в тёмных антисанитарных подъездах… Не приглашатьеё в наше купе, где можно только стоять или лежать - сесть уже негде. Когда ко мне зачастил наш замдиректора Горский, ему пришлось сбрить усы, чтобы поместиться…"
В коммуналке, где они жили первые годы после переезда в Москву, у них была комнатушка при кухне, в которой когда-то обитали кухарки.
Это была большая квартира в старом, ещё дореволюционном доме на Чистых Прудах, давно забывшая слово "ремонт", захламленная, запущенная, пропитанная сочными скандалами и кухонными интригами… Четыре кнопки звонков на дверях, четыре лампочки в туалете…
В первой, самой большой комнате, жила шестипудовая Маруся, которая получила жилплощадь, работая дворничихой. Год назад она вызвала из своей деревни племянницу Зинку, пообещав вывести её в люди. И вывела: выдала за алкоголика Федю, который ставил туалеты на дачных участках.
Из этой комнаты часто доносился нежный девичий голос:
- По рылу его, по рылу!
Это Зинка вдохновляла Марусю, которая половой тряпкой била Федю, когда он приползал домой, отпраздновав установку очередного туалета.
- Налакался, свинья собачья!.. Жены бы постеснялся, харя небритая!.. Ребёнку бы принёс чего-нибудь витаминного!..
У Зинки и Феди год назад родился сын. Федя очень гордился этим событием и надеялся вырастить из него туалетного помощника, но произошло непредвиденное…
Первое слово, которое обычно произносит ребёнок - это "мама" или "папа". Федин сын первым произнёс "Коля" - это было имя соседа, что, естественно, вызвало огромный, незатухающий скандал.
- А хто докажет, шо это мой личный сын, а?..
Может, я ему не родной отец, а приходящий!..
- Ты можешь закрыть свой поганый рот?
И следовал прицельный удар тряпкой по физиономии.
Такие сцены повторялись почти ежедневно до тех пор, пока не раздавался стук в дверь и угроза Марфы Леонидовны:
- Я опять вызову участкового!
Марфа Леонидовна преподавала химию в соседней школе, была заседателем в суде, поэтому её все побаивались. Она была строгой и всегда недовольной, отчитывала всех, делала замечания… Вместо выражения лица у неё было постоянное возражение. Она напоминала шипящую змею, и Борис утверждал, что у неё даже язык - раздвоенный. Он называл её "Марфа Людоедовна".
Проходя мимо Марусиной двери, Людоедовна останавливалась и громко вопрошала:
- Почему ребёнок опять плачет?.. Вы не умеете с ним обращаться - я направлю к вам социального работника!
А если за дверьми было тихо, это тоже её настораживало:
- Почему ребёнок молчит? Он что, умер?..
Однажды она с ужасом узрела, что Борис повесил в туалете портрет Ленина. С ней чуть не случилась истерика:
- Как ты посмел?!. Ленина?! В туалете!?.. Немедленно сними!
- А почему Маяковскому можно, а мне нельзя?
- Причём тут Маяковский? Почему ты решил, что у него в туалете висел портрет вождя?
- Конечно!.. Иначе б он не написал: "Я себя под Лениным чищу!"
Был дикий скандал. Пришлось снять - Людоедовна угрожала написать в КГБ.
Напротив их коморки жил сосед Коля - это к нему ревновал Федя свою Зинку. Коля был одинокий и неухоженный. Если отталкиваться от определения "купаться в роскоши", то Коля купался в нищете. В комнате стоял кухонный столик с никогда не мытой посудой, три табуретки и два топчана. На одном спал Коля, на другом - кореец Ким, который снимал у него угол и готовил очень острые блюда, от которых Коля приобрёл гастрит. Кореец зарабатывал, играя в скверике на флейте, поэтому его называли "Жид со скрипкой". Комната никогда не убиралась, в ней было столько грязи, что её можно было продавать как лечебную. Кроме того, там водились клопы, которых Коля подкармливал своей любовницей, ночевавшей у него по субботам. Корейца клопы не кусали: в нём было много перца.
За стенкой, в соседней комнате, жила вдова покойного политкаторжанина, которая давно перескочила через свой столетний юбилей, но. с помощью палки, ещё сама передвигалась и даже участвовала в кухонных разборках, размахивая этой палкой. Экономя на электричестве, она не поставила собственную лампочку ни в коридоре, ни в кухне, ни в туалете, а освещала себе путь церковной свечой. Когда, закутавшись в одеяло, с горящей свечой в руке, она выходила из своей комнаты и шла по тёмному коридору к тёмному туалету, её можно было принять за ночное приведение, вышедшее из склепа.
Все соседи уже много лет стояли в очереди на "улучшение жилплощади".
Театр каждый год взывал к исполкому, чтоб ведущей актрисе их театра Людмиле Пахомовой, наконец, выделили отдельную квартиру, без которой она не может нести искусство в массы. Но ничего не продвигалось, пока не помог случай: после перестройки на их коммуналку положил глаз какой-то преуспевающий делец и забрал её, купив каждому соседу по отдельной однокомнатной квартире. Конечно, все были счастливы, но больше всех ликовал Борис: наконец-то, они избавились от неусыпного надзора Людоедовны. Кроме того, уходя в армию, он втайне надеялся, что отдельное жильё поможет матери найти мужа и наладить свою личную жизнь. Поэтому же, когда отслужил и поступил в академию, обитал в общежитии или у своих постоянно меняющихся дам. Но и в новой, отдельной квартире на Русаковской набережной, Людмила Михайловна продолжала жить одна, хотя у неё было много поклонников, переходящих в любовники, но никого долго в своей квартире и в своей жизни она не задерживала… Если б не регулярные сердечные приступы, она бы всё ещё продолжала тащить на себе весь репертуар театра. Но после того, как прямо на сцене, аристократ Эдвин вместе с санитаром "Скорой помощи" уложили её на носилки, она ушла на пенсию, отказалась от главных ролей - участвовала только в эпизодах.
Из маминого дневника.
"… Я так часто врала о своём возрасте, что уже сама забыла, сколько мне лет. Боюсь отрывать листок календаря мне кажется, будто я отрываю день своей жизни. Поэтому, недавно провела декаду борьбы за бережное отношение к себе. Призналась себе в любви и ответила себе взаимностью. Затем подошла к зеркалу, висящему на стене, и стала себя рассматривать, долго рассматривала - разозлилась и плюнула в него: я всё равно лучше!.. Подумаешь, морщинки и синяки! Если бы не я, какое б у меня было здоровье! (Кажется, до меня это сказал граф де Мирабо).
Бабий угодник Горский, недавно утешал меня: "Женщины не стареют - они набираются мудрости и опыта. Ты ещё - настоящая секс-бомба!"… Да, я ещё секс-бомба, но уже замедленного действия.
Но мудрости я, действительно, набралась: убрала зеркало со стены, чтоб не огорчало"…
Когда он заскочил к маме, чтобы, как всегда, оставить какие-то продукты, купленные в магазине, в комнате был дикий беспорядок: скатанный ковёр, сдвинутые стулья, тарелки на столе, подушки, упавшие с дивана… Людмила Михайловна, закутавшись в оренбургский платок, сидела в кресле и читала журнал. Увидев сына, счастливо улыбнулась, отбросила чтиво и поднялась ему навстречу.
- Сиди, сиди! - он вернул её в кресло, обнял, поцеловал, затем удивлённо спросил. - Что у тебя творится? К тебе нагрянул ОМОН?
- Вчера я пригласила гостей: отмечала свой день рождения…
- Ой, какая же я сволочь - ведь вчера было 19 июля!.. Я забыл!.. Прости, мама, прости…
- Не рви на себе волосы: я тебе давно всё простила, авансом… Просто была полукруглая дата - шестьдесят пять. Пришли даже мои сослуживицы из театра, и с плохо скрываемым удивлением, что я ещё жива, поздравили меня с днём рождения… Я бы не отмечала. но вчера был ещё один мой праздник, причём, самый любимый: день развода с твоим отцом.
- А чего посуда не вымыта?
- Утром дали горячую воду, но забыли её нагреть.
- Что-нибудь вкусненькое осталось?
- Только яичный ликёр - можем поджарить из него яичницу…