- Свободно, - подтвердил участковый. - Сами посудите. Парень он горячий, а по характеру скрытный. Это уж хуже всего - все в себе держит. А случай такой вышел. Приглянулась ему одна деваха - к слову сказать, красивая девушка, уехала недавно. Ну вот. Приглянулась, полюбил, а открыться прямо не может - робел, что ли, хотя и парень-то не робкий, скрытный только. А девушка эта или не замечала ничего, или он ей не по душе был, не знаю уж, только начала встречаться с другим парнем. Начал он ее провожать - парень-то этот не тут жил, в центре. А с Алексеем этим она в соседстве - ну, он и увидел. А тут еще от матери услыхал, что замуж она выходит. - Александров почему-то огорченно вздохнул. - Любил, видно, крепко, вот с горя-то у него в голове и потемнело. Сам-то я ничего тогда не заметил. Ну, встречаемся - поздороваемся, да и разойдемся, Знаю, на заводе работает, не балованный - я за ним особо и не присматривал. А тут мне один его дружок и говорит: так и так, Николай, недоброе Алексей задумал, беде быть! И что ты думаешь? Решил он с горя с дороги того убрать! Ну, тут уж, конечно, я раз к нему зашел, другой, и так и эдак подхожу - молчит. А тут еще ребята подсказывают: Алексей на заводе финку выточил. Совсем я забеспокоился. Взял и пошел к этой девахе. Поговорил с ней по душам, расспросил, как живет, скоро ли, мол, свадьба? А она так вся и светится. Все, говорит, порешили, и мама согласилась. В субботу свадьба. И меня, конечно, зовет... Ну, вижу, дело здесь решенное, тоже любовь. Пошел с Алексеем напрямки говорить... Пришел затемно. Сидит он на лавочке, курит. Я тоже сел, закурил, напрямую и говорю: у твоих соседей свадьба скоро. А он зубами как заскрипит! Схватил меня за руку. "Знаю ведь, говорит, зачем ты ходишь! Только поздно! Пропащий я, Николай, человек - нет мне без нее жизни! Что, говорит, ни делай - кончу я его!" Тут уж я ему и наговорил!..
Заново переживая события минувших дней, Александров снял и тут же снова надел фуражку, видимо не замечая этого. Лицо его зарумянилось.
- Какая же это, говорю, к черту, любовь? Несчастной ее на всю жизнь сделать хочешь? Или думаешь, что после этого она тебя полюбит? Кого - бандита? А о своей жизни подумал? Как начал его, как начал! Сидит он на лавочке, голову все ниже да ниже. Потом сорвался да бегом домой. Я было за ним, а он назад бежит, нож в руках. "Вот, - говорит, - Николай, приготовил!" Да об коленку его, пополам - только сталь брызнула!..
Александров машинально с кем-то поздоровался, вытер вспотевший лоб.
- А потом что? - нетерпеливо спросил Албеков, забывший в эту минуту и где он, и зачем второй час ходит с младшим лейтенантом. Сейчас его интересовал не очерк, а дальнейшая судьба горячего, шального парня, который едва не стал преступником.
- Ну, что потом? - Участковый уже говорил спокойно. - Сами видели. Помучился - прошло, через год женился, теперь вот сын. Живут дружно. Жена-то, правда, после родов приболела, так теперь, говорит, поправилась.
- Молодец ты, лейтенант! - с несвойственной ему горячностью воскликнул Албеков.
- Да я-то причем? - пожал плечами уполномоченный. - Говорю, ребята подсказали.
Начало смеркаться, перспектива улицы нежно засинела. Где-то, пробуя голоса, вздохнула гармошка. Албеков только сейчас заметил, какой здесь чистый воздух - без душка бензина и пресного запаха пыли, которыми дышат люди в центре города. Сады за домами, ветлы и тополя перед окнами - могучая вентиляция.
- Легко тут дышится, Николай.
- Плохие ли места? - сдержанно отозвался участковый.
Размышляя каждый о своем, Александров и Албеков перешли деревянный мостик. Отсюда улица поднималась в гору. Прямо на них, неся в вытянутых руках ведра с водой, шел юноша в лыжных брюках. Майка плотно облегала его тонкую в талии фигуру, вырисовывая атлетически развитую грудь.
- Привет, Николай Ефремыч! - еще издали, улыбаясь, поздоровался он и, поставив ведра, крепко тряхнул руку участкового. Теперь, когда юноша стоял рядом, было заметно, что его лицо чем-то взволновано, хотя он все еще и улыбался.
- Здорово, Андрей! Ну, как жизнь?
Только секунду поколебавшись - ровно столько, сколько нужно было, чтоб взглянуть на стоящего с участковым незнакомого человека, - юноша взволнованно сказал:
- Мать вернулась!
- Ну-у? - почему-то удивился Александров. - Освободили? Я и не заметил, как срок прошел. Ну, и что она?
Даже в сумерках было видно, как лицо юноши залилось горячей краской.
- Пришла, в ноги упала. Плачет. Простите, говорит. На всю жизнь зареклась! - Голос юноши дрогнул, осекся. - И сам расстроился. Мать ведь!
- Ну, правильно, чего тут. Ты с ней теперь помягче, старое не поминай.
- Что вы, Николай Ефремыч, разве я не понимаю!.. Сидит сейчас с Галькой, плачут обе...
- Ну, иди тогда, иди. Я на днях зайду - ее теперь поддержать надо, соседей предупредить, чтоб язычки придержали. Иди, иди!
Объяснять эту сцену участковый, видимо, не собирался. Албеков иронически хмыкнул, предложил:
- Давай вот на бревнышках посидим - не могу на ходу курить.
- Можно.
Спутники - один невысокий, плотный, подтянутый, второй длинный, в просторном, как балахон, пиджаке - сели, прикурили от одной спички, прислушались: гармонь где-то за углом осмелела, четко приговаривала веселую полечку.
- Теперь рассказывай, - попросил Албеков.
- Да рассказывать вроде не о чем, - нехотя отозвался Александров. - Сидела у него мать, теперь выпустили. Так, пустяки...
- За пустяки, выходит, человека посадили?
- Как это за пустяки? - запротестовал участковый. - За зря не посадят. Вина была!
Когда Николай Александров, только что назначенный участковым, принимал от своего предшественника дела, тот, человек пожилой, усталый и равнодушный, с сожалением смотрел на младшего лейтенанта.
- Хлебнешь ты тут, парень, - сочувственно говорил он. - Участок беспокойный, окраина. То драка, то порежут кого - редкий день без этого обойдется. Тьфу, хоть дожить спокойно!
Уходящий на пенсию седоусый лейтенант говорил о своей недавней работе с таким раздражением и нелюбовью, что Александрову стало не по себе. Хуже всего, что это унылое брюзжание действовало на настроение. "Справлюсь ли? - мелькала тревожная мысль. - Человек вон вдвое старше, опытный, и то ничего поделать не мог, а я?.." В двухгодичной милицейской школе, которую Александров закончил с отличием, все было просто и понятно. А тут - жизнь! Слушая торопливые, маловразумительные наставления лейтенанта, Александров хмурился, но в душе одновременно с сомнением в собственных силах нарастало и чувство неприязни: зачем только держали такого в милиции!
Обходя с новым участковым свой бывший участок, лейтенант бегло рассказывал, что за люди живут здесь, и по его словам получалось, что чуть ли не все тут спекулянты, жулики или хулиганы. Тогда еще, три года назад, такая огульная рекомендация вызвала у Александрова чувство внутреннего протеста и недоверия. Используя свободный вечерний час, люди чинили крыши, подсыпали завалинки, тесали бревна, складывая их в срубы. Многие, оставив на минуту топор или лопату, приветливо здоровались с лейтенантом, а он говорил о них с таким пренебрежением, всех оптом зачисляя в жулики. Не бывает так!
На Подгорной улице лейтенант кивком показал Александрову на обветшалый, покосившийся дом, из окон которого слышалась пьяная песня, и сморщился, как от зубной боли.
- Сюда вообще лучше не заходи. Шинок.
- Какой шинок? - удивился Александров, невольно оглянувшись.
- Ну какой - самый обыкновенный. - Лейтенант брезгливо дернул плечами. - Осталась баба без мужа - на фронте погиб. Работала на велосипедном заводе, потом бросила. Спуталась с какой-то шантрапой, пьяная каждый божий день, а у самой двое ребятишек. И не молодая уже. Тьфу!..
Бывший участковый был прав: участок на самом деле, оказался беспокойным. Не проходило дня, чтобы где-нибудь не подрались, не поскандалили, чтобы не звякнули выбитые кирпичом окна. Мелкие, сами по себе незначительные, но частые происшествия эти отнимали время, не давали сосредоточиться на главном. Младший лейтенант, как добрая гончая, носился по участку, составлял протоколы, искал хулиганов, водил их в милицию. За неделю Александров осунулся, сшитый перед выпуском из школы синий китель становился с каждым днем все просторнее, и жена только качала головой.
Нет, такая суета больше Александрова не устраивала! Надо было хоть как-то познакомиться с населением, проверить, как соблюдается паспортный режим, - сейчас это и было самым главным.
Первый же обход привел младшего лейтенанта в ужас. Паспорта у многих были просрочены, у нескольких утеряны. Многочисленная родня, разобраться в которой, казалось, не было никакой возможности, - какие-то свояки и троюродные братья, - по многу месяцев жила "в гостях" без прописки. Участковый уполномоченный ходил из дома в дом, разъяснял, убеждал, спорил, недобро поминал удалившегося на покой седоусого лейтенанта.
В конце концов все наладилось, хотя и пришлось немало повозиться. Просроченные паспорта были обменены, прописки продлены, потерявшие паспорта заплатили положенные штрафы, получили новые документы и, наказанные рублем, с большим уважением начали относиться к зеленой книжице с тисненным поверху гербом. Словно ветром сдуло и зажившихся в гостях "свояков": не в пример своему предшественнику, новый участковый был человеком настойчивым и, перепробовав все меры убеждения, составлял административные протоколы. Пренебрегать такими протоколами было уже рискованно - дело пахло штрафом, а то и судом.
Количество происшествий на участке резко убавилось, но совсем они не прекратились. Теперь Александров все отчетливее понимал, что один он много не наработает. Надо было обзаводиться помощниками. А дело это тоже не такое уж легкое: бытует среди немногих людей настороженное, недоверчивое отношение к милиции, иные считают участие в работе бригадмила для себя зазорным; наконец, кое-кто попросту и потрухивает: рука у хулигана на отместку скорая!
Первым откликнулся механик часового завода Маркелов, человек уже немолодой, коммунист. Александров правильно решил, с кого начать.
Маркелов внимательно выслушал младшего лейтенанта, заговорил неторопливо, подбирая слова:
- Начал ты, Николай, верно. Без народа ничего не сделаешь. А народ у нас тут стоящий, правильный. Мастеровые, кадровые рабочие. Хулиганят часто - опять надо посмотреть: почему, кто? Чужаков вот ты повышибал - тише стало? Тише. Теперь прикинь - кто озорует? Ребята. И опять неудивительно. Себя возьми, меня возьми - а мы не озоровали? Озоровали. Вот тут подход нужен: к одному - с лаской, к другому - со строгостью, а с иным и вовсе твердо надо. А этот, который до тебя был, ничего и понимать не хотел. От людей в сторонке, ко всем у него один подход: посажу да посажу!
Какой-то мускул на строгом, неулыбчивом лице Маркелова дрогнул.
- Посадить никого не посадил, а порядку не навел.
И только после этого, так же рассудительно, ответил на поставленный вопрос:
- Помогать, Николай, буду. Сразу только скажу: повязку уж эту носить не стану - не по годам мне. А во всем остальном можешь положиться. И сам буду помогать, и сыну велю - на комсомол тебе надо опору держать.
Так участковый уполномоченный обзавелся надежными помощниками, потом их прибавилось, и легче стало вести с хулиганами планомерную борьбу. У нескольких ребят отобрали финки и самодельные ножи. Тех, кто обзавелся ими по глупости, пристыдили, других, повзрослее, строго предупредили; одного, упорно не сдававшего финку и пригрозившего бригадмильцам расправой, доставили в милицию и передали дело в суд.
Хулиганства не стало. Какой-нибудь скандал на свадьбе казался теперь здесь чрезвычайным происшествием. Участок младшего лейтенанта Александрова, еще недавно считавшийся в райотделе милиции беспокойным, перешел в раздел тихих, а с этим поубавилось внимание и к участковому уполномоченному. Бывает еще в жизни так, что хороший работник остается в тени, трудолюбие и успехи его принимаются как нечто само собой разумеющееся, а забота и помощь целиком отдаются нерадивому или просто умеющему быть на глазах.
Теперь, когда на участке не звенели по ночам выбиваемые стекла и не висел в воздухе пьяный мат, Александров вплотную занялся отдельными семьями, взятыми на заметку. Первой среди них была семья Анны Силантьевой - той самой, к которой предшественник Александрова не советовал и заходить.
Первое посещение Силантьевых, еще во время проверки паспортов, произвело на младшего лейтенанта тягостное впечатление.
Покосившийся набок дом, казалось, вот-вот грохнется наземь от топота: плясали так разухабисто, что стекла в рамах звенели. На крыльце, зажав руками уши, сидел парнишка лет шестнадцати-семнадцати. На коленях у него лежала раскрытая книжка.
- Уроки учишь?
Паренек вздрогнул, поднял на участкового потемневшие от обиды глаза.
- Выучишь тут!..
Александров вошел в дом. При его появлении топот оборвался, на распаренных лицах плясавших застыли бессмысленные улыбки.
Дородная лет сорока, женщина с возбужденным, красным лицом надвинулась на участкового массивной бесформенной грудью, обдала жаром потного тела и сивушным духом.
- А, начальничек! Проходите, проходите! Прежний-то меня за версту обходил, может, вы поласковей будете!
Хмельные глаза хозяйки смотрели вызывающе и чуть-чуть испуганно.
Александров представился, попросил показать паспорт и домовую книгу. И то и другое у Силантьевой оказалось в порядке.
- А это гости мои, друзья-товарищи, - кивнула Силантьева на двух мужчин и женщину.
Первые минуты смущения прошли. Толстогубый мужчина с начесанными на лоб волосами лил водку в покачивающийся в руках стакан, пьяно твердил:
- Друг, выпей!.. Ну, выпей!
- Они с нами брезгают, - хихикала худая, вся какая-то помятая и взъерошенная женщина. - Мы необразованные!
От водки Александров отказался, предупредил, что завтра зайдет поговорить.
- Милости прошу! - хмельно заиграла настороженными глазами Силантьева. - Хорошему человеку завсегда рада!
Александров вышел. За плотно прикрытой дверью грохнул хохот.
"Обо мне, - по-мальчишески покраснел уполномоченный. - Ну и компания!"
Паренек все так же сидел на крыльце; услышав за спиной шаги, он посторонился.
Участковый присел рядом, посмотрел учебник - "Холодная обработка металлов".
- В техникуме учишься?
- В ремесленном, - избегая взгляда, коротко ответил паренек.
- Трудно так уроки учить, - посочувствовал Александров.
Паренек молчал.
- И часто у вас так?
- А вам что? - Паренек вскинул серые, как у матери, колючие глаза, губы у него дрогнули.
- Да ты не сердись, - мягко сказал Александров. - Я ведь по-хорошему. Хочу завтра поговорить с твоей матерью, чтобы она поменьше гостей водила. Ты учиться должен.
- Послушает она вас! - Паренек отвернулся, но голос его звучал уже не враждебно, а по-ребячьи горько.
- Послушает! - уверенно пообещал Александров. - Тебя как звать-то?
- Андреем.
- Пойдем-ка, Андрей, проводи меня до уголка. Все равно много сейчас не научишь.
По дороге, проникшись к младшему лейтенанту доверием - должно быть, давно не говорили с ним так просто и дружелюбно, - Андрей, сначала сдержанно, а потом с чувством облегчения, рассказал о своей короткой, с самого детства омраченной жизни. Отец погиб в 1944 году; за год до этого он приезжал в отпуск, а когда пришла похоронная, на руках матери, кроме четырехлетнего Андрея, осталась еще трехмесячная сестренка. Мать часто плакала, да и потом, много лет спустя, стоило только подросшему сыну спросить про отца, как глаза у нее тотчас становились мокрыми. Жили нелегко, но хорошо, дружно. Мать работала на заводе, прибегала домой соскучившаяся, ласковая.
А с прошлого года, когда Андрей пошел в ремесленное училище и по-хозяйски начал советоваться с матерью, как лучше поправить дом, все изменилось. Начала захаживать тетя Оля - та, что была у них сейчас в гостях. Она убеждала мать, что та губит свою жизнь. О чем-то перешептываясь, женщины смеялись. Мать вдруг бросила работу, все чаще и чаще стал заходить толстогубый, всегда с водкой и закуской, и оставался ночевать. Сестренка еще ничего не понимала - от нее откупались конфетой, а с Андреем было труднее. Сначала его просто выпроваживали к какой-то тетке, а потом, когда он однажды поскандалил и наговорил грубостей, прибили и выгнали на улицу. Толстогубый начал приводить своих дружков. Андрей люто возненавидел его и, когда тот появлялся, уходил ночевать к товарищам. Мать не возражала. Втянутая в пьяную компанию, она забывала даже спросить, ел ли Андрей, где он ночует, как учится, - ее словно подменили.
- Сам-то я бы ушел в общежитие, да сестренку жалко! - просто закончил свой рассказ Андрей. На его не тронутой еще пушком скуле катался маленький сухой желвачок.
- На что же вы живете? - осторожно поинтересовался Александров.
- Не знаю, - простосердечно признался Андрей. - Когда, бывает, всего полно, а когда на одной картошке сидим. Картошка-то своя...
На следующее утро Александров снова зашел к Силантьевым. В доме царил порядок. Пол с редкими островками сохранившейся краски был вымыт; на столе под нежарким сентябрьским солнцем сухо сверкала старенькая клеенка. От вчерашнего разгула в комнате сохранился только запах табачного дыма да кисловатый терпкий дух хмельного.
Силантьева в пестром халате лежала на кровати, прижимая ко лбу мокрое полотенце. Она проворно поднялась, поморщилась, чуточку виновато объяснила:
- Перебрала вчера немного... Голову ломит.
Разговаривала она спокойно, непринужденно, но ее зоркие глаза смотрели на участкового пытливо, выжидающе, казалось, спрашивая: "Ну, а сегодня тебе что надо?.."
- Напрасно вы, Анна Сергеевна, работу бросили, - осторожно говорил Александров. - Трудно так жить.
- На детей получаю, платят. Дом свой, огород - тоже.
- Все-таки это немного.
- Мне хватает, - сухо ответила Силантьева. - А с работы ушла - здоровье у меня плохое.
- Вот видите, - все так же мягко продолжал Александров, - здоровье плохое, а вы пьете. И детям пример худой.
Бледное после гулянки лицо Силантьевой потемнело.
- Детям до этого дела нет. Вырастут - пускай живут, как знают. А гуляю - так, может, с горя. Кому какое дело?
- Да ведь как сказать, Анна Сергеевна. Вы считаете, что это никого не касается, а если вот на мой взгляд - касается. Вы гуляете, а детям уроки учить негде. Сын с книжкой на крыльце сидит.
- Нажаловался уже? - В голосе Силантьевой прозвучали неприязненные нотки.
- Он не жаловался - я сам видел. А ведь парень большой, понимает все.
- Не знаю, что вам от меня надо, - вспыхнула Силантьева, - но только я вот что скажу: поздно меня учить! Сама ученая!
- Да я не учу, Анна Сергеевна, - попытался Александров вернуть разговор в спокойный тон.
Но Силантьева уже не слушала его.