Лидия Николаевна присела, склонилась над формуляром. Испытывая все то же смутное беспокойство и удивление, Бухалов украдкой, теперь вблизи, разглядывал ее. Темные густые волосы, надвое разделенные ровным молочным пробором, матовое, тронутое легким загаром лицо с короткими остро торчащими бровками, открытые по локоть смуглые руки; полотняное платье как-то выразительно подчеркивало строгую чистоту лица и рук молодой женщины. Слева, на спокойно поднимаемом грудью кармашке, алела вышитая вишенка, наивная и трогательная... Бухалов внезапно понял: новая библиотекарша была похожа на покойную жену Асю. Такая же легкая скользящая походка девочки, короткие острые брови. Ася была, пожалуй, только старше. Капитан поспешно отвел взгляд, тихонько вздохнул.
В просторной комнате было прохладно, тихо и, как всегда казалось Бухалову, торжественно. Ощущение этой торжественности вызывали книги, множество книг, молчаливо взывающих к тишине и размышлению. В прогале между стеллажами из окна лился солнечный свет, в его золотом потоке дрожали пылинки. Бухалов с минуту задумчиво смотрел на дрожащий поток и неожиданно чихнул.
- Будьте здоровы! - Приходько подняла голову, улыбнулась. - Расписывайтесь.
- Спасибо, - Бухалов покраснел.
Он расписался в формуляре, сложил стопкой журналы.
- Где же вы отдыхали? - поинтересовалась Лидия Николаевна.
- В Крым ездил, с сыном...
- Ну вот, - улыбнулась библиотекарша. - А жена дома сиди?
Бухалов смешался, негромко крякнул.
- Жены нет... умерла.
Брови Лидии Николаевны испуганно взлетели.
- Простите, пожалуйста! - Ее большие карие глаза смотрели виновато и огорченно. - Не знала я...
И, стараясь загладить невольную неловкость, причинившую человеку боль, грустно покачала головой.
- У меня тоже такая история - муж погиб...
Легкий укол, вызванный неосторожным вопросом библиотекарши, сменился у Бухалова внятным чувством сожаления.
- Тоже... болел?
- Нет. - Приходько, опустив голову, машинально чертила что-то карандашом. - Погиб под Киевом, во время одной операции. Он офицер милиции был...
Общность судеб сближает. Между Бухаловым и молодой женщиной протянулись незримые нити взаимного сочувствия и доверия; еще не зная друг друга, они уже не были и совершенно чужими людьми. Так бывает в жизни: иногда можно прожить с человеком рядом многие годы, и он останется далеким; другой же, каким-то движением или словом приоткрывший на миг свою душу, - становится близким за одно мгновение. Потом могут пройти годы, можно никогда больше не встретиться с этим человеком, но хорошее, светлое чувство общности надолго, если не навсегда, останется в памяти. Нечто подобное и произошло сейчас между Бухаловым и Приходько - для обоих незаметно и неосознанно, лишенное какой-либо интимности, но оттого не менее искреннее и значительное. Оно, это внезапно возникшее чувство, несколько дольше удерживало Бухалова, смущенно вертевшего соломенную шляпу, у стола библиотекарши, заставляло слегка удивленную Лидию Николаевну спрашивать этого высокого сутулого человека и в свою очередь говорить о таких вещах, о каких обычно легче думается наедине.
- Трудно к этому привыкнуть, правда?
- Да... нелегко.
- А у вас сын большой?
- Девять лет.
- А у меня дочь - шесть лет. С кем же вы его оставляете?
- Один. Он у меня парень самостоятельный! - По тонким губам Бухалова пробежала мягкая улыбка. - Иногда сестра заходит.
- Мне легче, - посочувствовала Приходько. - У меня мама - с бабушкой весь день.
- Вы украинка?
- Нет, - улыбнулась Лидия Николаевна. - Муж украинец был. А что - разве заметно?
- Говор у вас мягкий, с пид Полтавы так говорят.
- Привычка, долго на Украине жила. А как похоронила - переехала к маме...
Улыбка в карих глазах женщины погасла, по ее чистому симпатичному лицу прошло легкое облачко да так и застыло каким-то неуловимым выражением недоумения и горечи.
Бухалов, чутко уловивший перемену в ее настроении, взял со стола журналы, торопливо попрощался.
- Заходите.
- Спасибо.
Чувствуя на себе задумчивый взгляд, Бухалов вышел, сутулясь больше обычного, с легкой досадой подумал, что новый серый костюм излишне просторен и сидит мешковато. Вообще, хотя капитану по роду своей службы надевать штатское приходилось нередко, в форме он всегда чувствовал себя увереннее и проще - привычка, приобретенная за двенадцать лет работы в милиции. В форме он даже сутулился меньше: сама строго пригнанная одежда выпрямляет и сдерживает. Не то что этот пиджак: застегнул - жарко, расстегнул - длинные полы разлетаются надвое, словно хвастают: смотрите, мол, какая под нами дорогая шелковая рубаха!..
На улице было очень тепло. Шли те самые изумительные августовские дни, солнечные и тихие, когда еще ярка зелень деревьев, но в ней уже нет-нет да и мелькнет, бесшумно опускаясь на землю, лимонный лист клена; когда в девственной голубизне воздуха, словно первая седина, серебряно вспыхивает на солнце невесомая паутинка...
Бухалов шел медленно, одновременно и любуясь этой предвечерней августовской благодатью, и прислушиваясь к тому светлому и грустному чувству, которое навеял на него разговор в библиотеке. Пожалуй, впервые за последние годы он не торопился домой; хотя Бухалов и девятилетний Генка великолепно находили общий язык, отлично понимали друг друга, платя взаимной привязанностью, - бывали минуты, когда взрослому хотелось побыть со своими мыслями наедине.
Давно, очень давно никто не говорил с Бухаловым так просто и дружественно, как эта библиотекарша, чем-то напомнившая ему покойную жену. С товарищами по работе не столько замкнутый, сколько стеснительный и деликатный, Бухалов своими очень личными настроениями не делился, да и не умеют мужчины говорить на такие темы. Единственная женщина, имевшая доступ в его дом, - сестра Паша была старше его и, озабоченная своими семейными делами, житейскими неполадками и мелочами, в редкие приходы успевала только кое-что подштопать да починить. Надкусывая нитку, она по-бабьи жалостливо вздыхала, глядя на брата, принималась уговаривать: жениться надо!.. Иногда Бухалов и сам думал о том, что плохо это - в тридцать шесть лет оставаться одиноким. Но те же тридцать шесть лет, стоило на минуту задуматься, оборачивались необычайной сложностью: это в его-то годы обзаводиться какими-то знакомствами, еще чего доброго бегать на свидания?! Подумав так, Бухалов каждый раз еще решительнее гнал прочь всякую мысль о попытке второй раз устроить свою личную судьбу.
Конечно, горькими шутками о комизме свиданий в его годы Бухалов обманывал себя. Причины, по которым он не разрешал себе никаких знакомств, были проще и значительнее. Прежде всего - Генка. Как отнесся бы сын к появлению новой матери, не ранит ли это его маленькое великодушное сердчишко, и так уже однажды подвергшееся недетскому испытанию? Ответов на такие вопросы не было, эксперименты тут недопустимы. И второе, не менее сложное, тонкое и болезненное: а вдруг ошибешься, а вдруг и нет на свете второй такой, какой была его Ася?..
Генка, загорелый, как цыганенок, в одних трусишках, встретил отца упреком:
- Опаздываешь, пап. Ждал, ждал, даже есть перехотелось!
В последнее время Бухалов заметил у сына новую черточку: Генка не мчался, как раньше, встречать его в дверях или на лестнице, если видел из окна, а оставался сидеть на месте - полный нетерпения и радости, но сдержанный. Рос, должно быть, сын.
- Раздевайся, пап, скорей! - Генка, еще секунду назад сидевший с книгой, как пружинка, вскочил, сдернул со стола газету. - Вот у нас что!
На столе стояла тарелка с неочищенной селедкой и блюдо, доверху наполненное нарезанными помидорами.
- Да куда столько? - удивился Бухалов.
- Съедим! - успокоил сын, вывертывая стриженую голову из-под руки отца. - Я съем. Больше ничего сегодня нет.
Последний год все кулинарные обязанности Генка решительно взял на себя, и поэтому чаще всего отец с сыном ели кефир, колбасу с помидорами или яичницу. Глазунья привлекала Генку не столько даже вкусом, сколько быстротой приготовления. Ужин заканчивался чаем с батонами. Скромное, часто повторяющееся меню вполне устраивало обоих. Раза два, правда, Генка пытался варить каши, но с этим получалось хуже: то сбегало молоко, противно чадившее на плитке, то пригорала крупа. Обедали оба в столовой управления. Иногда по выходным Бухалов отправлялся с Генкой на пироги к сестре, но быстро там уставал: у Паши было шестеро детей, и с утра до вечера в доме у нее стоял веселый галдеж шестерых мал-мала меньше племянников, к возне которых незамедлительно подключался и Генка. Он чувствовал себя здесь своим человеком: когда отец уезжал в командировку, Генка на несколько дней перебирался к тетке.
Наблюдая, как отец раздевается, Генка блестел синими, как у покойной матери, глазами, убежденно говорил:
- Тебе, пап, в форме красивее. Правда?
- Правда, - усмехнулся Бухалов. О собственной внешности он был очень невысокого мнения, и слово "красивее", примененное к нему, вызвало усмешку. Раздеваясь, Бухалов посмотрел на себя в зеркало; будничное лицо, без особых, как говорят криминалисты, примет, разве вот залысины все больше становятся. Глаза серые, небольшие, брови рыжеватые - да, тут даже форма, к которой Генка питает что-то вроде слабости, и та не украсит! За что все-таки любила его Ася? Сама ведь она красивая была... Генка вот на нее похож: тоненький, быстрый. Хорошо, что не в отца выдался, красивым парнем будет!..
Бухалов остался в трусах и майке - высокий, собранный, с хорошо развитой, несмотря на сутулость, грудью и сильными, тронутыми загаром руками. Весело шлепнул сына.
- Приступаем, сынок!
Генка часто и ловко тыкал вилкой, нанизывая сразу по нескольку красных присыпанных перцем ломтиков, завидно хрустел репчатым луком.
- Сейчас бы, пап, винограду с хлебом, потом компоту - да?
- Здорово! - поддакивал, чуть-чуть подтрунивая, отец.
Весь свой месячный отпуск Бухалов провел с Генкой в Крыму, в небольшом зеленом сельце, расположенном на берегу моря. На базаре там появился ранний виноград, и Генка перестал признавать какую-либо другую еду. Ел он виноград в неимоверных количествах, с хлебом и без хлеба, а потом, накупавшись и нажарившись на солнце у моря, тянул отца в маленькую чайную, где подавали холодный густой компот, или, как его там называли по-украински, взвар. С тех пор все самое вкуснее в понятии сына начиналось, с винограда и компота.
Закончив ужин чаем, отец с сыном перемыли и убрали посуду, насухо вытерли клеенку, подмели пол. За чистотой в комнате оба они следили ревностно и очень удивлялись, когда Паша, сестра одному и тетка второму, являясь раз в неделю, качала головой и начинала убираться. Она находила сор и пыль в таких местах, которые никогда не попадали в поле зрения обоих Бухаловых: за диваном, под столом, на подоконниках; потом, подоткнув подол юбки, Паша шлепала мокрой тряпкой, и в комнате начинало пахнуть чистыми мокрыми полами - совсем так, как пахло ежедневно два года назад, когда в квартире звучал веселый родной голос...
Раньше Бухаловы занимали две комнаты. Год спустя после смерти жены капитан отдал бывшую спальню соседям. Под любыми предлогами Генка отказывался заходить туда, и Бухалов понимал почему. Здесь скончалась Ася, и, очевидно, тяжелая картина навсегда врезалась в цепкую память ребенка - сложенные на груди руки и холодное восковое лицо матери...
Вечер шел своим чередом. Набегавшись на улице, Генка явился домой, сыграл с отцом в шашки и, отчаянно зевая, лег спать. Бухалов посидел за книгами еще час и тоже лег.
В темноте ровно и четко постукивал будильник, время от времени за окном гулко запевали провода.
Подложив руки под голову, Бухалов попытался вызвать настроение, навеянное разговором в библиотеке, и не смог. В памяти на секунду возникло лицо молодой женщины с виноватыми карими глазами и тут же исчезло, отодвинутое привычными мыслями о работе.
...После возвращения из отпуска прошло три дня. Бухалову передали дело по ограблению сберкассы, порядком поднапутанное предшественником, и оно упорно не давалось. Бухалов горячо любил свою нелегкую работу и в душе считал ее сродни труду хирурга. Хирург - ножом, а он - властью закона отсекали от здорового организма человека и общества все нездоровое, вредное, мешающее жить. На какое-то мгновение в слипшихся ресницах запестрело белое пятно, обозначающее, должно быть, халат хирурга; потом пятно пожелтело, превратилось в пляж. На горячий зернистый песок, качаясь, набежала зеленая черноморская волна...
Разбудил Бухалова короткий телефонный звонок. Светящиеся стрелки будильника показывали четверть, второго.
Бухалов поднял трубку, негромко отозвался.
- Да...
- Сергей Петрович, ты? - зазвучал в трубке сдержанный голос майора Чугаева. - Прости, что потревожил. Приходи. Убит участковый Александров.
2
В прохладном ночном воздухе выстрел ударил упруго и хлестко. Вслед за ним в разбуженной тишине окраины захлебнулся отчаянный женский крик.
Сторож, дежуривший у магазина, сорвал с плеча берданку и, припадая на правую ногу, побежал за угол. Часто и сипло дыша, старик вогнал в ствол единственный патрон, прибавил шагу.
На повороте его едва не сбили с ног. Женщина, смутно белея голыми плечами и грудью, в одной сорочке, налетев на человека с ружьем, взвизгнула, отскочила в сторону.
- Стой, дурья голова! - закричал сторож. - На подмогу бег!.. Стой, говорю!
- Дедушка, ой, дедушка! - вызванивала зубами женщина. - Милиционера убили!
Старик охнул.
- Елки зеленые! Александров Колька! Только мужик домой прошел! Где?
- Там... за углом! - дрожала молодая женщина. - Раздевали меня, он выскочил, закричал, а они убили... Все с наганами!..
- Срамоту прикрой! - Сторож проворно снял с себя старенький брезентовый плащ, заставил женщину одеться. - Пойдем. Постоишь у магазина, я сбегаю позвоню.
- Я домой!.. - послушно шла рядом женщина. - Мне рядом! Ой, страх какой!..
- Не болтай зря! - прикрикнул сторож. - Садись вот на лавку и жди, я с водокачки позвоню - рядом тут. Орудию на́ держи.
Старик сунул женщине берданку, припустился бегом. Вернулся он минут через пять, задыхаясь и сплевывая, еще издали крикнул:
- Я это!
Держа ружье, как палку, женщина сидела на лавочке у магазина, нервно стучала зубами.
- Да не трясись ты! - грубовато успокоил сторож, отбирая берданку. - Их уж и след простыл. Тебе-то что - тряпье наживное, а человека нет. Сколь их было?
- Не знаю, дедушка, перепутала все! Мне бы домой, я тут близко живу!
- Пустое говоришь! Приедут, допрос снимут - тогда пойдешь. Мне, что ль, говорить - я одни твои дрожалки и видел! Ах, елки зеленые!.. Сама-то откуда шла?
- Из театра, дедушка, - беспокойно шуршала плащом женщина. - До Обуховской доехала на такси, а дальше дороги нет. Пешком пошла...
- Театр! - сердито передразнил старик. - Сидела бы дома и ладно бы было! Что сняли-то?
- Пальто, часы, платье - все! - всхлипнула женщина. - Лакировки с ног - и те сняли.
- Ай босая? - удивился старик, только сейчас заметив, что женщина разута. - Ну, стервецы! И ведь все одно тюрьмы не минуют.
Издали, вырастая в размерах, замаячила золотая точка, отчетливо донесся шум мотора.
- Едут!
Сторож проворно соскочил с лавки, выбежал на дорогу, размахивая рукой.
- Стой, стой, здеся!
Не заглушая мотора, крытый автобус остановился. Из кабины выпрыгнул Чугаев.
- Что, отец?
- Здеся она, говорю, грабленая-то! - Сторож энергично замахал рукой. - Девка, сюда давай, сюда!
Начальник уголовного розыска, коротко переговорив со сторожем, оставил с ним одного из сотрудников.
Машина тронулась дальше. Сидящая рядом с Чугаевым женщина мелко дрожала, вся подавшись вперед, невпопад отвечала на вопросы. Ощупывая лучами фар выбоины, машина свернула за угол, осторожно перебралась через ветхий мостик.
Женщина откинулась на теплую спинку сиденья, судорожно выдохнула:
- Вот!..
Александров лежал чуть в стороне от дороги, раскинув руки. В полуметре от него козырьком вниз, словно заботливо отложенная, лежала фуражка с красным околышем.
- Точно - Александров! - взволнованно сказал начальник райотдела капитан Лобов, за несколько шагов узнавший спокойное крупное лицо убитого. - Лучший участковый. На своем участке порядок навел, а на чужом погиб.
Участники опергруппы стояли в стороне, слушали сбивчивый рассказ женщины
Пожилой доктор опустился на корточки, потрогал холодную руку, расстегнул влажную, побуревшую на левой стороне груди гимнастерку. Минуту-другую стекляшки его пенсне озабоченно поблескивали в ярком свете фар, затем судмедэксперт тяжело поднялся.
- Огнестрельная рана в области сердца... Мгновенная смерть.
Майор Чугаев сдернул с бритой головы фуражку, коротко окликнул:
- Маркин, - собаку.
Стоявший позади младший лейтенант Маркин тронул поводок, срывающимся юношеским голосом скомандовал:
- Артур, след!
Серая овчарка, потыкивая носом, обошла большой круг, там, где, по словам потерпевшей, ее встретили грабители, злобно зарычала. Отпустив натянутый поводок, младший лейтенант бросился за собакой. Вслед за ним побежали двое сотрудников райотдела. Собака вела в сторону, противоположную той, откуда приехала опергруппа; в тишине, удаляясь, стучали сапоги милиционеров.
- Петрова нет, - пожалел Чугаев, глядя им вслед. - Молодой этот...
- Маркин у нас прошлый раз хорошо сработал, - с надеждой в голосе заступился капитан Лобов. - И собака хорошая.
- Все это напоминает историю со сберкассой, - негромко сказал Бухалов. - Вооруженная группа.
- Очень возможно, - кивнул Чугаев, наблюдая, как работник научно-технического отдела фотографирует место происшествия и труп Александрова.
Женщина зябко куталась в брезентовый плащ сторожа, вздрагивала.
- За что? За что? - потрясенно спрашивала она. - Ну, взяли вещи, раздели. А за что человека?
- Пройдите в машину, сядьте, - мягко сказал капитан Бухалов; ожидая, пока кончится фотографирование, капитан стоял в стороне, тихонько покашливал и раздумывал над тем, что рассказала потерпевшая. Только сейчас, при свете фар, он заметил, что женщина была в одних чулках, без туфель.
- Тепло, - равнодушно отозвалась она. - Это изнутри колотит...
Последний раз вспыхнул рефлектор. Можно было приступать к осмотру.
Чугаев, капитан Лобов и Бухалов подошли к трупу, внимательно оглядели его. Ладонь левой руки у Александрова была в крови: он, должно быть, схватился за грудь, последним инстинктивным движением прикрывая рану, и, упав на спину, бессильно откинул руку.
Пальцы на правой руке были сведены, точно пытались схватить что-то. Офицеры тотчас поняли и этот выразительный предсмертный жест - кобура на ремне была открыта, из нее торчал наполовину вынутый тяжелый "ТТ". Пока все это совпадало с показаниями потерпевшей: возвращаясь с участка, Александров услышал крик женщины, выбежал из-за угла и, расстегивая на бегу кобуру, крикнул: "Стой!" Вынуть пистолет он не успел: грохнул выстрел, Александров упал навзничь. Закрыв глаза, женщина пронзительно закричала, а когда немного опомнилась, вокруг никого не было...
- Квартиру просил сменить, - удрученно вздохнул капитан Лобов, оглядываясь на труп. - Вот и сменил...