Директор взял другую фотографию и молча показал обкуренным желтым пальцем на девушку в белой кофточке, с ямочками на щеках.
Веселые, изумленные искорки, еще секунду назад прыгавшие в серых глазах девочки, погасли, заполняемые какой-то недетской обидой, свежие щеки начали медленно покрываться бледностью.
- Мама...
Желтый длинный палец, не давая передышки, передвинулся - потрясенный взгляд девочки послушно, словно за магнитом, последовал за ним.
- Папа...
Память тяжело, безжалостно рушила забытье, возвращала прошлое, заставляла маленькое сердце стучать сильно и больно.
- А это?
От напряжения в глазах девочки выступили слезинки, и сквозь их горячий туман третье лицо на фотографии - скуластое и доброе - показалось самым родным.
- Тетя Даша!
По-крестьянски вытирая мокрые щеки тыльной стороной ладони, шмыгая носом, Уразова подалась вперед.
- Оленька, а ты меня не узнаешь?
Девочка оглянулась, серые, уже высохшие глаза секунду-другую смотрели на Уразову пытливо и недоуменно, потом засветились.
- Тетя Даша!
Уразова прижала к себе теплое тельце, смеясь и плача, приговаривала:
- Оленька! Золотце мое!.. Вот и увиделись!.. Поедем домой... И Белка тебя ждет!..
Припадая на больную ногу сильнее, чем обычно, Сергей Сергеевич, взволнованно улыбаясь, прошелся по кабинету и вздрогнул. В тишине, нарушаемой только всхлипыванием Уразовой, голос девочки прозвучал просветленно и радостно:
- Тетя Даша, а мама дома?
Адрес становится известным
Удивительное дело: с этим высоким сутулящимся капитаном, час назад явившимся в райком, Уразова чувствовала себя проще и спокойнее, чем с хорошо знакомым Чугаевым, Видимо, при разговоре с Чугаевым невольно примешивалось прошлое, каким бы далеким оно теперь ни было. Внимательный он - два дня только, как уехал, а вот уже специально прислал человека. Обещал еще: такого, говорил, пришлю, что из-под земли разыщет. Интересно, этот самый или нет? Очень уж деликатный, молчаливый, трудно, верно, ему на такой беспокойной работе...
- Раздевайтесь, проходите, - приглашала Дарья Анисимовна. - Замерзли? Больно уж вы легко одеты. Вам бы под шинель жилет надевать, не бережет вас хозяйка.
Овдовевший год тому назад капитан Бухалов смущенно кашлянул.
- Ничего, привык, - глуховатым голосом отозвался он, стараясь понезаметнее повесить шинель прямо за воротник: вешалка оказалась оторванной, недоглядел вчера.
- Опять завернуло, два дня только оттепель и постояла, - провожая гостя в комнату, говорила Уразова. - Присаживайтесь, отогревайтесь. Вот свежие газеты, альбом, если интересуетесь. Там и фотографии эти есть. А я сейчас...
- А где ваша племянница?
- Оля-то? Она у меня во вторую смену, в школе. Вы садитесь, садитесь.
Тихонько постукивая под столом задубевшими на морозе сапогами, Бухалов неторопливо перекладывал тяжелые картонные страницы альбома, безошибочно задерживал взгляд на фотографиях Екатерины Уразовой, Оли и Максима Гречко. Впрочем, Максим Гречко был изображен только на одной, общей, фотографии. Больше всего было карточек Кати, видимо, большой любительницы фотографироваться. Простодушное открытое лицо с ямочками на щеках... На многочисленных карточках с возрастом менялось только выражение глаз да округлее, женственнее становились очертания.
В окне, подернутом тонким морозным узором, синели ранние сумерки. За ссутулившейся спиной капитана, неслышно ступая мягкими валенками, ходила хозяйка. Стукнули о пол дрова, затрещала сдираемая с поленьев береста, горласто загудел в печке огонь.
Уразова включила свет, положила на этажерку катушку с иголкой, подсела к столу.
- Вот я и управилась.
- Да, да, - несколько растерянно кивнул Бухалов и, словно одним взмахом рыжеватых ресниц отогнав нахлынувшие мысли, приступил к делу. - Скажите, как девочка себя чувствует?
- Да так, ничего... Не нравится мне только - серьезная очень. Маленькая такой хохотушкой была, а сейчас куда что делось. Вчера вот говорит: тетя Даша, я понимаю, что мамы нет. А могилку ее найдут?.. - Женщина сухо хрустнула пальцами. - Забудется, повеселеет немного, а потом опять задумается. Учится, правда, хорошо...
- Ничего она вам такого не рассказывала, что могло бы нам помочь?
Уразова задумчиво покачала головой.
- Нет. Сейчас-то я вообще стараюсь отвлечь, чтоб не думалось. А когда только привезла, сама все вспомнить хотела.
- А что вспомнила?
- Помню, говорит, что ехали - с отцом это, - потом где-то сидели, народу много было. А потом, говорит, какой-то дядя отвел в большую комнату, игрушки дали. А дальше опять ничего не помнит. Да и где там - малышка... Вы с ней говорить будете?
- Нет-нет, зачем же!
- Вот за это спасибо вам! - с облегчением вздохнула Уразова. - Не хочется лишний раз тревожить.
- Конечно, конечно! - Бухалов отодвинул альбом в сторону, прямо посмотрел на Уразову. - Ну, что же, Дарья Анисимовна. Как вы сами понимаете, сделать мы пока еще ничего не успели. Послали запросы, будем ждать.
- Его, пожалуй, найдете...
Уразова не договорила. Бухалов понял, что́ она имеет в виду, промолчал. Да и что он мог сказать? Легкодумно бросать бодрые, неисполнимые обещания или говорить банальные, ничего не значащие пустые слова было не в манере капитана. Сказать, что и он не верит в счастливый исход, Бухалов не имел права. Тем более, что вопросы, которые он должен был задать сейчас, недвусмысленно допускали возможность самого вероятного исхода этой тяжелой истории.
- Да... - Бухалов побарабанил по столу длинными, обросшими рыжими волосками пальцами, потрогал золоченый срез альбома. - Дарья Анисимовна, вот что я вас попрошу... Вы понимаете, возможно всякое... Припомните, были ли у вашей сестры какие-нибудь особые приметы? Характерные... Это - если вдруг понадобится... для опознания.
Одно дело - самому предполагать все самое худшее в тайной, до последнего живущей надежде на случай; другое - когда такие худшие предположения высказывает человек, с которым связана эта последняя надежда, да еще с добавлением страшных разъяснений!
Уразова побледнела.
- Характерные?.. Да нет, ничего такого не было... Молодая, здоровая... Хотя, вот: пониже правого уха - родинка. С горошину. И у Оли еще на этом месте родинка. - Губы Уразовой покривились. - По приметам, говорят, к счастью...
Бухалов снова заинтересовался альбомом, раздумывая меж тем, стоит ли объяснять взволнованной женщине некоторые преждевременные подробности. Например, то, что ввиду возможной давности совершения преступления, труп (если, конечно, он был) мог давно разложиться и такие приметы, как родинка, практически не имели значения...
Бухалов спросил, во что Катя была одета в день отъезда.
Уразова рассказала.
- Еще один вопрос, Дарья Анисимовна.
- Да, пожалуйста.
- Вы только не удивляйтесь. Нам приходится предусматривать самые возможные варианты... если даже некоторые из них кажутся и нелепыми. Вы не допускаете, что Гречко мог оставить ребенка по сговору с женой?
- С Катей? Да что вы!..
В глазах женщины было написано такое изумление, негодование, что Бухалов внутренне подосадовал на майора Чугаева, педантично настоявшего на разработке и такой версии.
- Почему вы думаете, что нет?
- Да вы что! - снова возмутилась Уразова. - Не может этого быть!
"Правильно - не может!" - подмывало сказать и Бухалова, но вместо этого он рассудительно спросил:
- А пообоснованней?
- Это уж как хотите: обоснованно или необоснованно, а тут и говорить нечего! - В голосе Уразовой звучала обида. - Да разве мать - вы подумайте: мать! - на такое пойдет?! Она и поехала с ним ради дочки, чтобы у нее отец был. Разве сам-то он ей нужен был? Дрянь такая!..
- Вот это уже нечто существенное.
- Еще бы не существенно! Не заявись он тогда - жила бы Катя сейчас с Алексеем. Человек-то ведь какой! И Оля бы давно за отца считала!..
- Чугаев мне рассказывал, - подтвердил Бухалов.
- Я ведь прошлый раз Якову Васильевичу не все сказала. Потом уж вспомнила.
- А что такое?
- Письмо он раз с дороги прислал. Наверно, здесь, в Заломовске, с поезда и бросил.
- Сохранилось?
- Да, стала как-то перебирать все, смотрю - письмо. Сейчас покажу.
Уразова достала с этажерки помятый конверт, подала Бухалову.
Штемпель на конверте действительно был местный, отчетливо можно было прочесть дату: 13 мая 1947 года. На страничке, вырванной из блокнота, карандашом было написано:
"Катя, здравствуй!
Пишу с дороги, сейчас проедем Заломовск, и брошу письмо. Еду с одним капитаном в командировку. Остановиться не могу. Скоро обещают освободить, тогда приеду за вами. Обо мне не беспокойся. Поцелуй за меня Оленьку.
Твой Максим".
Почерк был торопливый, ломаный - похоже, что человек писал на ходу, наспех.
- Вот какой занятой! - кивнула Уразова. - С поезда до поезда остановиться не мог!
- Вы мне разрешите взять письмо?
- Берите, конечно.
- Ну, что же, Дарья Анисимовна, - поднялся Бухалов. - Спасибо за помощь.
Уразова проворно встала.
- Может, чаю попьете? Вы же есть, наверно, хотите?
- Нет-нет, спасибо, - энергично запротестовал капитан. - Мне еще кое-куда зайти надо. Да, вот еще что, Дарья Анисимович: если понадобится, вы сможете к нам приехать?
- Конечно.
- Ну, и отлично.
Бухалов надел шапку, протянул руку за шинелью и смущенно покраснел: оборванная вешалка была пришита и прочно держала синюю, с красной окантовкой, шинель на крючке.
- Зря от чаю отказываетесь, - улыбалась Уразова.
- Спасибо вам! - вложив в благодарность двойной смысл, кивнул Бухалов.
Хлопнула дверь, в теплую комнату вплыло белое холодное облачко.
Полковник стоял с Бухаловым у окна и, короткими кивками отвечая на приветствия входящих офицеров, укоризненно говорил:
- Вы, Сергей Петрович, могли бы и не приходить. С Лебедем вопрос решен. Я же вам вчера еще сказал.
Бухалов огорченно махнул рукой.
- Как это все не вовремя!
- А разве болезнь когда-нибудь вовремя? - Глаза полковника заголубели и тут же, пригасив улыбку, озабоченно остановились на осунувшемся лице капитана. - Температура как?
- Держится, - коротко вздохнул Бухалов.
- Кто лечит?
- Мартынцева.
- Знаю, хороший врач. Сашку моего лечила. Да, Сергей Петрович, может, что нужно? Машину, еще что... С деньгами как?
- Нет-нет, пока ничего не надо.
- Ох, и церемонный же вы!
Торопливо с коричневой папкой под мышкой вошел майор Чугаев, в кабинете запахло одеколоном.
- Прошу извинить, на три минуты опоздал.
- Все собрались? - Проходя за стол, полковник быстро оглядел собравшихся, качнул коротко остриженной головой. - Давайте, Яков Васильевич.
Чугаев раскрыл папку, крепко потер розовый после недавнего бритья подбородок.
- Суть дела, по-моему, излагать не стоит. Мы с Бухаловым начинали, капитан Лебедь и лейтенант Меженцев подробно проинформированы...
- Да, конечно, - подтвердил полковник.
- Начну тогда с немногого, что удалось выяснить.
Майор скользнул взглядом по лежащей перед ним раскрытой папке и, словно этого для него было достаточно, заговорил деловито и собранно.
- Ответы получены на все запросы. Управление гражданского воздушного флота сообщило, что Гречко в кадрах не числится. Ответ Иркутского аэропорта: техник Гречко самовольно оставил работу в ноябре 1951 года - иными словами, до того, как приехал за женой. Черниговская милиция сообщила, что родители Гречко местонахождения сына Максима Гречко не знают, но дали адрес его старшего брата, проживающего в Ленинграде. По нашему телеграфному запросу ленинградская милиция установила через Архипа Гречко, что его брат Максим живет в Уфе, работает на механическом заводе. Старший Гречко никаких подозрений не вызывает. Член партии, мастер электролампового завода. Последний раз встречался с братом у родителей перед войной. Переписываются редко. В декабре прошлого года Максим Гречко просил брата прислать денег, жаловался, что плохо живет. Брат выслал пятьсот рублей.
- Сообщение из Уфы? - спросил полковник.
- Уфа подтвердила, что Гречко работает на заводе, дала точный адрес. Важная деталь...
Внимательно слушая доклад Чугаева, полковник по привычке оглядывал сидящих перед ним офицеров и каждый раз незаметно задерживал сочувственный взгляд на усталом лице капитана Бухалова. Умница, талантливый работник, а как человеку не везет! Год назад умерла жена, теперь сын слег... Стареет мужик, залысины все выше ползут, а на пять лет моложе...
- Важная деталь, - продолжал меж тем майор. - Гречко проживает с женой Анной Георгиевной Утиной. Вторая версия, таким образом, о том, что Гречко бросил дочь по сговору с Екатериной Уразовой и продолжает жить с ней, отпадает...
- В нее почти никто не верил, - закрыв лицо рукой, негромко добавил Бухалов.
Офицеры и полковник заулыбались: деликатнейший во всех случаях жизни капитан, стоило ему уверовать в свою версию, становился на редкость нетерпимым ко всем другим. На этой почве обычно и происходили в уголовном розыске веселые препирательства, не выходившие, однако, за пределы шуток. Более того, в какой-то степени такие столкновения различных взглядов способствовали установлению истины.
- Верно, в нее никто не верил с самого начала! - охотно подтвердил Чугаев. - В том числе и автор этой отпавшей версии... Остается первая, основная, версия: Гречко, чтобы отделаться от алиментов, убил Уразову, а затем бросил дочь, рассчитывая, что в таком возрасте она ничего не расскажет.
- Давайте план мероприятий, - кивнул полковник.
- В Уфу выезжают капитан Лебедь и лейтенант Meженцев. - Узкие черные глаза Чугаева поочередно оглядели обоих офицеров. - Вместе с ними едет Уразова. На тот случай, если Гречко будет отпираться.
- Уразова приехала?
- Должна быть с дневным, звонила.
- Так, дальше.
- Санкция на арест получена - по совокупности статей 158 и 156: неуплата алиментов и оставление в беспомощном состоянии.
- Понятно. - Голубые глаза полковника мельком остановились на молодом чернобровом лице Горы Меженцева, изучающе и требовательно задержались на Лебеде. - Задача ясна?
Лейтенант Меженцев с трудом подавил желание выскочить с ответом и промолчал: спрашивали старшего.
Сорокалетний крепыш со спокойными собранными движениями четко поднялся, уверенно встретил пристальный взгляд.
- Так точно, товарищ полковник!
- Хорошо, садитесь. Какие вопросы?
- Пожелание. - Капитан Бухалов отнял от лица руку, и стало ясно, что он, обеспокоенный семейными делами, не упустил ни одного слова из доклада. - Обыск на квартире Гречко нужно провести одновременно с задержанием.
- Ясно, - кивнул Лебедь.
- Товарищ майор, - заглянул в кабинет дежурный, - к вам гражданка Уразова из Заломовска...
- Сейчас иду, - кивнул Чугаев.
- Ну что ж, товарищи...
Полковник поднялся, сухощавый, подтянутый, в тонком синем кителе с университетским ромбиком, сухо пристукнул по столу костяшками пальцев.
- Все как будто в порядке. Помните: действовать в контакте с уфимскими товарищами, смотреть по обстановке. Все.
Офицеры вышли. Полковник, потирая коротко остриженные, тронутые сединой виски, прошелся по кабинету, что-то вспомнил, поднял телефонную трубку.
- Леля, ты?.. Слушай, у нас остались апельсины?.. Сходи, пожалуйста, в санчасть. У Бухалова сынишка лежит, воспаление легких... Пожалуйста...
Уфа встретила приезжих веселым звоном трамваев, скатывающихся откуда-то с гор, и радужными мартовскими лужицами. Впрочем, никто из них толком разглядеть шумный пестрый город, залитый первым весенним солнцем, и не успел. Для капитана Лебедя и лейтенанта Меженцева сутки пролетели в работе, для Уразовой - в нервном напряжении.
И вот первая встреча.
Гречко неторопливо положил на вешалку шапку, снял калоши, на секунду замешкался, размышляя, снять ли и шинель, и ограничился тем, что лишь расстегнул ее. Шинель на нем была черная, с форменными пуговицами, сохранившаяся, должно быть, с тех пор, когда он служил в гражданской авиации. "Считает, что ненадолго", - отметил про себя капитан Лебедь, переглядываясь с черноволосым лейтенантом-башкиром.
Как и на фотографии, Гречко был острижен под машинку. Костистый, изрезанный продольными морщинами лоб казался от этого еще больше. Острый подбородок был покрыт седоватой щетинкой.
Гречко сел. Его серые широко расставленные глаза спокойно встретили внимательный взгляд капитана милиции.
- Гречко, Максим Михайлович?
- Так точно.
Резво, словно наверстывая за долгое молчание, зазвонил телефон. Лейтенант-башкир проворно передал трубку Лебедю.
- Да. - Капитан плотно прижал трубку к уху. Он давно уже ждал этого звонка.
- Товарищ капитан, докладывает Меженцев. - Провода четко доносили молодой, звучный голос лейтенанта. - Обыск ничего существенного не дал. Никаких вещественных улик. Самое интересное: с Утиной Гречко зарегистрирован с сентября сорок первого года, когда он тут в госпитале лежал...
- Ладно, приезжайте, - сдержанно распорядился Лебедь, покосившись на Гречко. Тот с равнодушным любопытством разглядывал пустоватую, залитую солнцем комнату.
- Он у вас? - не терпелось Меженцеву.
- Да.
Лебедь положил трубку и, сохраняя на лице выражение деловой озабоченности, кивнул Гречко.
- Продолжим. Год рождения?
- Девятьсот тринадцатый.
- Партийность?
- Беспартийный. - В голосе Гречко прозвучали нетерпеливые нотки. - Зачем все это?
- Придет время - узнаете.
- У меня рабочий день.
- Ничего.
В серых глубоко посаженных глазах Гречко мелькнуло удивление. Лебедь уловил это и в свою очередь удивился тоже: "Не догадывается или умеет держаться?.." Гречко пожал плечами и все так же спокойно, чуточку скучающим тоном ответил на все последующие вопросы: место рождения, имя и фамилия жены, домашний адрес. Все это было названо правильно, Лебедь с удовольствием заполнил первую страницу и дал подписаться.
- Вот здесь, внизу.
Бегло, но внимательно Гречко просмотрел запись, расписался. Понимая, что сейчас должно последовать объяснение, зачем его сюда вызвали, он с явным любопытством ждал.
Лебедь отодвинул, наконец, пластмассовое пресс-папье в сторону.
- В Заломовске бывали?
Гречко оказался под наблюдением двух пар глаз - цепких, пристальных, откровенно подстерегающих, - но ни один мускул на его крупном продолговатом лице не дрогнул.
- Нет, никогда не был.
Не ожидая другого ответа, Лебедь удовлетворенно кивнул, и тут Гречко выдал себя: не размыкая тонких длинных губ, незаметно, почти бесшумно, перевел дух. С точки зрения криминалистики это, конечно, пустяк, нюанс - такое неуловимое движение не зафиксируешь, не подошьешь к делу, но для ведущего следствие - важная поддержка.