- Дочитал? - Чугаев взял из рук Бухалова сообщение, положил перед собой. - Прав ты был, Петрович.
- В таких случаях всегда легче ошибиться...
Сутулясь, Бухалов тяжело поднялся, подошел к окну. Минуту он бездумно смотрел сквозь позолоченное солнцем стекло на улицу, не оборачиваясь, глухо сказал:
- Вот еще на одно дело... постарели.
- На одно дело стали опытнее! - тотчас же прозвучал за его спиной голос Чугаева. - И нетерпимее!
Последняя глава этой повести
- Старушку пришлось положить в больницу: с сердцем плохо. Сына прокляла! - Капитан Лебедь, хотя дело было и закончено, развел руками скорее виновато, нежели облегченно. - Вот и все.
- Так оно, - кивнул Чугаев, но в этот раз присказка майора прозвучала неопределенно и одиноко: за ней ничего не последовало.
Бухалов хмурил добрые рыжеватые брови, маячил, как неприкаянный, по кабинету. Все эти дни, после первых известий из Чернигова и возвращения Лебедя, он не мог отделаться от скверного настроения. Чем больше времени и труда капитан отдавал очередному делу, тем ближе принимал он его к сердцу и тем непосредственнее, как нечто личное, воспринимались его последствия.
Дарья Анисимовна Уразова сидела слева от Чугаева. Она была в черном, еще более старившем ее платье, и было немного странно видеть в жаркий майский полдень, при открытых окнах, этот суровый, до самого горла, глухой темный ворот. По лицу женщины бежали слезы, она не замечала их, тихо, казалось, без всякого волнения, рассказывала:
- Это она еще в девятом классе училась. Орехи грызла - и сломала. Тогда и коронку поставили. Наш же, заломовский, и ставил, Архипов...
Выделяясь белыми пятнами, на зеленом сукне стола лежало несколько фотографий. Никто не смотрел на них. Казалось, положили их случайно и, положив, забыли.
Виды на фотографиях резко менялись: черешни в цвету - на первой; тут же, у черешен, яма и стоящие вокруг нее офицеры милиции - на второй; мрачные пустые глазницы и зияющий оскал черепа - на третьей. На последней фотографии, словно воскрешая и одевая живой трепетной плотью все эти скорбные останки, щедро и доверчиво улыбалась молодая симпатичная женщина с веселыми ямочками на щеках....
- Арестованного! - распорядился Чугаев.
Стукнул сапогами и замер справа от дверей конвойный; вслед за ним неторопливо вошел Гречко.
За три месяца борода его стала еще окладистее и белее, но щеки округлились. Выглядел Гречко лучше, чем при задержании. Находясь под следствием, он не работал, надежда на безнаказанность переросла у него в уверенность, и единственное, что его сейчас несколько смущало, - восемь пар глаз, скрестившихся на нем. "Как зенитки!" - Гречко чуть приметно усмехнулся, спокойно поклонился сначала всем, потом, по-родственному, - Уразовой.
- Подойдите к столу! - резко приказал Чугаев.
Все еще ничего не подозревая, слегка только обеспокоенный тоном майора, Гречко подошел к столу, хотел что-то спросить, да так и оставил рот открытым. Еще секунду назад розовое, его лицо посерело. На землистых щеках белая борода выглядела теперь фальшивой, плохо приклеенной.
В тишине прозвучал неестественно ровный голос Уразовой:
- Дочка отказалась приехать к тебе... Гречко!
ПИК БЕРЕТ СЛЕД
1
Антон, сняв гимнастерку и майку, умывался, докрасна растирая полотенцем бронзовое мускулистое тело, расчесывал у зеркала влажные темные волосы. Сияя счастливыми глазами, мать неотступно следовала за ним - подавала мыло, полотенце, расческу.
- Мама, сядьте, отдохните. Я сам, - ласково и благодарно говорил Антон.
- Стосковалась, сынок, - оправдывалась мать, словно невзначай касаясь то руки, то смуглого плеча сына. - Три года, сынок, - для матери они век целый. Все одна да одна, спасибо хоть когда Тоня зайдет...
Антон затянул ремень так, что трудно стало дышать.
- Заходит... значит?
- Редкий день когда не зайдет. Приболела я малость недавно, так она со мной две ночи и ночевала...
Проворно, без суеты накрывая на стол, мать пытливо посмотрела на Антона:
- Ты ненароком там кого не приглядел?
- Что вы, мама! - горячо вспыхнул Антон.
- Ну и слава богу, свадьбу, значит, сыграем!
Оправившись, наконец, от смущения, Антон рассмеялся.
- Так уж и свадьба сразу! На ноги еще, мама, надо встать, с работой устроиться. - Антон снова засмеялся. - А то и свадьбу не на что делать!
- Уж не хуже, чем у людей, сыграем! - с веселым гонорком сказала мать. - Я разве сложа руки сидела? И на свадьбу, и на обзаведение хватит. С сада все; в прошлый год одних яблок уродило - и соседей всех обдарила, и насушила, и на базар хватило. Поешь вот - сходи в сад-то: в цвету весь, как невеста, стоит!.. Кушай, сынок, кушай!
Антон с аппетитом ел яйца всмятку, свои любимые вареники с творогом и по-мальчишески светло улыбался.
- Мама, вы сами-то ешьте.
- Да я уж одной радостью сыта! - Мать спохватывалась, начинала крутить в стакане ложечкой и тут же снова позабывала о ней. - Так что ты, сынок, не тревожься. Пока отдыхаешь - свадьбу и сыграем. Чего тянуть? Тоня-то вроде меня стосковалась, молчит, а я-то уж вижу. Увидишь вот - и не узнаешь: ну, скажи, как вишенка стала! Счастье это тебе, сынок! Пока я в силе - внучат выхожу, пустой дом-то без маленького!
Сердце у Антона бухало сильно и радостно.
Тоня, Тоня! Теперь она близко, рядом - в одном городе, через несколько домов отсюда. За три года службы в армии мысленно тысячу раз проделывал он этот коротенький путь - переходил улицу, добегал до угла и, замирая, дергал деревянную рукоятку старого проволочного звонка...
Не слушая никаких уговоров, мать за чем-то убежала в магазин. Антон прошелся по дому, с теплым чувством узнавая каждую вещицу, задумчиво постоял у фотографий, висящих на стене. С одной из них смотрел совсем еще молодой человек, очень похожий на теперешнего Антона, - отец, погибший в 1943 году на фронте, на другой - девушка с чуть раскосыми нежными глазами доверчиво прижалась к скуластому большеглазому лейтенанту - сестра Лиза, год назад вышедшая замуж за офицера-дальневосточника... Да, все в родном доме оставалось прежним: и до блеска намытые крашеные полы, и еле угадываемый сладковатый запах сушеных трав, и карточки на стене.
Антон вышел во двор, откинул калитку в сад и в восхищении остановился - на коричневых стволах вишен и яблонь висели бело-розовые облака, в синем настоянном на цвету воздухе дрожали янтарные пчелы. Антон двинулся в эту бело-розовую кипень, блаженно улыбаясь и вытянув вперед руки. Чуть щекоча легкими, почти неуловимыми прикосновениями, в ладони падала пахучие лепестки. Чудо какое-то!..
Во дворе Антон несколько минут поиграл тяжелым колуном, развалив три сучкастые плахи, постоял у пустой конуры и понял, кого не хватало в доме, - Дружка.
Вернувшаяся из магазина мать увидела стоящего у конуры Антона, подтвердила:
- Подох наш Дружок, Антоша. Старый уж был - слышал плохо, облез весь. В последний день вынесла ему поесть, лизнул руку, а есть не стал. Глаза такие жалостливые и вроде виноватые - скажи, все ведь понимал! А ночью заполз под крыльцо и помер...
Мать говорила о собаке, старом и верном друге их дома, с искренней жалостью, как говорят только об очень близком существе, и Антон не удивлялся этому. Все последние годы рыжий добродушный пес из самой неродовитой породы дворняжек с радостным лаем встречал Антона, и преданные собачьи глаза светились природным умом.
- Щенка надо хорошего раздобыть, - сказал Антон. - Эх, мама, каких я в армии собак у связистов видал - умницы!
- Ты, сынок, собирайся, - ласково напомнила мать. - Тоня скоро с завода пойдет, вот и встретишь. Да долго-то не пропадай, приходите, вместе посидим - я ведь тоже еще на тебя не нагляделась!..
До угла Антон не дошел, а добежал и только у самого дома, задохнувшись, секунду помешкал.
Тесовая крашеная калитка была приоткрыта.
Антон заглянул во двор, заросший пахучим "гусиным хлебом", заулыбался. На крыльце, обхватив руками острые колени, сидел Василий Маркелович, Тонин отец. Легкий ветерок шевелил его седые волосы, изрезанное глубокими морщинами лицо было задумчиво-спокойным. Вот он посмотрел в сторону скрипнувшей калитки, прищурился - у него болели глаза - и добродушно кивнул:
- А, служивый! С прибытием, Антон, с прибытием!
Василий Маркелович крепко пожал руку Антона - руки старого слесаря не утратили еще былой силы, - пригласил в дом.
- Заходи, заходи! Тоня с минуты на минуту будет.
- А она где ходит? - нетерпеливо спросил Антон.
- Дорога тут одна - по Вазерской. Сходи встреть, коли так...
Впрочем, последних слов Антон уже не слышал. Он быстро шел по улице, невольно вытягивая голову, чтобы еще издали, за квартал, увидать Тоню, и едва не пробежал мимо нее.
- Антон!
- Тоня!..
Черные глаза Тони сияли так неудержимо, что Антон зажмурился и засмеялся.
Они схватились за руки и забыли разнять их. Прохожие с улыбкой обходили стройную девушку в белой кофточке и восторженно глядящего на нее бравого симпатичного солдата.
И весь остаток дня полетел кувырком.
Пили чай у Тони, ходили к Антону, бродили по городу, сбежали сначала из кино, потом - с танцплощадки и снова кружили по тихим ночным улицам, прижимаясь друг к другу, украдкой целуясь, торопливо и бессвязно рассказывая друг другу все, что накопилось за эти годы!
Во втором часу ночи, когда восток нежно и таинственно заголубел, они остановились возле дома Антона. Через ограду, прямо на улицу, свешивались цветущие ветви яблонь.
- Смотри, Антон, прелесть какая! - Тоня дотронулась до белой ветки, погладила ее рукой.
- Идем в сад, - предложил Антон. И не успела Тоня возразить, как он уже перемахнул через забор, открыл калитку.
Глубоким покоем, целомудренно чистым дыханием встретил их сад. Белая кофточка Тони исчезла, словно растворилась в яблоневом цвету. Не хотелось ни говорить, ни двигаться - так невыразимо хорошо было здесь.
- Вот и наша жизнь, Тоня, такой будет! - взволнованно сказал Антон. - Как сад!
Он обнял Тоню и, впервые не таясь, приник к ее губам, пахнущим яблоневым холодком.
А еще полтора месяца спустя, держа на коротком поводке рослую молодую овчарку, Антон стоял на перроне вокзала и с чрезмерной бодростью говорил матери и Тоне:
- Ничего, год быстро пройдет. Потом уж - никуда!
- Не мог другой работы найти! - несердито выговаривала мать, вытирая концом платка глаза. - Сдалась тебе эта образина, зверь и есть! Разве у нас Дружок такой был!..
Широкогрудый, чепрачной масти Пик бросал по сторонам умный, подозрительный взгляд, принюхивался к острым вокзальным запахам.
Короткая двадцатидвухлетняя жизнь Антона Петрова дала неожиданный вираж, который он не мог предвидеть ни в армии, дослуживая последний год, ни, тем более, вернувшись домой и женившись на Тоне. В райкоме партии, куда Антон пришел стать на партийный учет, с ним долго беседовали, и вот в результате он, начинающий работник милиции, едет вместе с овчаркой на юг страны в годичную школу служебно-розыскного собаководства.
Послышался гудок. На милых глазах Тони навернулись слезы.
- Ну вот! - влюбленно смотрел на нее Антон. - На три года уезжал - не плакала, а тут плачешь!
- Еще бы! - светлой жалобно улыбалась Тоня. - Тогда ты чужой был, а теперь - свой!..
Пик сидел у ног Антона и, словно запоминая, ловил узкими торчащими ушами грохот приближающегося поезда.
2
Лейтенант Петров сидит в комнате дежурного по управлению, листает книжку и машинально прислушивается: не раздастся ли в тишине короткий беспокойный звонок - происшествие! Тогда тишина ненадолго всколыхнется, торопливо пробегут оперативники, зашумит у подъезда мотор, и вместе со всеми в машину легко и привычно вскочит и Пик.
Но пока все спокойно. Телефонные аппараты на столе дежурного молчат, сам дежурный - излишне полный майор Гольцев - сосредоточенно крутит длинную "козью ножку", в которую вставит потом сигарету "Памир".
Мысли снова возвращаются к недавнему происшествию. Почему Пик не взял след? Ну ладно, шел дождь, рукоятка ножа была протерта бензином - все это так. И все-таки чувство промаха, сознание того, что сделал не все, беспокоит до сих пор. Старший инструктор Афанасьев, непосредственный начальник Петрова, часто повторяет: возможности хорошей розыскной собаки безграничны, нужно только умело их использовать. И Антон понимает, что это - не просто фраза.
В школе служебно-розыскного собаководства Антон Петров узнал о собаках много такого, что он раньше не мог и предполагать. Старый ласковый Дружок, о котором, как о собственном детстве, Антон вспоминал еще и теперь, был только бесхитростным домашним псом, умеющим лаять на чужих да, подпрыгнув, лизать своего юного хозяина красным шершавым языком. Породистая же собака, прошедшая хорошую школу, - верный и умный помощник человека во всей его жизни.
Собака сопутствует человеку с древнейших времен; когда-то, в далекие века, собакам-воинам ставили даже памятники и надгробья. И хотя теперь таких пышных похорон собаке не устраивают, она все так же умело и преданно служит человеку. Собаки охраняют тысячные стада овец в степных и горных районах страны, бдительно стерегут государственную границу, находят преступников, доставляют почту, мчат по снегам тундры легкие нарты, выносят детей из пожаров, мастерски работают водолазами. Это - в мирное время. А в годы Великой Отечественной войны сотни хорошо обученных служебных собак стали отважными воинами, и жаль, что люди мало знают об их подвигах! Под грохот орудий санитарные собаки выносили с поля боя раненых, тянули телефонные кабели, подносили боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Но и это не все. Как настоящие, только бессловесные бойцы, они ходили в разведку, нападали на вражеских солдат, взрывали мосты, послушные короткому приказу пославшего их человека, падали под гусеницы фашистских танков со связками гранат. Падали, выполняли последний долг и погибали, как безыменные герои. И пусть не ставят ныне собаке памятников, не отдают ей заслуженную последнюю воинскую почесть гремящим салютом, но на параде Победы в Москве в одном из подразделений у ноги каждого пехотинца через Красную площадь прошла и боевая служебная собака!..
Антон хочет, чтобы таким же верным помощником стал и его Пик, и добьется этого! За год учебы в школе Пик возмужал, прошел хорошую выучку и по всем статьям получил самую высокую оценку. Вынослив, подозрителен, в меру злобен, безукоризненный нюх, и все это - при отличном экстерьере. Нет, в каждом неудачном поиске винить нужно только себя, а не Пика!
Невысокого мнения о Пике была одна, кажется, Тоня. Вспомнив недавний эпизод, Антон невольно улыбнулся.
Вскоре после возвращения из школы Антон показал ей собаку. Когда он уезжал, Пик был восьмимесячным щенком, очень крупным для своего возраста, но все-таки щенком; теперь у ног Антона спокойно сидела рослая овчарка, не признающая никого, кроме своего хозяина. Тоня попыталась погладить Пика - он злобно ощетинился.
- Пик, ты что это! - начала стыдить Тоня. - Ну, познакомимся?
Антон сразу же остановил ее: с собакой разговаривать не полагается, она должна знать всего лишь несколько команд, вызывающих по условным рефлексам определенные действия, и принимать эти команды только от своего проводника. Посторонние разговоры рассеивают внимание собаки, отвлекают ее и категорически запрещены.
- Ты как на уроке, Антон! - засмеялась Тоня, но в душе, кажется, не согласилась с тем, что подозрительным Пик должен быть даже к ней. - Не Пик, а условный рефлекс!
С тех пор Тоня так и звала собаку - Рефлексом. Вечерами, когда Антон возвращался с работы, Тоня шутливо осведомлялась:
- Ну как твой Рефлекс?
Но если Тоня, ласково подтрунивая над мужем, все понимала, то мать, узнав как-то от невестки о повадках собаки, возмутилась: никаких рефлексов она не признавала.
Заставив Антона и Тоню долго смеяться, она неодобрительно говорила:
- Не знаю, сынок, что у тебя там за чудо, только что уж это за собака, что своих не признает? Наш Дружок, бывало, почитай, всю улицу знал, увидит кого - так хвостом и наколачивает, даром что неученый...
Подумав о Тоне, Антон снова улыбнулся, но теперь это была другая улыбка - мягкая и теплая. Сидящий напротив майор Гольцев, вставляя в самодельный мундштук очередную сигарету, с удивлением посмотрел на Петрова: держит в руках раскрытую книгу "Служебная собака", а сам о чем-то размечтался!..
Массивная, обитая клеенкой дверь кабинета открылась. Петров быстро поднялся.
- Здравия желаю, товарищ полковник!
- Здравствуйте, лейтенант, - приветливо кивнул вышедший из кабинета человек в хорошо отутюженном сером костюме с университетским ромбиком на пиджаке. Внимательные голубые глаза полковника удовлетворенно окинули невысокого подтянутого лейтенанта. - Как дежурство?
- Скучно, товарищ полковник! - искренне пожаловался Антон. - Никаких происшествий.
Глаза полковника весело заголубели.
- Радоваться надо, Петров, а вы недовольны. Если тихо у нас - значит, спокойно в городе. По-моему, это очень хорошо! Как, товарищ майор?
- Так точно, товарищ полковник! - проворно встал Гольцев.
- Вот, лейтенант, слышали, что старый служака говорит? - усмехнулся полковник и тут же, уже серьезно, с горчинкой, добавил: - Работы вам еще хватит, Петров. К сожалению, разная человеческая дрянь еще не перевелась!..
Антон сконфуженно промолчал. К полковнику он относился с большим уважением и мысленно всегда ставил его себе в пример. Это человек! Внимательный, подтянутый - даже штатский костюм, который он иногда носит, не может скрыть завидной выправки. Виски только сединой тронулись, а так - совсем еще молодой человек; говорят, что он занимается гимнастикой и здорово ходит на лыжах.
Антону здесь есть у кого поучиться. Взять хотя бы майора Чугаева - пришел в милицию по комсомольской путевке рядовым милиционером, а теперь начальник уголовного розыска. Двадцать пять лет отслужил - чего только не перевидал! И в него стреляли, и он стрелял, Красную Звезду получил; вспомнит что из своей практики - заслушаешься... Или вот капитан Бухалов. По виду совсем неприметный человек, только что высокий да сутулый, а прозвали грозой преступников. Самое сложное дело распутает, и все молчком, покашливая, - он словно в стороне, а дело само по себе решилось. Услышит о каком происшествии, потрет залысину и вспомнит: похоже, говорит, на почерк Сеньки Чижа. И, смотришь, через неделю-другую берут уже этого Чижа с поличным. Недаром к Бухалову все молодые оперативники льнут: вроде института он для них!
Резко зазвонил телефон. Задумавшийся Антон вздрогнул, невольно подался вперед. Может быть, это смешно, но Антону казалось, что по каким-то неуловимым признакам он умеет отличать обычный звонок от того единственного, который тревожно извещает о происшествии.
Ну, конечно! Майор Гольцев раскрыл журнал и, повторяя, торопливо записывал: