* * *
Один из сторонников Лазаря раньше был адвокатом – в прошлой жизни, как он выразился, – и вызвался играть первую скрипку в организации трибунала, который будет судить Льва и остальных. Он с большим удовольствием принялся разрабатывать соответствующую процедуру. После долгих лет подчинения адвокат с восторгом ухватился за возможность вернуть себе толику былой власти и авторитета, заговорив непререкаемым тоном опытного крючкотвора:
– Мы будем судить только охранников. Медицинский персонал и бывшие заключенные, которые стали работать на администрацию лагеря, являются исключением из этого правила.
Его предложение было встречено криками одобрения. Адвокат продолжал:
– Ступеньки, ведущие к кабинету начальника лагеря, олицетворяют собой стадии судебного разбирательства. Каждого охранника подведут к нижней ступеньке. Мы, свободные люди, будем перечислять примеры его жестокого обращения с нами. Если пример будет признан действительным, охранник поднимется на одну ступеньку. Если он дойдет до самого верха, то будет казнен. Если же этого не случится и охранник остановится на предпоследней ступеньке, ему будет дозволено спуститься по лестнице и сесть.
Лев пересчитал ступеньки – всего их было тринадцать. Поскольку процедура начиналась с нижней, получалось, что двенадцать преступлений означали смерть, а одиннадцать или меньше – жизнь.
Понизив голос, адвокат с подчеркнутой важностью провозгласил:
– Начальник лагеря Жорес Синявский.
Синявского подвели к нижней ступеньке, и он повернулся лицом к судьям. Плечо его было наспех забинтовано, чтобы остановить кровь и сохранить ему жизнь для проведения судебного разбирательства. Рука его бессильно висела вдоль тела. Несмотря на это, он улыбался, словно ученик, принимающий участие в концерте школьной самодеятельности, высматривая дружеские лица среди собравшихся заключенных. Представителей защиты или обвинения не было: от имени обеих сторон выступали узники. Вынесение приговора тоже было коллективным.
Почти сразу же раздался нестройный хор голосов. Оскорбления слились в шумный и неразборчивый гвалт. Адвокат воздел обе руки над головой, требуя соблюдать тишину:
– Выступайте по одному! Вы поднимаете руку, я показываю на вас, и только тогда вы говорите. Возможность выступить получат все.
Он показал на пожилого заключенного. Рука его осталась поднятой. Адвокат заметил:
– Можете опустить руку. Говорите.
– Моя рука и есть доказательство его преступления.
Фаланги двух пальцев на руке отсутствовали, и вместо них остались лишь почерневшие обрубки.
– Обморожение. Рукавиц у меня не было. Минус пятьдесят градусов: стоял такой холод, что плевок не долетал до земли, замерзая на лету. Но он по-прежнему выгонял нас на работу, когда нельзя было даже плюнуть! Он выгонял нас на работу! День за днем! Два пальца – две ступеньки!
Его слова были встречены одобрительными криками. Адвокат одернул свой серый тюремный ватник, словно это был строгий костюм.
– Дело не в количестве пальцев, которые вы потеряли. Вы заявляете о нечеловеческих условиях работы. Преступление подтверждено. Но это – один пример и поэтому всего одна ступенька.
Из толпы прозвучал чей-то выкрик:
– Я потерял палец на ноге! Почему мой палец не считается за ступеньку?
Почерневших и деформированных пальцев на руках и ногах нашлось более чем достаточно, чтобы заставить начальника лагеря подняться на самый верх лестницы. Адвокат начал терять нити управления, будучи не в состоянии моментально придумать и претворить в жизнь новые правила, способные утихомирить возбужденную толпу.
Перекрывая всеобщий шум, Синявский вдруг вскричал громким голосом:
– Вы правы! Ваши травмы – это преступления. Каждая из ваших травм – преступление.
Начальник лагеря поднялся еще на одну ступеньку. Громкие возгласы и споры постепенно стихли. Собравшиеся стали слушать Синявского.
– Правда заключается в том, что я совершил больше преступлений, чем здесь осталось ступенек. Если бы лестница тянулась до вершины горы, мне пришлось бы подняться по ней до самого конца.
Адвокат, удрученный тем, что подсудимый нашел способ обойти его систему, поинтересовался:
– Значит, вы признаете, что заслуживаете смерти?
Начальник лагеря заговорил обиняками:
– Поднимаясь на ступеньку вверх, разве нельзя потом опуститься на ступеньку вниз? Если ты совершил дурной поступок, разве не можешь потом сделать добро? Разве не могу я попытаться исправить то зло, которое причинил?
Он показал на заключенного, потерявшего палец на ноге.
– Вы лишились пальца в результате обморожения, и за это я поднялся на одну ступеньку. Но в прошлом году вы захотели отправить свой заработок семье. Когда я объяснил вам, что в нашей несправедливой системе вы не зарабатываете столько, чтобы покрыть их потребности, разве после этого я не дал вам денег из своей зарплаты, дабы возместить разницу? Разве не я лично проследил за тем, чтобы ваша жена получила деньги вовремя?
Заключенный огляделся по сторонам, но ничего не ответил. Адвокат спросил:
– Это правда?
Узник неохотно кивнул.
– Правда.
Начальник лагеря сошел на одну ступеньку вниз.
– Разве нельзя мне опуститься на одну ступеньку за такой поступок? Признаю, что я сделал еще недостаточно для того, чтобы исправить причиненное мною зло. Так почему бы не позволить мне жить дальше? Позвольте мне провести остаток жизни, пытаясь возместить убытки! Разве это не лучше, чем просто убить меня?
– А как же те люди, что погибли по вашей вине?
– А как насчет тех людей, которых я спас? После кончины Сталина уровень смертности в этом лагере – самый низкий на Колыме. Это – результат проведенных мною реформ. Я увеличил вам паек. Я дал вам возможность отдыхать дольше, а работать меньше. Я улучшил медицинское обслуживание. Больные перестали умирать! Они выздоравливают. И вы знаете, что это правда! Вам удалось одолеть охранников только потому, что вы лучше питаетесь и больше отдыхаете, став здоровее, чем были когда-либо! Я – причина того, что ваше восстание вообще стало возможным!
Адвокат подошел к начальнику лагеря вплотную. Он был явно раздосадован тем, что его система не работает.
– Мы ничего не говорили насчет возможности спуститься на одну ступеньку.
Председательствующий повернулся к тройке лидеров:
– Хотим ли мы изменить систему?
Рабочий с квадратным подбородком оглянулся на своих товарищей.
– Начальник лагеря просит дать ему еще один шанс. Согласны?
Ответом ему послужил нестройный ропот, который становился громче по мере того, как к нему присоединялись все новые голоса.
– Никакого второго шанса! Никакого второго шанса! Никакого второго шанса!
У Синявского вытянулось лицо. Он искренне считал, что сделал достаточно, чтобы ему сохранили жизнь. Адвокат повернулся к осужденному. Было видно, что процесс судебного разбирательства не был продуман им до конца. Никого не назначили на роль палача. Начальник лагеря вынул из кармана один из засохших фиолетовых цветков и сжал его в кулаке. Он вскарабкался на самую верхнюю ступеньку и запрокинул голову, глядя в ночное небо. Адвокат заговорил, и голос его задрожал от сдерживаемых эмоций:
– Мы выносим коллективный приговор. Значит, наказание тоже должно быть коллективным.
Заключенные обнажили оружие. Адвокат отошел в сторону. Начальник лагеря воскликнул:
– Мое последнее желание…
Пистолеты, винтовки и пулемет заговорили одновременно – и Синявский опрокинулся навзничь, словно подхваченный порывом ветра. Гнусный злодей при жизни, перед лицом смерти он обрел даже некоторое достоинство. И зэки возненавидели его за это. Они больше не хотели его слушать.
Настроение участников импровизированного трибунала изменилось с восторженного на мрачное. Прочистив горло, адвокат поинтересовался:
– Как поступим с телом?
Кто-то предложил:
– Пусть лежит, в назидание остальным.
На том и порешили. Труп останется лежать на месте.
– Кто следующий?
Лев напрягся. Георгий провозгласил:
– Лев Степанович Демидов.
Адвокат обвел охранников внимательным взглядом.
– Кто это такой? Кто из вас Лев?
Лев не пошевелился. Адвокат повысил голос:
– Встаньте и покажитесь! Иначе вы лишитесь права на справедливый суд и мы казним вас на месте!
Медленно, не до конца уверенный в том, что ноги не подведут его, Лев встал. Адвокат подвел его к нижней ступеньке, где он и повернулся лицом к собравшимся. Адвокат начал допрос:
– Вы – охранник?
– Нет.
– Кто вы такой?
– Я – сотрудник московской милиции. Меня прислали сюда для проведения негласной операции.
Георгий не выдержал и крикнул:
– Он – чекист!
Толпа, его судья и палач, разразилась негодующими криками. Лев взглянул на обвинителя. Георгий действовал на свой страх и риск. Лазарь читал какой-то листок бумаги, на котором, возможно, перечислялись преступления Льва. Адвокат спросил:
– Это правда? Вы действительно чекист?
– В прошлом я служил в МГБ.
Адвокат крикнул:
– Примеры его преступлений?
Ему ответил Георгий:
– Он выдал Лазаря!
Заключенные заулюлюкали. Лев поднялся на одну ступеньку. Георгий продолжал:
– Он избил Лазаря! Сломал ему челюсть!
Льва заставили подняться еще на одну ступеньку.
– Он арестовывал прихожан Лазаря!
Лев стоял на пятой ступеньке, когда Георгий выдохся. Больше сказать ему было нечего. Никто из остальных заключенных Льва не знал. Никто не мог назвать ни одного из его преступлений. Адвокат провозгласил:
– Нам нужны примеры! Еще семь примеров!
Георгий недовольно выкрикнул:
– Он – чекист! Разве этого мало?
Но адвокат лишь покачал головой.
– Это не пример.
Никто из заключенных не знал его настолько хорошо, чтобы осудить, никто, за исключением самого Льва. Узники выглядели разочарованными. Они справедливо полагали, что, раз он был чекистом, его прошлое скрывает множество преступлений, которые попросту неизвестны им. Лев чувствовал, что непродуманная процедура не защитит его. Не будь он свидетелем гибели начальника лагеря, то сам поднялся бы на верхнюю ступеньку и признался в своих прегрешениях. Но едва ли он окажется красноречивее и удачливее Синявского. Его жизнь зависела от правил их системы. Зэкам нужны еще семь примеров. Но их-то как раз и не было.
Георгий, не желая сдаваться, выкрикнул:
– Сколько лет ты был чекистом?
После службы в армии Льва направили на работу в органы госбезопасности.
– Пять лет.
Обращаясь к заключенным, Георгий поинтересовался:
– Разве трудно поверить в то, что каждый год он причинял зло по меньшей мере двоим? Неужели этого нельзя ожидать от чекиста?
Толпа согласилась: две ступеньки за каждый год. Лев повернулся к адвокату, надеясь, что тот отменит эту поправку. Но адвокат лишь пожал плечами, и предложение Георгия обрело силу закона. Он попросил Льва подняться на самую верхнюю ступеньку. Он был приговорен к смерти.
Не в силах осознать, что это конец, Лев не двинулся с места. Из толпы прозвучал чей-то голос:
– Иди наверх, или мы застрелим тебя там, где стоишь!
Испытывая во всем теле необыкновенную легкость, Лев медленно поднялся наверх и остановился над трупом начальника лагеря, глядя в нацеленные на него стволы.
И тут раздался голос человека, который ненавидел его, голос Георгия:
– Подождите!
Лев смотрел, как Лазарь шепчет что-то на ухо Георгию. А тот, что было ему совсем не свойственно, почему-то не спешил переводить слова своего наставника. Когда Лазарь умолк, Георгий вопросительно взглянул на него, и Лазарь жестом показал, чтобы он повторил его слова. Георгий повернулся ко Льву и спросил:
– Моя жена жива?
Георгий взял листок из рук Лазаря, подошел ко Льву и протянул бумагу ему. Лев наклонился и узнал письмо, написанное Фраершей в доказательство того, что она жива, и содержащее сведения, известные только ей одной. Оно находилось у Тимура. Должно быть, перед тем как убить его, охранники отобрали у него все вещи.
– Оно было найдено в кармане у охранника. Ты не лгал.
– Нет.
– Она жива?
– Да.
Лазарь жестом подозвал к себе Георгия и вновь что-то настойчиво зашептал ему на ухо. С явной неохотой Георгий провозгласил:
– Я прошу, чтобы его пощадили.
Москва
Тот же день
Словно две бродячие кошки, Зоя и Малыш сидели рядышком на крыше дома № 424. Зоя старалась держаться поближе к мальчишке, дабы показать ему, что не собирается убегать. Проделав утомительный путь по канализационным коллекторам, где им пришлось пройти несколько километров, взбираться по лестницам, идти по бортику вдоль заросших слизью и плесенью стен, оба вспотели и запыхались и сейчас с наслаждением подставляли лица прохладному ночному ветерку. А Зоя вдобавок вдруг ощутила воодушевление. Отчасти это объяснялось тем, что после многих дней и ночей, проведенных в заточении, она наконец-то получила возможность размяться. Но главная причина заключалась в том, что она была с ним. Девочке казалось, что к ней вернулось украденное детство и ее ждет захватывающее приключение с родственной душой.
Зоя бросила взгляд на фото, которое держал в руке Малыш.
– Как ее зовут?
– Марина Нюрина.
Зоя взяла у него фотографию. На вид Нюриной было лет тридцать, может, чуть больше, и женщина выглядела строгой и чопорной. Зоя вернула снимок мальчишке.
– Ты собираешься убить ее?
Малыш коротко кивнул, словно кто-то попросил у него закурить. Зоя не знала, верить ему или нет. Она видела, как он напал на вора, который хотел изнасиловать ее. Она знала, что он умеет обращаться с ножом. Мрачный и неразговорчивый, он ничуть не походил на хвастуна.
– За что?
– Она работала в МГБ.
– Что она сделала?
Малыш удивленно воззрился на нее, явно не поняв вопроса. Зоя пояснила:
– Она арестовывала людей? Допрашивала их?
– Не знаю.
– Ты собираешься убить ее, но при этом не знаешь, что она сделала?
– Я же сказал тебе. Она работала в МГБ.
Зоя спросила себя, что ему известно об органах госбезопасности, а потом осторожно заметила:
– Ты ведь мало о них знаешь? О чекистах, я имею в виду?
– Я знаю, чем они занимаются. – Малыш задумался, а потом добавил: – Они сажают людей в тюрьмы.
– Разве не нужно узнать о человек больше, прежде чем убивать его?
– Фраерша приказала мне сделать это. Мне не нужны другие причины.
– Но то же самое говорят и чекисты: они лишь выполняют приказы.
Малыш явно начал злиться.
– Фраерша сказала, что ты можешь помочь. Ну так помогай. Она ничего не говорила о том, что ты будешь задавать кучу дурацких вопросов. Если тебе так хочется, я могу отвести тебя обратно в камеру.
– Не злись. Я всего лишь спросила почему, вот и все. За что мы должны убить эту женщину?
Малыш сложил фото пополам и сунул его в карман.
Зоя поняла, что перегнула палку. Она переусердствовала и зашла слишком далеко, поддавшись минутному порыву. Девочка надолго замолчала, надеясь, что ничего непоправимого не случилось. Ожидая натолкнуться на сварливое раздражение, она удивилась, когда Малыш заговорил почти извиняющимся тоном:
– Ее преступления были записаны на листке. Мне не хотелось просить кого-нибудь прочесть это вслух.
– Ты не умеешь читать?
Внимательно наблюдая за ее реакцией, он покачал головой. Она постаралась ничем не выдать своих чувств, заметив его тревогу.
– Разве ты не ходил в школу?
– Нет.
– Что случилось с твоими родителями?
– Они умерли. Я жил на вокзалах, пока Фраерша не подобрала меня.
Настала очередь Малыша задать вопрос:
– По-твоему, это плохо, что я не умею читать?
– У тебя не было возможности научиться.
– Здесь нечем гордиться.
– Я знаю.
– Я хотел бы научиться читать. И писать тоже. Когда-нибудь я обязательно научусь.
– Ты быстро научишься, я в этом уверена.
Они просидели в молчании еще час или около того, глядя, как в соседних домах одно за другим гаснут окна – жильцы ложились спать. Малыш встал и потянулся, словно порождение ночи, пробуждающееся только тогда, когда все остальные спят. Из кармана своих мешковатых брюк он извлек моток жесткой проволоки и стал распрямлять ее. На конце он прикрепил осколок зеркала, обмотав его несколькими витками, а потом наклонил под углом в сорок пять градусов. Подойдя к краю крыши, он лег на живот и опустил проволоку вниз, пока зеркальце не оказалось на одном уровне с окном спальни. Зоя присоединилась к нему, лежа рядом и тоже глядя вниз. Занавески на окне были задернуты, но между ними оставалась небольшая щель, сквозь которую он разглядел в темной комнате фигуру на кровати. Малыш вытянул проволоку обратно, снял зеркальце, смотал проволоку и спрятал их в карман.
– Мы войдем с другой стороны.
Зоя кивнула. Он помолчал, а потом добавил:
– Можешь остаться здесь.
– Одна?
– Я верю, что ты не попытаешься убежать.
– Малыш, я ненавижу чекистов не меньше Фраерши, поэтому иду с тобой.
Сняв башмаки и аккуратно поставив их рядышком на крыше, они соскользнули вниз по водосточной трубе. Спуститься им пришлось всего лишь на метр. Малыш добрался до подоконника с такой легкостью, словно шел по лестнице. Зоя робко последовала за ним, стараясь не смотреть вниз. Все-таки они находились на шестом этаже, и падение с такой высоты стало бы смертельным. Малыш щелкнул лезвием своего пружинного ножа, приподнял крючок, открыл окно и влез в квартиру. Боясь, что Зоя наделает шума, он повернулся к ней и протянул руку. Но она отмахнулась и осторожно спрыгнула на пол.
Они оказались в большой и просторной гостиной. Зоя прошептала Малышу на ухо:
– Она живет одна?
Он коротко кивнул. Вопросы – любые вопросы – сейчас были неуместны. Ему требовалась полная тишина. Квартира поражала своим размерами. Квадратные метры чистого пола давали представление о масштабах преступлений этой женщины.
Впереди виднелась дверь спальни, она была закрыта. Малыш взялся за дверную ручку, но, прежде чем повернуть ее, знаком показал Зое, чтобы она оставалась здесь, в гостиной. Хотя она собиралась последовать за ним, он не разрешил ей этого. Зоя кивнула и шагнула в сторону. Малыш отворил дверь.