Он горел нетерпением, забыв о присутствующих. Его роман произвели на свет. Клаус не пошевелится, пока не узнает, что скрывается за названием.
- Не бойтесь. Какие тайны вы скрываете? Хорошая новелла, которая покончит с патологическим пессимизмом Хентца. Может, получите премию Гонкура?
Мессин захихикал. Его глаза выражали садизм.
Я порылся в дальнем углу памяти, вспоминая план, который меня погубит и спасет одновременно. Ничего. Ничего не вспомнилось. Я сглотнул. Крыша поехала. А в мозгу звенело только одно слово: ничего.
2
каждого своя драма, моя драма жалка. Что мне делать с нетерпением Клауса или с презрением, которое я читал во взгляде Мессина? Ничего… Надо бы бросить фразу в манере Клауса. На моем месте он бы отрезал: автор волен говорить о том, что написал, где хочет и кому хочет. Прекрасная сентенция. Клаус встал бы - и привет компании. А я испугался. Обычное дело. Случай важнейший, а я пробормотал:
- Я работаю над романом. - После паузы добавил: - Полицейским.
Все ждали продолжения: "сенсационное преступление". Все-таки это было менее унизительно, чем простое "ничего", минуту назад готовое сорваться с губ.
- Где происходит действие? Пригород, Марсель, Чайнатаун? - осведомился Мессии.
Я взглянул на его отвисшую губу, выражающую сомнение. Полицейский! Матиас Скриб опускается все ниже и ниже. Я обвел взглядом команду Мессина. Сзади, появился официант: "Желаете кофе?" А дальше - тишина долгая тишина. Я посмотрел на Клауса, умоляя о помощи, умоляя заорать: "Хватит! Отстаньте, Мессин". Но он улыбался. У него тоже были вопросы. Я промямлил:
- Фоном я выбрал издательство.
Это было слишком. Присутствующие напряглись. Четыре слова - и Матиас Скриб стал интересен.
- Давайте дальше, - бросил Мессин, подавшись ко мне. Теперь он слушал меня. Я почувствовал слабость, мое "я" выросло. Я вызвал к себе любопытство. Сопротивление ослабело. Разве дурно рассказать о романе? В чем опасность? Смерть Клауса - только фантазия, фикция. Если я не посвятил Клауса в свои планы и подчинялся своему воображению, то все равно оставался исполнителем его замысла. Это его не смутит.
Меня надо немного ободрить, и я перестану сопротивляться. Клаус взял этот труд на себя.
- Итак, что за история?
Ему доставлял удовольствие разговор о герое, которым (Клаус догадывался об этом) был он сам. История придуманного Хентца рвалась на свет, рождалась. Я согласился.
- Ладно!
Я говорил, побуждаемый желанием заинтриговать, страхом разочаровать, радостью рассказать Клаусу, что я наконец понял его требования ко мне. Какой у меня славный мотор в голове. Ах! Как я блистал. Мои слова я не забыл. Они все возвращаются ко мне, и сейчас причиняют мне боль.
Я начал с философа. Нарисовал подробный портрет. Хвастун, врун, эксперт по легким остротам. Он так легкомыслен, так ничтожен, что возник вопрос: философ он или фальсификатор? Все обратили на это внимание, но вдруг в первой же главе его убивают. Озабоченный тем, чтобы не надоесть читателю, я приподнял завесу над правдой во второй главе, даже лучше - поразил ужасным разоблачением и остановился. Казалось, присутствующих захватил мой рассказ. Убаюканный иллюзией, что стою на пороге успеха, я собрался уходить. "Еще немного", - прошептал сатана. Я уступил и заговорил снова. Герой не был тем, кем казался. Философ-боксер скрывал в себе человека искреннего, бичующего лицемерие и ложь. Увы, оставалась эта проклятая первая глава, в которой он умирает. Убит! Я был в ударе. Я видел Бибу. Я жил моим романом.
- Почему его убили? - спросил Клаус.
Я не смотрел на него. Услышав его голос, я понял: он любит меня и ободряет. Его поддержка вдохновила меня, а голос подтолкнул вперед. Я должен был продолжать, поставить на место, покорить команду Мессина. Взобравшись на свое облачко, я видел только наследника и вспоминал, как он недавно смотрел на меня, как не верил в меня, какую боль я испытал. Надо было положить конец его самодовольству, отомстить за себя. Это пришло как озарение. Смерть философа основана на тайне, в которую замешан его издатель. Это была завязка драмы, история, так понравившаяся Клаусу: философ владеет ужасной тайной, она разорит издателя, если выплывет наружу. Потенциальный скандал будет так грандиозен, кризис так глубок, что издательство рискует низвергнуться в хаос - и прости прощай пятьдесят лет триумфа.
- Харибда! - завопил я. - Я выбрал для издателя имя Харибда! - Услышав этот псевдоним, придуманный мной интуитивно, дедушка бы расхохотался. Поль Мессин закусил губу. Теперь, заклеймив наследника, размер ума которого не превышал величины его каблуков, я перевел дыхание. Надо найти наказание, которое раздавит гада. Едва высказанная, эта проблема разрешилась. В моей книге тайна издателя была раскрыта. Автор был отомщен. Я сказал об этом тоном заговорщика. А так как не имел ни малейшего понятия, что это за тайна, добавил: - С остальным надо подождать две-три недели, я должен привести в порядок последние главы.
И замолчал, гордый собой. Присутствующие остались немы. Испытывая самодовольство, я подумал, что они покорены. Надо дать им время все переварить; для этого подойдет кофе. Я ждал, убаюканный позвякиванием ложечек. Мало-помалу возбуждение улеглось. Я искал сахар. Он стоял рядом с Клаусом. Я встретил его взгляд, который меня успокоил. Клаус казался удовлетворенным. Я беспокоился только о том, как бы Клаус не спросил: "А тайна? Тайна между автором и издателем? В чем она?" Я придумаю, конечно, но в данный момент у меня ничего не было, и это опять "ничего" угрожало моему триумфу. Я отвел взгляд. Мессин был задумчив. Я истолковал это в свою пользу.
Скомкав носовой платок, он посмотрел на Клауса. Без сомнения, Мессин ожидал, что тот выскажется первым. Не вызывало сомнений одно: Поль Мессин был ошеломлен. К его огромному удивлению, я произвел впечатление.
Чашки перестали дребезжать. Молчание затянулось. Лефур потянул одеяло на себя. Бравому директору понравилась моя история. Он хитро взглянул на меня, даже не упрекнув в сокрытии замысла, который, вероятно, считал основательно обдуманным. Я стал лошадкой в его конюшне. Форткаст, исполнительный директор Дома Мессин, рискнул признаться, что тоже находит замысел удачным. Для него это предмет торга. Ничего возвышенного. Мессина же раздражало вмешательство Форткаста. Его дело - цифры, а не критика. Цифры, поддерживающие благосостояние семьи Мессина. Сбежать бы в Тоскану, заняться загородным домом в Сент-Полье, где столько друзей, столько артистов, столько подписанных контрактов. Как можно дольше не слышать ни об акционерах, ни о банкирах, озабоченных прибылями. Вот чего бы ему хотелось. Но сегодня, как и всегда, Форткаст страдал оттого, что ничего этого не может.
Гайар, издававший Клауса Хентца, прищурился. Он наблюдал за Лефуром. Я был приманкой в борьбе двух издателей за роман. Если выиграет Гайар, меня поставят в престижную конюшню издательства Soupirs. Я осознал свою глупость. Минуту назад я наслаждался счастьем, не зная, что будет дальше, а разрушить гармонию способна одна-единственная точка. И эту точку поставил Мессин. - Мне нравится читать ваши рукописи. Первому. (Тишина). Раньше всех. Договорились?
Услышать такие слова от самого скупого на комплименты издателя означало победу. Это факт. Меня снова приняли.
Я закурил сигарету, чтобы скрыть переполнявшую меня радость. История, роман, о существовании которого я и не подозревал час назад. Струйка дыма превращалась в кольца, кольца улетали к портрету Жан-Жака Руссо, где я прочел хорошую новость: наступил конец мрачным годам, возвращается золотое время. Я преодолел это проклятое состояние: отсутствие вдохновения. Благодаря Клаусу и подсказанным им дьявольским идеям.
- Вы ничего не скажете, Клаус?
Форткаст вернулся к своим обязанностям. Я забыл о кольцах дыма. Клаус и Мессин о чем-то тихо переговаривались. Клаус прервал беседу и, не замечая Форткаста, смотрел на стол.
- Убийство интеллектуала издателем - это интересно. Хорошо бы узнать мотив. - У меня перехватило дыхание. Кольцо дыма расплылось. За что мне это? Мотив? Да нет его у меня. Клаус поднял глаза. - Итак?
Я открыл рот, чтобы набрать воздуха и почерпнуть идею. Вдохнул, легкие наполнились. Секунды проходили. Ничего. Пора выдыхать.
Клаус, заметивший мои маневры, наморщил лоб. Он понял, что вопрос останется без ответа. Чтобы окончательно уничтожить меня, вмешался Форткаст.
- Действительно, - сухо обронил он, - каков же мотив?
Был бы жив Клаус и не вмешайся Форткаст, я не сознался бы, что весомого мотива для убийства издателем писателя нет. Форткаст, не подозревая об этом, оказался причиной разыгравшейся трагедии. Услышав его вопрос, Клаус пришел мне на помощь:
- Не лезьте в это, Форткаст. Ненавижу ваш полицейский тон. Где вы находитесь? На аудиторской проверке, надоедаете со счетами в одном из филиалов?
Он раздавил сигарету о яблочную дольку сладко-соленого пирожного. Форткаст стал меньше ростом, глаза забегали, его поставили на место. Что такого он сказал? Просто повторил вопрос Хентца, ничего больше. Форткаст, как и я, не знал всей истории и правды, которая рождалась за столом. Он подумал, что чем-то несимпатичен этому успешному автору, чья последняя провокация, - грубый памфлет против религиозного фанатизма под названием "Без начала и конца" - превысил тираж в сто тысяч экземпляров. Клаус рассказал мне об этом по секрету. Такой успех, достигнутый в нужный момент, подтвердил, что философ, несмотря на все слухи о нем, для издательства - на вес золота. Форт-касту платили за то, чтобы он это знал. У него в руках счета. Остальное его не касается.
- Допрос закончен! Больше никаких вопросов. - Клаус нервно загасил непотухшую сигарету. Окурок плавил сахар на пирожном. Клаус искоса посмотрел на меня. - Доставь мне удовольствие, Матиас. Сохрани свой секрет, как это делает наш век. Не говори больше ничего!
Лефур счел за лучшее засмеяться. Сахар превращался в карамель. Запах успокоил нас. Инцидент был исчерпан. Клаус спас мою шкуру.
Морис, директор Сциллы, подошел и спросил, все ли в порядке. Мессин поблагодарил его. Форткаст выискивал ошибки в счете. Я посмотрел на часы, делая вид, что забыл о срочной встрече, и поднялся. Клаус тоже встал, за ним и все остальные. Поль Мессин надел зеленый плащ (цвет, как талисман, тоже от предка) и протянул ледяную руку. Форткаст оплачивал счет. Лефур приблизился ко мне.
- Поговорим снова о замысле. Ты мне расскажешь о секрете? А?
Я кивнул. Клаус ждал у дверей. Он обнял меня.
- Наконец-то ты меня послушался. И вот ты опять на коне. - И громко добавил: - Завтра увидимся!
Его глаза искрились жизнью. Он отодвинул тяжелую портьеру Сциллы и вышел. Занавес упал, и Клаус исчез.
Это последнее воспоминание, которое я сохранил о нем. Было это три дня назад. Клаус умер в тот же вечер, незадолго до полуночи.
А до этого был прекрасный полдень, майская пятница, на пороге выходных. Выходя из ресторана, я чувствовал удовлетворение. Устный экзамен выдержан. Оставалось главное: весь роман или почти весь был у меня в голове. Не хватало знаменитой тайны, но зачем беспокоиться? Надо забыть о Мессине, Клаусе, о других, освободиться от давления и лелеять свои мысли. Постепенно история покорится. Чтобы она упала в руки, надо дать ей созреть. Нуждаясь в укромном местечке, я выбрал террасу кафе в квартале Одеон. Заказал чай, спросил, где находится телефон. Разумеется, внизу, в конце лестницы, пахнущей жавелевой водой. Я проверил свой автоответчик. Был только один звонок от Ребекки, пресс-атташе издательств Мессина: "Позвони мне". Я позвонил. Она мой друг. Ее доверие смягчило болезненность критики, которая разнесла в пух и прах мою последнюю книгу. При каждой нашей встрече она размахивала статьями, убеждая меня, что оценки положительные. Одурачить меня не удалось, но Ребекка не хотела, чтобы я ссорился с критиками. Однако я тоже читал прессу.
Поистине волшебный день: телефон Ребекки был свободен. У нее было три минуты, две из которых, она плакалась на жизнь. Остальное время Ребекка сетовала на трудности работы и на критиков, читающих только других критиков, тогда как работы все больше и больше, а печатают Бог знает кого и все быстрее и быстрее. Несмотря на все, ей отказали в стажере. Таким образом, Ребекка находится в средоточии неописуемого беспорядка, что окончательно нарушило ее душевное равновесие. Ребекку заточили в насквозь прокуренную комнату, где гибнут ее зеленые растения, а утешает только одна мысль, что однажды она заберет их, громко хлопнув дверью, и смоется из издательских джунглей и от дикарей, мечтающих содрать с нее шкуру.
- Но я звонила тебе не за этим. - Она вздохнула. Я догадался, что приготовлено кое-что эффектное.
- А зачем? - Я знал: Ребекка ждет, что я проявлю нетерпение.
- Кристиан Уисклос звонил. Он в восторге от твоей книга. Ты приглашен в его передачу на будущей неделе. Станешь знаменитостью. - Ребекка расхохоталась. - Я это знала! Я всегда верила в тебя. - Действительно, день волшебный, потому что добрые вести сыплются, как. из рога изобилия. - Постарайся быть в форме, - закричала она. - Никакого сплина. Я хочу тебя видеть блестящим, полным идей.
Я уверенно подтвердил:
- А я такой и есть! Я снова начал писать.
- Прекрасно, - захохотала Ребекка. - Роман?
- Дьявольская идея. Скоро созрею.
- Поужинаем сегодня у меня. Подготовим твое выступление у Уисклоса. - И замолчала. Почти надолго. Вся ее жизнь - разговоры. - Расскажешь мне о будущей книге?
Я почувствовал бескорыстный дружеский интерес. Она беспокоилась обо мне.
- Заметано, - согласился я. - Ты будешь моим доверенным лицом.
Мне было так хорошо, что я взлетел по лестнице. Ребекка меня выслушает, поможет с романом, и никаких проблем. Вот сейчас я и придумаю, почему издатель убил автора, а вечером предложу ей мою тайну в подарок.
Прежде чем вернуться на место, я купил в киоске журналы, те, что читают и с начала, и с конца, и с середины: фотографии, заголовки, сплетни, несколько фраз. Иногда я задерживался на пикантных деталях в статьях о грешках известных людей, частенько отвлекаясь то на велосипедиста, то на ребенка в коляске, то на пешеходов. Я совершенно отрешился от происходящего вокруг.
Я предложил журналы девушке, которая пила газированную воду за соседним столиком. Она поблагодарила, отключила свой мобильный телефон и протянула руку. Я счел это знаком заинтересованности. На девушке было платье в цветочек и, когда она переворачивала страницы, груди под платьем двигались вместе с маргаритками на ткани. Ее обнаженные плечи и легкий пушок на руках ласкал теплый ветерок. Я посмотрел на рисунок карибского браслета, украшавшего ее правое запястье, заглянул в глаза девушки. Глаза были цвета карибского неба.
Она первая обратилась ко мне, показав обожаемую актрису на обложке, и посоветовала посмотреть ее последний фильм. Взглянув на часы-кулон девушки, я понял, что шесть часов пролетели. При небольшом везении мы могли бы добежать до зала Гомон в середине улицы Рене, проскользнув между автобусами. Я возьму ее за руку. Платье приподнимется. Какой-то мужчина присвистнет. Она засмеется, потому что ее ничто не смущает. Я уже гордился ее загорелыми ногами, но пришлось оставить мечты и забыть о вопросе, готовом сорваться-с языка: что вы сегодня делаете? Была Ребекка и ее ужин.
На лбу артистки с журнальной обложки я записал свой номер телефона. Девушка улыбнулась и протянула руку, прощаясь. Я приложился к руке, и она назвала свое имя: Мари. На переходе я обернулся: Мари звонила. Легкий укол в сердце. Я уже жалел, что согласился ужинать с Ребеккой.
Подъехало такси. Я сел в него.
- Куда? - Я назвал площадь Адмирала Колиньи. - Куда? - переспросил шофер.
Лувр-то он знает? Шофер ворчал, гладя огромную собаку, похожую на волка, растянувшуюся на полу. Дорога была слишком короткой, шофер почти ничего не заработает. Собака, слушая своего хозяина, поднялась и положила морду на сиденье. Время от времени она поворачивалась в мою сторону и смотрела стеклянным взглядом. Я опасался, что она набросится на меня, если я пошевелюсь.
Мы проехали бульвар Сен-Мишель, пересекли Сену. Собака не спускала с меня глаз, шерсть летала по всей машине. Стало жарко. Такси остановилось у церкви Сен-Жермен, я жил от нее в двух шагах. Я расплатился. К такси подошел японец, тащивший чемодан на колесиках и сумки Гермеса. Японец наклонился, и я услышал:
- Аэропорт Шарль де Голль, flight pleas.
На что жаловался шофер? Ему повезло. Королевский маршрут! Я посмотрел на левый берег реки, где садилось солнце, и представил себе Мари и ее улыбку. Почему я не спросил номер ее телефона? Пожав плечами, я обозвал себя дураком. И тут снова всплыла моя книга. Я ощутил укол в сердце и замешательство, поглотившее тревожный сигнал. Я слишком далеко зашел: не успев обдумать сюжет, пообещал рукопись. Тайны, которая должна быть стержнем книги, не существует. Я с полной уверенностью обязался написать текст, и это еще больше осложнило мое положение. "Через три недели…" Я представил себе Ребекку: потемневший взгляд, сдвинутые брови.
- У тебя ничего нет, Матиас, ничего! Кто поверит, что издатель убил писателя? Вспомни Мессина. Возможно ли представить его убийцей?
Ребекка будет права. Поль Мессин слишком вежлив и учтив, чтобы вообразить его убийцей. Если я опять возьмусь за тайну - мотив преступления, - мне не совладать с проблемой. Издатель и автор могут разделять тайны, обмениваться ими, готовить втайне выход книги. Издатель и автор связаны между собой. Иногда они ценят друг друга. Тайна может объединить их, но не подтолкнуть к убийству.
Возле дома я признался себе, что хочу сказать Клаусу о своей растерянности. Удастся ли ему вывести меня из тупика? Опасаясь быть смешным, я отказался от этой мысли. Зная свою слабость, я решил не подниматься в квартиру. Я не устоял бы перед желанием умолять о помощи, но все же по позвонил ему и совершил роковую ошибку. Скоро узнаем почему. А в этот момент все казалось мне фатальным, хотя я не подозревал о том, что случится.
На площади Колиньи был бар "Курилка", где я и надеялся поразмышлять. Я прошел в центр зала, туда, где хозяйничала Мегвин, роскошная девушка. Она знала, что я пишу. Достаточно называться писателем, чтобы тебя холили и лелеяли. Мегвин приносила мне выпивку с ромом в стиле моих идей. От рома болела голова, но я не противился. Однажды она поведала мне о своих видах на театр. Только честность помешала мне соврать, что мое ремесло открывает все двери. Даже для нее. Она покраснела бы. У Мегвин не было никакого артистического дара.
Я пришел в "Курилку" не к Мегвин, а к столу в глубине зала, чтобы сесть и писать. Для этого надо только открыть ящик и достать листы бумаги, сложенные в ожидании клиента. Некоторые используют бумагу, чтобы писать письма, тщательно проставляя час, дату и место. "19 часов, пятница, "Курилка". Я пишу тебе…". Это приятно. Кроме того, предлагаются марки. Стол был свободен. Я взял лист бумаги и написал: "Странный оптимизм Рода человеческого". На другом листе я исписал тридцать строк. Текст неполный. Остановился на тайне. Подняв голову, я увидел, что Мегвин переводит взгляд с текста на меня. Она была в белом фартуке и протягивала ром-виски, который я должен был выпить. Я заметил, что она расстроена.