* * *
Головкин разделался с комиссией к концу недели. Он потребовал к себе Стрепетова; и тот пошел, неся тонкую папочку, на которой Ада Васильевна, энергичная дама из канцелярии, твердо вывела:
"Дело по факту огнестрельного ранения гр-на Коврова Г. Д."
Слова "по факту" были подчеркнуты жирной волнистой чертой, долженствующей напоминать следователю о серьезности положения. Ибо "по факту" (в противоположность формуле "по обвинению") означало, что дело не раскрыто, и в каждой сводке в графе "Нераскрытые особо опасные преступления" стоит пренеприятная единица. Если Стрепетов, задумавшись, долго смотрел на папку, волнистая черта змеей сползала с картона и обвивалась вокруг Петьки Савелова плотными тугими кольцами...
Головкин молча читал дело. Зная там каждую бумажку в лицо, Стрепетов наблюдал, как он реагирует на перипетии следствия. Допрос Коврова в больнице. Дошел до середины, перевернул обратно, заглянул в анкету, что это за зверь, что так петляет? Показания Савелова. Изучает пристально, с легким недоумением. Протокол обыска открыл прямо там, где написано "при обыске изъято". Рапорт Нефедова. Удовлетворенное хмыканье: вот оно что! ...Дочитал, заглянул в начало и конец папки, что-то ища.
- Савелова для опознания потерпевшему не предъявляли?
Только не забывать, что они смотрят на вещи по-разному. Не проявлять никакого волнения. Беспристрастность и хладнокровие - вот вывеска, под которой он принес в этот кабинет острое желание спасти парня.
- Потерпевший указывает другие приметы, - осторожно сказал Стрепетов.
- Ну! - Головкин сделал пренебрежительный жест в сторону папки. - Теперь, когда он увидит стрелявшего в ваших руках, он, весьма вероятно, сделает вывод, что лгать бессмысленно.
- Видите ли, Аркадий Аркадьевич...
- Вижу, - прервал Головкин. - После рапорта Нефедова дело на точке замерзания.
- У меня было много работы в эти дни, - прикрылся Стрепетов. - Но я наводил справки о Савелове: созванивался с его знакомыми, сослуживцами, товарищами по институту. Если понадобится, можно вызвать их и запротоколировать показания. Они целиком в пользу Савелова и опровергают наличие каких-то прежних связей между ним и потерпевшим или Хромовым. Из этого я делаю вывод...
"Не торопись, не захлебывайся!"
- Из этого я делаю вывод, что встреча в переулке была случайной. И безусловно, она носила характер нападения на Савелова. Может быть, его хотели ограбить, может, пристали из хулиганских побуждений. Так или иначе, парня жестоко избили.
- Не логичнее ли, предположить, что он все-таки ждал такой встречи? Иначе с какой целью он обзаводился оружием?
- Он не обзаводился им, Аркадий Аркадьевич! Я уверен, это пистолет отца, память. Отец привез его с фронта, как многие тогда, и вскоре умер дома.
- Допустим. Но Савелов ходил с ним в кармане.
- Нет, Аркадий Аркадьевич, не было у него с собой пистолета, а то он стрелял бы раньше! Его избили, и тогда он бросился домой - это в двух шагах - и с пистолетом догнал Коврова и Хромова, когда те отошли уже довольно далеко.
- Вы рассказываете так картинно, будто видели все в театре, - усмехнулся Головкин тонкими губами. И, помолчав, вдруг спросил: - Мучаетесь?
Стрепетов растерянно прикусил губу.
- А вы полагали, что для избавления вас от мук душевных жизнь всегда будет поставлять вам антипатичных преступников и обаятельных потерпевших? Случается и помучиться, исполняя свой долг. Я бы сказал, что следователь, который испытывает от своей работы сплошное удовольствие, больной человек. Хуже: опасный человек. Мучаетесь - и прекрасно!... Итак, почему вы тянете с опознанием?
- Я считаю, что версия с покушением на убийство отпадает автоматически, - не отвечая, гнул свое Стрепетов. - Единственное, о чем можно говорить всерьез, - это превышение пределов необходимой обороны.
- И незаконное хранение оружия.
- Да. Но и то и другое с оговоркой. Конечно, по букве закона Савелов виноват...
- Что?!
Головкин выпрямился за столом, длинный, сухой, не человек - олицетворение.
- Зарубите себе на носу, Стрепетов, - закон свят, закон един, и нельзя делить его на дух и букву!
"Вот тебе и раз! Завелся с пол-оборота!"
- Законом нельзя управлять, как лошадью, - немножко туда, немножко сюда! Закон или есть, или его нет. И может быть только один способ обращения с законом - его неукоснительное исполнение! Этому научила нас жизнь. Следователь должен верить, что, действуя строго по закону, он найдет самое безукоризненное и справедливое решение. Что бы ни происходило, кто бы ни стоял перед вами, вы обязаны поступать, как велит статья, буква, запятая закона! Неужели вы не понимаете, Стрепетов, насколько это важно для всех?!
- Я не предлагаю замять дело. Я не предлагаю нарушать закон! Просто надо дать Савелову время одуматься. Если сейчас, пока он не приперт к стене доказательствами, он сам придет с повинной... Аркадий Аркадьевич, ему девятнадцать лет! Он придет, я в него верю!.. Тогда в корне изменится ситуация на суде.
- Ну, хорошо, - устало сказал Головкин. - Дадим вашему Савелову, скажем... неделю.
* * *
Неделя прошла.
Савелов не появился.
Опознание - одна минута, один пристальный взгляд. Потом человек указывает пальцем: "Вот этот!" - или отрицательно качает головой.
Но готовится оно долго и тщательно. Малейшая оплошность, забытая деталь - и преступник может получить в руки козырь, который потом использует на суде. Прежде всего - подобрать добровольцев. Показывать опознаваемого полагается не в одиночку, а вместе с несколькими другими, схожими с ним по комплекции, возрасту, росту, чтобы потерпевший или свидетель имел свободу выбора. Затем - внешний вид подозреваемого. Нельзя привести его из камеры предварительного заключения как есть без ремня, без шнурков в ботинках, обросшего трехдневной щетиной. Дошлый уголовник способен сослаться на то, что по этим "разбойничьим" признакам опознающий и выбрал именно его. Даже посадить преступника среди остальных надо не как-нибудь, а "по собственному желанию", чтобы не было потом нахальных разговоров, будто следователь нарочно поместил его в середке и шепнул об этом потерпевшему.
Словом, возни много. А само опознание - один взгляд, одно "да" или "нет", иногда "не знаю"...
Стрепетов ждал, когда освободится кабинет главврача (не в палате же устраивать представление). С ним был Савелов и двое бригадмильцев, согласившихся помочь. Ждали в маленькой комнатке с окном в стене, закрытым изнутри ставнями, двустворчатыми, как воротца. На одной створке было написано "Не сту", на другой - "чать". Под надписью на стуле с потрескавшейся клеенчатой обивкой маленькая старушка связывала и никак не могла связать в узелок голубую трикотажную кофточку, такую же юбку и стоптанные узенькие туфли. По ее щекам катились быстрые мелкие слезинки, пальцы прыгали. Все старались не смотреть в ее сторону и все-таки смотрели. Кого привезли сюда сегодня? Дочь, попавшую под машину? Внучку со сломанной ногой? Наконец старушка утерла лицо своим узелком и зашаркала к двери.
Стрепетов покосился на Савелова. Синяк со щеки сошел. Только вокруг глаза, если приглядеться, заметен зеленоватый ореол. "Надо будет посадить к свету правым боком", - профессионально отметил он про себя и, сунув напряженные руки в карман, стал к окну.
За окном был заснеженный больничный скверик, полосы угольно-черных, подстриженных щеточкой кустов, голубое небо, неисчислимые сосульки, висевшие по крышам плотно, как ледяная бахрома.
"Может быть, все-таки надо было войти?"
...Он в тот раз дошагал до дома Савелова и приостановился на минуту, взглянув на освещенное окно. От бессильного ожидания в райотделе в нем поднималось тихое бешенство, и он решил поговорить с парнем начистоту. И вот приостановился на минуту. И увидел на занавеске тень незнакомой головы и плеч. Что-то длинное, темное взметнулось вдруг дугой над этими плечами. "Девушка", - понял Стрепетов. Перекинула за спину косу. Вспомнилась изящная рамка из четырех лакированных палочек, скрепленных по углам, как бревна в венце сруба. Рамка стояла на столе Савелова, и из нее смотрела и смеялась чему-то девушка с толстой косой на груди. "Нинок, верно ли я запеленговал сигнал бедствия? Теорема доказывается так..."
Стрепетов круто повернулся и пошел назад.
"Ну вот. Ко всему прочему он еще и влюблен. Она, надо думать, тоже. Веселенькая история!"
Он яростно подшиб ногой обломок лыжной палки. Палка упала далеко впереди на мостовой.
...Здоровенный санитар - такому бы на Канатчиковой психов усмирять - объявил, что кабинет свободен.
И вот Стрепетов сидит за старинным, на львиных лапах, столом главврача. Вдоль длинной стены в ряд - Савелов и бригадмильцы. У другой понятые - медсестра и дюжий санитар. Он жадно изучает ребят, силясь угадать, который. Будто это в него, санитара, стреляли ночью из пистолета. По знаку Стрепетова дверь открыли. Вошел Ковров. Мельком кивнул он следователю и, стукнув костылем, нетерпеливо развернулся к стене. Стрепетов деревянным голосом произнес то, что положено в таких случаях:
- Проводится опознание. Прошу предъявляемых ничего не говорить без моего предложения. Опознающий, посмотрите внимательно на предъявляемых и скажите, известен ли вам кто-либо из них, и если да, то при каких обстоятельствах вы его видели и по каким приметам узнаете.
Ковров и Савелов смотрели друг на друга, глаза в глаза, сцепились - не растащишь. В комнате стало очень тихо. Бригадмильцы напружинились, опасаясь, как бы чего не произошло.
"Ну, вот и все", - вяло подумал Стрепетов.
Костыль снова стукнул, Ковров отвернулся от Савелова и, скаканув раз-другой, тяжело сел в кожаное кресло перед столом.
- Значит, работаете, товарищ следователь? Ста-ра-аетесь? - спросил он, язвительно заламывая бровь.
- Стара-аюсь.
"Недолго уже тебе говорить "товарищ". Савелова ты утопишь, но и сам "гражданина" запоешь. Недолго! Поймает Нефедов Ваську Хромова, и загремите вы у меня оба, сукины дети!"
И он впервые взглянул на Коврова, ничего не скрывая, не прячась за личиной простачка.
Тот передернул плечами, поиграл завязками халата.
- Плохо работаете, - деланно-лениво протянул он. - Натащили каких-то сопляков. Никого из этой компании в жизни не видел.
Коротко передохнула медсестра. Санитар разочарованно причмокнул. Савелов рванулся, набрал воздуху - и промолчал.
Медленно, преодолевая сопротивление тишины, Стрепетов взял авторучку и с пустой головой начал писать:
"Внимательно осмотрев всех предъявленных в помещении больницы при дневном свете, показал, что никого из предъявленных лиц опознать не может, так как раньше их не видел".
Механически подвинул протокол Коврову, пометил ногтем, где расписаться.
Он не успел еще ни обрадоваться, ни вспомнить о проклятой единице, которая теперь бог знает сколько времени будет торчать в своей графе Ковров поднялся и, размашисто ставя костыль, заскакал к выходу. В дверях обернулся, взгляд его задержался на Савелове.
- До скорого свидания, - обещающе произнес он. - Послезавтра выписываюсь!
И внезапно за внешне нейтральными, лишь в интонации содержащими намек на угрозу словами Стрепетов явственно услышал: "Ну, я тебя, гада! Дай только добраться!" И всплыли не то чтобы забытые, но заслоненные другими фразы: "Каждому овощу...", "Придется искать самому".
"Ах, сволочь!"
Закон ему был не нужен. Он желал расправиться с парнем по-своему.
Удаляясь, звучал в коридоре костыль.
* * *
"Я буду в райотделе до девяти", - сказал он Савелову на прощание. И это было все. Последний шанс, который он мог ему дать. Сегодня Савелов еще мог принести пистолет сам. Это была бы явка с повинной. Завтра уже Стрепетов должен будет его изобличать. А как предотвратить то, что может последовать после выписки Коврова?
Четверть девятого. Время то тянется убийственно, то вдруг - стоит о нем забыть - делает резкий скачок.
"Время... В сущности, что оно такое? Плетется, катится, летит", - говорим мы. Приделываем времени то колеса, то крылья... Все субъективно. Минута, что тянется сейчас для меня, незаметно мелькает для другого. А стрелки везде ползут одинаково. Их двигает не время, их двигают хитрые механизмы. Они отсекают от времени условные кусочки. Нет, в самом деле, мы ничего не знаем о времени. Звук слышишь, пространство в какой-то части можешь охватить глазом. А как мы воспринимаем время? Чем? Нет никакого органа в человеческом теле. Единственное известное нам свойство его - никогда не возвращаться. И еще - что оно растягивается при высоких скоростях. Теоретически..."
Половина.
"Если Савелов не придет сегодня, он не придет и завтра. А послезавтра... Ну что я могу сделать? Только сидеть и ждать, пока секундная стрелка пробежит тридцать кругов.
Древние когда-то придумали образ - парки, прядущие нить. Нить человеческой жизни. А эта маленькая стрелочка словно мотает клубок. Еще виток, еще... Потом две большие стрелки сойдутся, как ножницы, и перережут ниточку. И уже не связать..."
Без двадцати шести.
В коридоре шаги, и хлопнула дверь - Нефедов у себя. Может, пойти послушать развлекательную историю?
"Господи, какое бесчисленное множество часов тикает на земле, а время все равно неуловимо!"
Без двадцати.
"Где сейчас Савелов? Что делает, что думает, черт его дери! Буду сидеть на месте. Почему-то кажется, что так надежнее".
Без восемнадцати.
"С чего я взял, что он вообще придет? Еще восемнадцать минут. А послезавтра... или через неделю... Никогда себе не прощу, если..."
Стук!
"Не радуйся, дурак, не обольщайся, это только Нефедов. Пришел звать на чаек".
- Войдите.
Волна глубокого, опустошающего облегчения. Из правого кармана Савелов вынул пистолет, из левого - обойму.
- Садись.
Они сидели друг против друга, на столе лежал пистолет. Стрепетов легонько провел пальцем по стволу. "Вальтер" 38-го года.
- Отцовский?
- Отцовский.
В обойме не хватает одного патрона. Что ему там не лежалось? Пулю найдут ребята, когда стает снег. Или машина со смешными загребущими лапами отправит ее в самосвал. От нее осталась только гильза. Крошечный закопченный стаканчик. И метка на ноге Коврова.
- Я знал, что придешь.
- Мог и не прийти!
- Для меня это много значит.
- Еще бы! Пистолета вы не нашли, тот, в больнице...
- Потерпевший.
- Да, потерпевший, - он отказался. Вам бы меня ни в жизнь не поймать!
- Ты не понял. Но ладно, речь не обо мне... Как же это тебя угораздило?
- Думаете, я их трогал? Думаете, хотел? Они меня били, они мне в лицо плевали, руки выкручивали! У меня и в мыслях ничего не было! Я от девушки шел, настроение ненормальное. Знаете, почему они ко мне привязались? Точно говорю - зло их взяло, что я счастливый... Это у меня, наверно, на лице было написано. Вот и захотелось в душу нагадить! Хотите верьте, хотите нет...
Они стоят покуривают. "Обожди, - говорят, - малый. Есть вопрос".
Я в простоте душевной остановился.
"С милой гулял?"
Заржали.
- А часы не потерял? Ну-ка давай сюда, да поживее. Еще что есть?
И рукой в карманы. Я очумел. "Да вы что, - говорю, - ребята?"
Они мне руки хвать - и за спину. Я вывернулся, одному дал. Тогда они меня били, потом обшарили и взбесились, что больше взять нечего. А под конец ногой... в низ живота... за то, что фашистами обозвал. "Чтобы, - говорят, - к девкам поменьше шлялся..."
Парня сотрясло сухое рыдание.
- Я света не взвидел! "Что же, - думаю, - так они и уйдут? Так и все? Нет, - думаю, - я вам устрою! Я тебе в эту ногу, чтоб ты больше никогда..." Бандиты они! Негодяи!
- Бандиты и есть. Ковров - тот, что раненый, - начинающий, а второй - из тех, что в старых романах называется "беглый каторжник".
У Савелова по-детски округлились губы.
В дверь неслышно вошел Нефедов и, незамеченный, сел за крайний стол.
- Так я и чувствовал, - ошеломленно прошептал Савелов, а подбородок его уже заносчиво полз вверх. - Чего смотрите? Думаете, испугался?
Стрепетову стало смешно.
- Чего же ради тогда пришел? - подковырнул он.
Но Савелов не завелся. Он вдруг стал очень серьезным и будто разом повзрослел.
- Почему пришел... - помолчав, сказал он. - Как бы вам объяснить? Когда он сегодня на меня смотрел... Нет, я не испугался. Но я понял одну вещь. Вот он меня избил, я в него выстрелил. Теперь он меня будет караулить. Мне теперь всегда с пистолетом в кармане надо. И следующий раз в ногу целиться не придется... если жизнь дорога. Какая-то цепь потянулась, и на конце у нее что-то страшное. До чего я дойду! Вы не понимаете?
- Нет, я понятливый.
"Ах ты голова, голова!.."
Тихонько подошел Нефедов, взял пистолет, играя, подкидывая на ладони обойму.
- Аккуратный пистолетик, - сказал он привычно, как о зажигалке или помазке для бритья.
Савелов при появлении постороннего съежился, на лоб легла тень.
- Что же мне теперь? - спросил он Стрепетова.
- Тебе-то? - отозвался Нефедов. - Придется тебе, братец, недельку перебиться, дома не ночевать. Мы пока Ваську Хромова изловим, да и на Коврова кое-что наклевывается. Есть где ночевать?
- А... потом?
- Ну... оружие ты сдал добровольно, значит, незаконное хранение отпадает...
Стрепетов счел нужным вмешаться.
- Суд, конечно, будет. Но, учитывая все обстоятельства... Надеюсь, что твоей девушке передачи носить не придется...
- Считаете, превышение пределов необходимой обороны? - задумчиво спросил Нефедов.
- Конечно, Андрей Егорович.
- С этим пределом путаницы много. Вот был случай: у женщины на улице сумочку вырвали, а рядом гулял ее муж с овчаркой. Ученая была собачка, все честь по чести. Женщина в крик, вор бежать, собака рвется следом. И что вы думаете? Хозяин ее привязал к забору, а сам вместо собаки ударился вора ловить. Ну и не догнал, конечно. Его потом спрашивают: "Что же вы собаку не спустили?" - "Да она, - говорит, - покусать могла сильно, а я потом отвечай!"
- Одно дело собака, другое - пистолет.
- Оно так. Да ведь если б он стрелял до того, как часы снимали, было бы превышение? Нет? А раз потом - значит, уже превышение?
Начался профессиональный спор. Сыпались юридические термины, казусы, прецеденты...
О Савелове почти забыли. Он сидел, обмякнув, переводя соловые глаза с одного на другого. Им овладевала блаженная, счастливая усталость...